к содержанию

 

2. Письма Василия из Арсенальной,
письма к Василию

 

Все письма Васи

 

Ася Львовна, здравствуйте!

Я уже обжился на новом месте, привык. Каждый день хожу гулять, читаю. Недавно прочитал интересную антологию американского фантастического рассказа, взял у папы. Плохо здесь, что палаты все время закрыты, все время взаперти. Я очень распух, потому что много сплю, часто днем. Я написал Вите (Кривулину.— А. М.) короткое письмо. Пожалуйста, передайте ему. Приезжайте.

Вася.

 

Витя, здравствуй!

У меня дела довольно средне. Все время сплю. Распух. Внутренней свободы мне очень не хватает. Почти не могу общаться с окружающими. И это все меня беспокоит — жить, когда я выйду, будет очень трудно. С трудом читаю — все время слипаются глаза. Когда читаю, часто забываю прочитанное. Внешней тяжести условий я привык не замечать, находясь все время в полусонном состоянии. Хороших книг не хватает, потому в большинстве перечитываю то, что читал. Жизнь здесь течет мутным потоком. Все на одно лицо. В палате 17 коек. Дверь все время закрыта. Интеллигентных ребят, к сожалению, нет, но все равно я не смог бы по-настоящему общаться. Очень хотел бы почитать твои последние стихи, хотя не знаю, насколько восприму их. Выйти из этой больницы смогу после зимней комиссии, надеюсь, но надо еще снять здесь принудку, что делают редко. Выбираться отсюда трудно. Об этом сейчас не думаю. Пиши.

В.

(Получены 20 июня 1981 г., штамп отправления 10 июня)

 

Ася Львовна, здравствуйте.

Я окончательно понял, что здесь «тюрьма», что интересы людей, которые здесь находятся, ограничены тюрьмой. Поэзии здесь нет никакого места, реальнее просто покурить — но именно поэтому я с особенным нетерпением жду от вас обещанных стихов. Тут даже в любимую книгу не уйти — сознание сжато безумной обстановкой. Кроме Ваших писем я получил еще письмо от Сергея (С. П. Ловчановского. — A.M.). Он пишет, что если я не раскисну, то стану сильным. Но именно сильным я становиться не хочу — в слабости много внутренних преимуществ. Пишите.

P. S. Передайте, пожалуйста, письмо Виктору.

Вася.

 

Витя, здравствуй.

Сейчас перечитываю Пруста — я убедился, что совсем разучился вдумчиво читать, слова проскальзывают мимо сознания. Очень меня огорчает, что я уже не могу по-настоящему воспринимать поэзию — сознание ни на чем не задерживается. Из лекарств меня кормили стелазином — недавно снизили дозу. Прочитал «Королевский гамбит» — мне понравилось. Мерки жизни здесь совершенно другие, чем даже на вольной больнице. В себя не уйти, потому что уходить некуда. Читать стихи дико, потому что они требуют свободы мышления, что ли, представления об иной жизни. Вокруг разговоры людей, для которых тюрьма — это их жизнь. Хотелось бы узнать что-нибудь о внешнем мире — как дела у тебя, у Тани... У меня все. Сейчас у нас в палате карантин — встаю в семь вечера, чтобы покурить и почитать, остальное время сплю. Это для меня сейчас наиболее соответствующий безумно-стесненной обстановке образ жизни, что очень печально, так как незаметно сам изменяешься. До следующей комиссии — полгода.

Напиши мне.

(Получены 29 июля 1981 г, штамп отправления 29 июля)

 

Ася Львовна, здравствуйте!

Недавно приходила бабушка, и я убедился, что то, что реально для меня за этими стенами, совсем нереально внутри этих стен, и почти полностью стерто во мне (к сожалению, убедился в этом). Здесь же реально только «нереальное», совсем несущественное. Вот такие дела.

Очень отчетливо чувство нечеловеческой нереальности мира, в котором я живу. Жизнь «на воле» слагается из множества мелких забот — здесь нет ни одной заботы, нет даже в сознании из-за воздействия медикаментов, внутри не осталось ничего человеческого. «Увидеть в каждом человека» здесь очень трудно, потому что на поверхности треп, лишенное Социального. Ни один здесь из присутствующих не несет в себе социальной перспективы, из-за общей неразвитости, или это больница сделала их такими? В Кащенко было совсем не так.

Я начал воспринимать стихи, отделяя их от моей собственной жизни как внешнее. Перечитал Тютчева. Здесь нет природы, для восприятия стихов Тютчева, наверное, нужно окружение природы, внешняя свобода. «Море», «небо», «весна» не вызывает у меня никаких человеческих ассоциаций (в общем-то рассуждение как у того, у кого нет будущего). Единственно, «толпа», когда утихает шум палаты и все улягутся спать, и я почувствую облегчение, можно представить, как эта толпа живет в городе ночью:

Как над беспокойным градом,

Над дворцами, над домами,

Шумным уличным движеньем

С тускло-рдяным освещеньем

И бессонными толпами, —

(Кончен пир...)

Вообще, люблю эту тему в поэзии — «толпы», «народ». Сколько было бы легче и человечнее, если бы представить окружающих как городскую толпу и пройти сквозь нее незамеченным, затерявшись со своей жизнью в ней. Но в ней все напоказ. Для больницы хороши стихи «Итальянская villa»

(«И распростясь с тревогою житейской»...)

И мы вошли... все было так спокойно!

Так все от века мирно и темно!

Фонтан журчал... Недвижимо и стройно

Соседний кипарис глядел в окно.

Сейчас смотрю в окно на тополя, видимые вдали, — не хватает тишины. Пришлите, пожалуйста, Витины стихи, которые он подарил Вам.

Вася.

Может быть, Витя приедет ко мне? (Получено 22 августа 1981 г., штамп отправл. 20 августа)

 

Ася Львовна, здравствуйте!

Сейчас всем доволен, погружен в чтение. Недавно был недоволен собой так, как Пьер в «Войне и мире», когда вступил в масонство (мне понравился дневник Пьера). Сейчас читаю Тынянова. Очень нравится его стиль, особенно фразы, которые заканчивают каждую «мысль». В моих снах сейчас происходит искажение реальности. К Зимнему Дворцу ведет мост, который ведет от Петропавловской крепости к Марсову полю — это довольно «неприятно», потому что сон неглубокий, и я во сне чувствую, что что-то не так.

Передайте, пожалуйста, письмо Виктору.

Пишите. Вася.

 

Витя, здравствуй!

У меня дела обстоят «неплохо». Сегодня приснился сон: буддистский монастырь с деревянными стенами, на стенах серафимы из удивительного красного дерева. Вообще, настроение, наверное, почти «религиозное». С удовольствием почитал бы Отцов Церкви. Тут довольно много ребят, которые относятся ко мне хорошо, до слащавости. Есть один довольно интересный. Общий интерес у нас — книги. Сейчас читаю Тынянова «Восковая персона».

Пиши. В.

(Получены 19 сентября 1981 г., штамп отправления 17 сентября)

 

Ася Львовна, здравствуйте!

Дела у меня обстоят плохо. Все из-за лекарств. Чувство интеллектуальной и душевной неполноценности. Жизнь «на воле» представляется мне через мутное стекло. Я предпочитаю не читать, а лежать и курить. Если так останется, то планы насчет университета мне придется навсегда оставить, ум стал неглубокий — неспособен к глубокому суждению. Так что заняться нечем, даже чтением. Продолжаю читать, но уныло. Так что видите, какие у меня дела! Может быть, Витя что-нибудь посоветует по этому поводу?

В.

(Получено 9 октября 1981 г., штамп отправления 7 октября)

 

Ася Львовна, здравствуйте!

По нескольку раз в день беру ранние стихи Заболоцкого, перечитываю — нравится:

Толпа лунатиком идет,

Ладони выставив вперед.

Особенно понравились мне «Лодейников» и «Голубиная книга» — изображение пахарей:

И вижу я сквозь темноту ночную

Когда огонь над трубкой вспыхнет в друг,

То спутанную бороду седую,

То жилы выпуклые истомленных рук.

Есть тут настроение почти как, кажется, в «Родине» Лермонтова. Еще читаю Леви-Брюля «Первобытное мышление» — книга для колдунов. Там утверждается, что первобытное мышление иное, чем наше, оно не логическое, «мистическое». Язык у них не абстрактный, не объективный, а занимается, скорее, пространственной живописью.  

Целые дни валяюсь, даже на прогулки не хожу. Отношение ко мне окружающих — скоморошество, но я терплю. С удовольствием походил бы сейчас по Эрмитажу, посмотрел картины Леонардо да Винчи с видом на Петропавловскую крепость.

Пишите. В.

(Получено 18 октября 1981 г., штамп отправл. 16 октября)

 

Ася Львовна!

Спасибо за стихи Особенно понравился Дул ровный ветер, Из воды изумрудной, Встретимся на углу. Сейчас воспринимаю стихи грубо — вспоминаю события моей жизни. Из воды изумрудной — описание скал помню по Коктебелю. В стихотворении есть ощущение «конца света». Сейчас в своей жизни я стою на грани глубокого внутреннего невежества, непросвещенности. Главное, что для меня в этих стихах, это чувство Судьбы, не моей, а какой-то другой; что-то единственное, что есть вне меня и что согревает меня, а то по своему интеллектуальному развитию я уже готов смешаться с «нелюдями и скорлупками» (Дул ровный ветер (иронично). Пишите.

В.

 

Витя, здравствуй!

У меня были очень неприятные события. Ссора в палате. Недели 2—3 находился в состоянии отсутствия Жизни; сегодня получил твои стихи и немного пришел в себя. Читаю это время с трудом. Первое время было ощущение, что я завернулся до конца «жизни» и что ДУША ПОГИБЛА. Жизнь стала трудна — на всем лежит печать моей тупости, чужого непонимания. Главное, что я разорвал с людьми, и связь между мной и ими мертвая. Приезжай. Или напиши.

В.

(Получено 31 декабря 1981 г., штамп отправления 25 декабря)

 

Ася Львовна!

Пришлите, пожалуйста, стихи Виктора.

(Получено 2 марта 1982 г., штамп отправления 28 февраля)

 

Ася Львовна, здравствуйте!

Читаю сейчас Кэнко-хоси «Записки от скуки». Мне нравятся его «идеи» об отрешенности, созерцании и особенно близко то, что, видимо, мне сейчас недоступно — прелесть вещей, когда понимание вещи сердцем — умом одновременно и «название» как бы освящает сам предмет.

 

Витя, здравствуй!

Дела у меня, конечно, плохи, и я ни на что не надеюсь, но, видимо, меня выпишут в лучшем для меня варианте.

Главное, что меня мучило до состояния какого-то сна, это то, что месяц назад было «что-то» с сердцем и с тем, о чем сказано у Л. Шварц:

И смерти косточка в тебе посередине.

В.

(Получены 10 июля 1982 г., штамп отправления 7 июля)

 

Ася Львовна, посылаю вам...

После посещения Н. К. я долго смотрел на луну.

(Получено 14 августа 1982 г., штамп отправления 12 августа)

 

Ася Львовна, здравствуйте!

Кажется, я потерял чувство микромира и впал в суету — читаю Сергуненкова по-другому, чем раньше. Нравится «форма мысли» что ли. Интересен диалог: я — лес. Но «философия» — еще до собственного пути.

Нет ли писем от Виктора?

В.

(Письмо получено 24 сентября 1982 г., отправлено 23 сент.)

 

Ася Львовна, здравствуйте!

Странное состояние отсутствия желаний, узости. Я ничего не знаю. (Когда в мае меня водили на беседу к врачу, самый человеческий вид приемного холла дал мне чувство надежды на свободу, а теперь, наверное, было бы все равно — я так изменяюсь). Читаю прекрасно изданного Фета в двух томах. Подробно — взаимоотношения Фета с Тургеневым — от дружбы до мелочного сведения счетов: Тургенев, например, пишет Фету, что взяться за письмо к нему его заставила только скука и т.п. У Фета дыхание непроглядной ночи с возникающим и замирающим ветром (время суток):

Я жду... Соловьиное эхо

Несется с блестящей реки,

Трава при луне в бриллиантах,

На тмине горят светляки.

 

Я жду... Темно-синее небо

И в мелких и в крупных звездах,

Я слышу биение сердца

И трепет в руках и ногах.

 

Я жду... Вот повеяло с юга,

Тепло мне стоять и идти;

Звезда покатилась на запад...

Прости, золотая, прости!

Особенно: Прости, золотая, прости!

Часто — избитость. Еще понравилось — «Лесом мы шли по тропинке единственной...» и «Мотылек мальчику» — перепишу целиком.

Цветы кивают мне, головки наклоня,

И манит куст душистой веткой,

Зачем же ты один преследуешь меня

Своею шелковую сеткой?

Дитя кудрявое, любимый нежно сын

Неувядающего мая,

Позволь мне жизнию упиться миг один,

На солнце радостно играя.

Постой, оно уйдет и блеск его лучей

Замрет на западе далеком,

И в час таинственный я упаду в ручей,

И унесет меня потоком.

И в час таинственный я упаду в ручей — очень понравилось. В.

(Получено 18 октября 1982 г., штамп отправления 16 октября)

 

Ася Львовна, здравствуйте!

Приснился сон. Когда проснулся, единственное слово, которым мог обозначить его — неземной. Столько то, что снилось, нельзя перевести на человеческий язык. Потом снилось, как у Клиффорда Саймака: человек входит в дом, проходит его, из противоположного окна — бесконечная пустыня — искажение пространства, только у меня вместо дома — цистерна с входом и выходом.

Читал Бунина. Понравились слова цитируемой им песни:

Ты, прости-прощай любезная, неверная моя,

По тебе ли сердце черней грязи сделалось.

Все праздно. Живу праздно («лечусь»). В.

(Получено 24 ноября 1982 г., штамп отправления 23 ноября)

 

 

Виктор Кривулин — Василию

 

Ленинград 20-7-81

Вася, здравствуй!

Получил твое письмо, и его безнадежный подавленный тон очень обеспокоил меня. Мне, конечно, легко говорить о надежде, живя в человеческих условиях, я понимаю, но, кажется, никакая ситуация, даже твоя, не дает человеку внутреннего права на совершенную утрату будущего. А у меня такое впечатление, что будущее как бы отсечено от тебя — ты не веришь в него, и твое нынешнее душевное и пространственное состояние представляются тебе единственным, последним что ли. Это не так. В тебе всегда была ослабленная воля за счет тонкости восприятия, интеллекта, темперамента и т.п., а сейчас она — самое необходимое, чтобы осознать себя не больным, не узником, а огромным человеческим космосом, существующим среди других миров.

Я тут очень сблизился с кругом молодых композиторов — у них эта творческая зрелость много острее и подлиннее, чем у нас: видимо, музыка относится к такому роду профессиональных занятий, которые не позволяют человеку, занимающемуся этим делом, расслабляться — нужно все время забывать о себе перед лицом сложнейших профессиональных проблем.

И выходит, что забывание себя оборачивается открытием личности через искусство. Мне просто-напросто завидно, когда вижу эту «личностную проявленность» музыкантов. У одного из них, Валеры Котова, недавно был день рождения, и я написал к этому дню «пятичастевое приношение» , где попытался дать словесный эквивалент музыкальной форме пятичастевой (как у Баха) сюиты. Посылаю тебе эти стихи. Вообще же в основном занят прозой, очень трудоемкое дело, никак не закончить, все время остается чувство неудовлетворенности. Такие у меня дела..

Пиши. И постарайся поскорее выйти.

Витя.

(стихи на отдельном листе).

 

Вася, здравствуй!

Спасибо за письмо, которое мне было передано. Его тон и настроение кажется мне более живым и, если можно так выразиться, здоровым.

Очень рад, что ты много читаешь. У меня на это сейчас нет времени. Сейчас занимает меня идея «текста-иероглифа», когда графический облик стихотворения соотносится со звуковым и возникает синкретический пространственно-временной образ — дитя гармонии. Кстати, сейчас вышла замечательная книга по эстетике: двухтомная «Эстетика Возрождения», где только тексты от Петрарки до Вазари, касающиеся теории искусства. Сами по себе тексты эти замечательны (в большинстве) именно тем, что они умудряются быть и объектами и исследованиями прекрасного. Достань эту книжку, если сможешь. Надеюсь, что в этом году твои мытарства кончатся и можно будет думать о будущем, ничего не боясь.

Пиши.

В. Кривулин.

23-10-81.

 

Ленинград 15-01-82

Вася, здравствуй!

Получил две твоих записки, содержание и тон которых меня весьма расстроили. Я понимаю, насколько тебе сейчас тяжело, но здесь ты не исключение, несмотря даже на твою ситуацию. Я не знаю людей, которые не переживают нынче тягостного, в каком-то смысле кризисного состояния, независимо от того, где они находятся и что с ними внешне происходит. Время наступило жестокое и сложное. Достаточно малейшей внутренней слабости — и оно раздавит, задушит, затопчет — без малейшей жалости и сожаления. Нужны мужество и стойкость не меньше, чем в эпохи великих исторических потрясений. Ты пишешь, что утратил всякую живую связь с внешним миром, — но разве не с каждым происходит то же самое? И моя жизнь, судьба не составляет исключения. Пожалуй, последние полтора года — самые тяжелые в моей жизни. Те ценности, которыми я жил до сих пор, обращены в руины, а новых я не вижу. Что же дает силы жить и делать, несмотря ни на что, свое дело? Думаю, нечто большее, чем запас биологической и психической энергии. Я бы давно очутился там же, где ты сейчас, если бы рассчитывал только на свои силы. Есть общий для всех людей источник энергии и чувства жизни — и когда замутнены каналы, ведущие к нему — нужно просто сконцентрировать свои силы, чтобы каким-то последним волевым усилием, рывком, обращенным внутрь души своей, выбить всю муть, очистить восприятие и мысль от инертности, раздражения и жалости к себе. Это нечто похожее на эффект лазера, когда кристалл попадает в такие условия, что испускает из себя чистый луч, собирающий в пучок волны рассеянного света. Выйти — не значит, как ты понимаешь, убежать, хотя, видимо, ты хочешь свободы любой ценой. Я приду к тебе, как только вернусь из Москвы — в начале февраля. Надеюсь, к этому времени будет комиссия — и только от тебя и твоего состояния зависит то, каково будет ее решение.

До свидания.

Витя.

 

Ленинград 11-5-82

Вася, здравствуй!

Я надеюсь, что неудача с комиссией не ввергла тебя в безысходное отчаяние и что ты не потерял надежду, ибо отчаянье и состояние безнадежности — это именно то, что не дает тебе возможность покинуть Арсенальную. Ни в коем случае нельзя зацикливаться на своих состояниях и проблемах, иначе ты не вырвешься из того замкнутого круга, где обретаешься уже четвертый год.

Но я знаю, что всегда находятся силы, поддерживающие и высветляющие нас независимо от внешних событий и отношений. Я очутился бы там, где ты сейчас, если бы не доверял этим внутреним тайным силам и не руководствовался бы их давлением в своих поступках.

Стихи не удовлетворяют меня, работа изматывает душевно, часто болею. Но не теряю ни надежды, ни особого восторженного состояния «трезвости», которое позволяет мне во всем происходящем видеть истинный и высокий смысл, свет и источник надежды. Посылаю в качестве иллюстрации тебе несколько стихотворений этой весны.

Виктор Кривулин.

 

Ленинград 10 июля 1982

Вася, здравствуй!

Надеюсь, твое мрачное и безвыходное настроение, которое ощущалось в последней записке, теперь несколько рассеялось и возникло снова то, что ты, кажется, утратил в последние месяцы — надежда. В конце концов пора тебе выбираться из твоей ямы на свет Божий — собрать все свои силы для этого. У меня тоже несколько проясняются обстоятельства, хотя еще несколько недель назад все казалось безысходным, и неоткуда было черпать надежду.

Видимо, есть воля желания, и даже подспудные, тайные движения могут быть ей подчинены. Все выходит не так ужасно, как представляется в первый момент. В Ленинграде появилось нечто вроде полуофициальной отдушины для неофициальной литературы. У нас теперь есть помещение (трехкомнатная большая квартира на ул. Петра Лаврова), где можно собраться, устраивать чтения, вечера и пр. Есть (появились) замечательные музыканты. Жизнь продолжается — и вырывается наружу там, где ее никак уже не ждут. Выходят хорошие книги. Попроси, чтобы тебе достали почитать том Н. Федорова, только что изданный. У меня нет своего, иначе бы я передал для тебя. Издание это — факт фантастический. И хотя внешне в ближайшие месяцы у меня будет мало хорошего (весь июль — уроки!), эта всепроникающая живучесть живого наполняет меня уверенностью в себе и радостью. Надеюсь, ты поймешь меня. Пиши.

Витя.

 

Четыре письма А. Л. Майзель

 

«Придумывай я что-нибудь, ври, как какой-нибудь разговорчивый охотник или рыбак, желая скоротать время или потешить честную публику, городи побасенки — тогда дело другое, но я ничего не придумываю и тем более не сочиняю». (Борис Сергуненков «Лесная лошадь»)

В этих словах Сергуненкова — не правда ли, душа моя Василий, — содержится убеждение (можно было бы, если громко выразиться, — сказать: эстетическая программа).

Недавно, то есть в начале этой недели, я прочитала повесть И. Грековой «Вдовий пароход», где художественный образ составляется из заготовок-деталей. То есть она переиначивает созданное.

Иное — Сергуненков. Он старается понять СОЗДАННОЕ, в том числе — самого себя (или создающееся, то есть неустановившееся). По моему мнению, в этом теперь задача литературы.

Вторая, по моему мнению, и очень важная особенность этой повести «Лесная лошадь» в том, что Сергуненков рассказывает о жизни обычного человека «как вы да я, да целый свет» — не маленького человека (такого понятия у него нет), а человека в жизни сей (не знаю, как тут лучше выразиться). И этот (как вы да я) человек носит в душе своей тревоги этого мира. Это тот человек, который, хотя бы выполнял обычную работу (в повести «Лесная лошадь» — самую простую), но по мыслям, отношению ко всему ОН ЕСТЬ ТОТ, НА КОМ ДЕРЖИТСЯ МИР. Его мысли, отношения — это те ценности, которые строят жизнь.

Напиши, как повесть тебе читается. Тот томик Сергуненкова, который купила для тебя, тебе будет подарен.

Будь здоров!

Мечтаю увидеть тебя на воле.

Сердечный привет всем, кто к тебе добр. На следующей неделе пришлю стихи Вити.

С любовью и нежностью к тебе

Ася Львовна.

27 ноября 1981

 

Дорогой Вася!

Мы: Марья Александровна, я, а также Майя, Саша, Лев Овсеевич, тяжело восприняли известие, что тебе в эту комиссию не удалось выйти на волю.

Но давай, дорогой, подумаем. Врачи и родители подготовили твою выписку. Слово было за тобой. Ты же не подготовился к этому экзамену. На самом деле: сравним твое состояние в начале и теперь. Разве ты сам не смог бы заметить улучшения (сплю ночью, работаю, читаю, хорошие отношения с врачом).

Ведь это все правда. Тебе не надо было врать, надо было сравнить, запомнить.

Но теперь я приступаю к разговору с тобой, который, может быть, тебе будет неприятен. Может быть, ты забыл, Василий, что ты ударил отца ножом... Ленина Дмитриевна Никитина, человек религиозный, дала мне почитать беседы одного священника. В его беседах есть такие слова: «Убить христианин может лишь в том случае, если он становится неверующим или заболевает». Ты с этим согласен?

Так вот, в пятых, тебе надо было сказать: «Да, ТОГДА я заболевал, был болен, но это было ТОГДА, ТЕПЕРЬ Я ЗДОРОВ».

Ведь ты поднял руку на отца под влиянием чудовищного преувеличения, искаженного представления о чувствах твоего отца к тебе. Отец твой — человек другого поколения, он не все в тебе понимает, не со всем может согласиться, но он твой отец: «Чтобы понять христианскую истину, мало читать, надо проникнуться истиной. Тогда истина сама покажет вам, что она истина». А покаяние — признание своих ошибок, вины — способ духовной жизни христианина, ты с этим согласен?

Дорогой Вася! Все же не теряй присутствия духа. Смотри на эту комиссию как на репетицию. Скоро будет снова комиссия. Не оплошай. Подумай, заметь все улучшения своего состояния и кратко изложи. Вите еще не сообщала. Позвоню.

Будь здоров!

Увидимся. Ася Львовна.

14 февраля 1982

 

Дорогой Вася!

Когда ты только поступил в эту больницу, попросила меня познакомить с психиатром, чтобы расспросить, как ты можешь быть освобожден. Доктор (имя и отчество скажу при встрече) сказала, чтобы тебе послала подсказку, ее слова я тогда точно записала: «Вася, была рада тому, что ты, наконец, ОСОЗНАЛ свой поступок, отбросил нелепые попытки его аргументировать и понял, что совершил его в болезненном состоянии».

Этот поступок, из-за которого ты находился в Кащенко и здесь находишься (отбрось иные предположения) — как его (поступок) понимаю — высшая точка твоей неустроенности, неумения обрести независимость.

К счастью, Бог смилостивился: ты не стал убийцей. Как говорят в народе, надо денно и нощно Бога благодарить.

Вот как я представляю, как этот страшный поступок мог быть совершен. Твоя психика, чувствительная и одновременно — взрывная, то есть психика поэта, не изживаясь в творчестве, создала образы — в жизни — преувеличенные (искаженные, ложные представления), в них твой отец предстал в искаженном образе носителя зла.. Такое представление и была болезнь, то есть тобой владела минута гнева. (Между прочим, твой отец — твой первый Учитель в стране Искусства).

Подвергни, дорогой, твою жизнь самоанализу, САМОАНАЛИЗУ, идя от сегодняшнего дня в глубь юности, найди и другие, еще другие болезненные точки. Запомни. Вникни. Обдумай. Начнется очищение, преодоление, высвобождение от гнева суетного самолюбия, восхождение на высоту, с которой ты справедливо глубоко увидишь себя и людей.

Например: точки болезни еще другие:

1)     Начисто забыл первые недели пребывания в больнице;

2)     Лишил своего доверия людей, которые меня любят: отца, мать;

3)     Иногда для меня составляет труд соблюдение правил гигиены;

4)     Не всегда могу себя заставить выйти на работу;

5)     Иногда не могу читать (это ты — тонкий читатель!).

Постарайся сам в себе отыскать и причислить к болезни все такие моменты.

И болезнь начнет убегать ОТ тебя. Как только ты поймешь (постигнешь), в чем она и когда приходила к тебе, как только она станет врагом, которого ты видишь, это значит, что ты ее ПОБОРОЛ, и ты научишься управлять собой.

Вите сегодня тоже пишу письмо. Приободрись!

Все сделай, что я пишу здесь.

Будь здоров!

Марину Цветаеву для тебя мне достали. Привет всем, кто к тебе добр.

Ася Львовна.

21 марта 1982

 

Василий, душа моя, вчера, то есть в тот день, что виделись с тобой, была у Вити. Каково было мое удивление, когда увидела его бодрым и энергичным, следа не осталось от болезненности и уныния, какие в нем были в прошлом нашем свидании. Передает тебе пожелание энергии и бодрости духа. Душа моя Василий, напиши мне письмо. Но ты всегда пишешь, когда у тебя минута печали, плакать хочется, напиши, когда у тебя добрая минута света и надежды. И, пожалуйста, к нам тоже обращайся за тапочками № 41, мы тоже хотим прислать тебе такие тапочки. Мама твоя говорила с Ниной Константиновной. По ее мнению, у тебя нервная система теперь на таком уровне, что ты в состоянии перенести менее мимозное обращение, но все же она обижается на тебя, что ты заядлый курец, даже в палате куришь. Не кури в палате, хорошо?

Вчера я перечитала статью Фрейда о Достоевском, и мне хочется выписать тебе несколько высказываний, этим объясняется, что я печатаю письмо к тебе. Выписываю, то есть перепечатываю:

«Многогранную личность Достоевского можно рассматривать с четырех сторон: как писателя, как невротика, как мыслителя-этика и как грешника. Как же разобраться в этой невольно смущающей нас сложности?»

«Наименее спорен он как писатель, место его в одном ряду с Шекспиром. „Братья Карамазовы" — величайший роман из всех когда-либо написанных, а „Легенда о великом инквизиторе" — одно из высочайших достижений мировой литературы, переоценить которое невозможно. К сожалению, перед проблемой писательского творчества психоанализ должен сложить оружие».

«Отцеубийство, как известно, основное и изначальное преступление человечества и отдельного человека».

«Едва ли простой случайностью можно объяснить тот факт, что три шедевра мировой культуры всех времен трактуют одну и ту же тему — тему отцеубийства: „Царь Эдип" Софокла, „Гамлет" Шекспира и „Братья Карамазовы" Достоевского».

«Откровенное признание в намерении убить отца, какого мы добиваемся при психоанализе, кажется непереносимым без аналитической подготовки».

«Можно сказать, что Достоевский так никогда и не освободился от угрызений совести в связи с намерением убить отца. Это лежащее на совести бремя определило также отношение к двум другим сферам, покоющимся на отношении к отцу — к государственному авторитету и к вере в Бога».

«В „Братьях Карамазовых" есть сцена, в высшей степени характерная для Достоевского. Из разговора с Дмитрием старец постигает, что Дмитрий носит в себе готовность к отцеубийству, и бросается перед ним на колени. Это не может являться выражением восхищения, а должно означать, что святой отстраняет от себя искушение исполниться презрения к убийце или им погнушаться, и поэтому перед ним смиряется».

Поскольку, душа моя Василий, ты интересуешься Достоевским, то перепечатала для тебя несколько выдержек из Фрейда о Достоевском. Конечно, ты понимаешь, что эти выдержки тебе предлагаю не в качестве истины, а как мнение психолога, впервые обратившего внимание на бессознательные пласты психической жизни. Мне думается, что мы могли бы сделать для себя из прочитанного такой вывод: наше прошлое, судьба в прошлом — необратимы: мы ничего не можем вернуть и переиначить, но в своих размышлениях, в борении с собой укрепляем дух свой, свое терпение, способность понимать себя и людей: наше отношение к людям — это и есть уроки прошлого, друг солнечный Василий, и пусть каждый, кто соприкоснулся судьбой с тобой, запомнит тебя — как солнце греющее, светлое в своей судьбе.

Будь здоров!

Надеюсь. Жду,

Привет всем, кто к тебе добр.

Твой друг Ася Львовна.

24 июня 1982, Ленинград.

 

Письмо Ленины Никитиной

 

Здравствуй, дорогой и близкий мне по судьбе человек Василий!

Почему мы с Вами близки по судьбе? Потому что оба занимаемся творчеством, Вы литературным, я художественным. Потому что оба прошли через «психушки», Вы вот и сейчас пока там, а я почти четырнадцать лет как не попадаю туда, но у меня нет уверенности, что это навсегда. Она всегда маячит близ меня, и для меня люди, через нее прошедшие, имеют словно кровное родство со мной, хотя со своей родней по психушкам я общаюсь мало, потому что люди с истрепанными нервами, неуравновешенные, друг на друга плохо действуют. Мне представляется, что и причина нашего с Вами попадания в больницу схожая. Мы оба склонны к так называемым аффектам, вспыльчивы и плохо собой владеем. Насчет Вас я не ошиблась?

По этому поводу я уже давно решила на своем примере, что у человека нет более достойного и более трудно одолимого врага, чем он сам. Вот с кем необходимо и интересно бороться всю жизнь! И, увы, я не могу сказать, что борьба эта у меня весьма успешна. Но на правильный путь этой борьбы, я, кажется, все-таки вышла. Странно, что как будто все то же, что твердили мне всегда. Как один милиционер сказал мне: «Сдерживаться надо!» Однако, всегда и везде — это насилие грубое и бесчеловечное. От насилия душа озлобляется. Но можно стремиться к состоянию души, когда и «сдерживаться-то» нечего. Когда за злом в человеке видишь и его доброе начало. Когда не противопоставляешь себя всем, а на всех смотришь, как на себя. Мы все разные и все несовершенные. И мы все можем помогать друг другу становиться лучше. Конечно, для этого нужен идеал, эталон. Он есть давно, но мы его забыли — это Иисус Христос, который заповедал ученикам своим: Да любите друг друга, по любви вашей будут вас узнавать.

Но это путь бесконечный.

И это не значит, что по нему не следует идти. Как раз это единственный путь для человека. Второй путь — это путь подчинения себя случайным страстям и похотям, которые не несут в себе ничего, кроме разрушительной силы. Это не путь, а третьего пути нет.

Мне больно и трудно говорить с Вами сейчас, когда я сижу в своей отдельной квартире, развалясь на своей родной кушетке, а Вы... Вы в совсем другом мире, словно на другой планете. Там все иное и все иначе представляется. Я не знаю особенностей того заведения, где Вы оказались. Я была в психушках обычного типа. Но, верьте мне, Василий, — пройдет время, и то, что Вам приходилось переживать сейчас, будет для Вас достоянием Вашего богатого жизненного опыта. Не всем дано за плечами иметь такой опыт. Надо только уцелеть духовно и выйти обогащенным. Пребывание в больнице — это ожидание, отбывание тягостное, окружающие больные — попутчики. Но каждый попутчик Ваш — единственный и неповторимый человек. Сегодня он Вам надоел до смерти. Но он выйдет раньше Вас или Вы выйдете раньше его. И Вы его больше не встретите. Цените его сегодня. Литературные образы рождаются из повседневных наблюдений. Достоевский стал настоящим Достоевским после каторги. Он это знал и какому-то слабонервному литератору говорил: «В каторгу Вам, батенька, надо».

А Вам, батенька, надо уже выбираться из этого Вашего приключения. Эти заведения засасывают, они расслабляют и отучают человека от самостоятельной активной жизни. Потому многие гостят только и снова возвращаются в «психушки», вращаясь в этом заколдованном круге, не имея сил прорвать его. Вот чего надо бояться.

Сейчас Ваша задача — наиболее разумно и мужественно дожить до следующей комиссии и правильно вести себя и говорить, что надо, когда Вы снова станете перед ней. Вот сейчас на досуге Вам надлежит заняться своей душой и посудить себя честно перед самим собой. И ответить себе на те вопросы, которые задавала Вам комиссия или может задать. Абсолютно здоровых людей нет. Если Вам трудно владеть собой, не всегда можете сдержаться и даже не всегда помните некоторые моменты своей жизни — ведь это уже болезнь. Почти все психически больные люди утверждают, что они здоровы, но это не так. Здоровее из них те, которые могут на себя посмотреть критически. Таких мало. Но только таких выписывают. У меня есть знакомая, которая лежала в Казани в больнице такого же типа, как эта, в которой Вы сейчас. Она тоже считала себя здоровой, но на комиссии она сказала: «Да, я была больна». Сейчас она уже много лет дома, дочку растит. Я не знаю всего, что касается Вас и той самой комиссии, но мое впечатление, что если бы Вы сказали, что больны, то Вы были бы уже дома, мы говорили бы с Вами устно и помогали бы друг другу учиться жить дальше. Чем мы, я надеюсь, займемся после следующей комиссии. А пока учитесь смиренномудрию и станете неуязвимым.

Только не унывайте и не отчаивайтесь. И не держите в душе ни обиды, ни злобы ни на кого.

Передайте от меня привет Владимиру Алексеевичу.

Я лечилась у него в 5-й психбольнице на Лебедева в 1968 году. Там я еще пейзажики свои оставила «Воспоминания о путешествиях». Напомните ему, чтобы он вспомнил. Скажите ему, что с тех пор я в больницы психиатрические не попадала, что лечу себя духом и творчеством, что за Вас прошу у него, чтобы он сделал для Вас все от него зависящее, и когда Вы будете дома, я буду пытаться учить Вас «лечиться» моими методами — весьма эффективными.

Очень хочется, Василий, чтобы Ваше сегодняшнее заточение благополучно закончилось бы как можно скорее. А здесь мы Вас потормошим и поддержим, чтобы с Вами больше таких приключений не приключалось. Не так уж я в этом смысле на себя надеюсь, хоть у меня есть кой-какой опыт. Но у меня сейчас много друзей и как раз много молодежи, мужчин молодых Вашего возраста, с которыми, я уверена, Вам будет интересно, и язык общий у Вас с ними будет, и легче вам будет со всеми нами.

Будьте здоровы. Будьте мужественны.

Будьте смиренны, мудры и добры.

Ждем Вас.

Скорее выписывайтесь. И будем все вместе дальше учиться жить.

Никитина, Ленина Дмитриевна.

12 марта 1982

 

Примечание. Ленина Дмитриевна не говорит, что молодые мужчины, которые с ней в дружбе, — христиане, — опасается, а как не давно это было...

 

"20 (или 30?) лет (и раз) спустя" - те же и о тех же...
или
"5 + книг Асеньки Майзель"

наверх

к содержанию