к содержанию

 

3. Рождается поэт

 

1-го февраля 1982 года, одиннадцать месяцев спустя после помещения Васи на Арсенальную, прошла вторая комиссия, Вася не был выписан, он сказал врачам, что здоров и всегда был здоров.

Странно, — удивляюсь я в своей записи от 15 февраля 1982 года, неужели он начисто забыл свой страшный бунт? — или он в самом деле не раскаивается? — или в самом деле он так безнадежно болен? Но представить

Васю с его ясным умом бредовым больным — не могу, и я пришла у выводу, что Вася ЗАБЫЛ. Ему было больно помнить, и он забыл. Самому так стало страшно, что отшибло память. Как в русском народе говорят,— отшибло память.

Возможно, что сие ЗАБЫЛ — особенность мышления Васи: очерченность памяти, вытесняющей впечатление при вспышке нового впечатления.

Отношения мои с родителями Васи после неудачи февральской комиссии (мы звонили друг другу, бывали друг у друга и вместе обсуждали дела Васи) были непростые: с ними надо было дружить ради Васи, с ними были коренные расхождения в суждениях об одаренности Васи, о судьбе Васи после выхода из Арсенальной.

В этой главе рассказа хочу привести побольше дневниковых записей, иногда только сопровождая сегодняшними размышлениями, чтобы читатель был самостоятелен в видении и в выводах.

Запись от 20 ноября 1981 года (до зимней комиссии оставалось два месяца и десять дней).

«Прошлый четверг (сегодня пятница) Аделия Ивановна взяла меня к Василию. Делия Васе: „Филипповы должны выжить". — Предлагают им трехкомнатную квартиру (в обмен на квартиру у Кировского завода) на Охте. Среди соображений в пользу этой квартиры Делия привела то, что районной больницей тогда будет Скворцова-Степанова. Она Василию уже готовит новую больницу. А я... надеюсь, что он будет снят с психиатрического учета».

К пониманию родителей я продвигалась медленно...

«3 марта 1982 года

Вчера разговор с Делией. Снова упирает на болезнь. Но болезнь может погаснуть и может разгореться.

Упрекает меня в том, что я все хвалю его (подчеркиваю тонкость, проницательность). Но я не виижу его обычным. И может ли человек жить без гордости?

Говорит, что все началось с Давида Яковлевича. На него ей советовали донести в ГБ. Нельзя молодому человеку показывать, что все плохо. А то, что Вася до своих суждений доходил своим умом, такое не допускается в мыслях. Кроме того, не будь меж ними стены, они могли бы спорить с Василием, смягчать либо вовсе отметать своими доказательствами враждебные им мысли».

Однако одновременно Аделия Ивановна (другой частью души?) постоянно думала о возвращении сына, обдумывала, чем займется Вася, когда выйдет на волю. Хорошо бы, он захотел заняться переплетным ремеслом, тогда они пригласят в дом мастера, который обучит Васю. Может быть, Вася захочет работать в Ботаническом саду, Аделия Ивановна вспоминала, кого можно просить об устройстве Васи.

Два чувства боролись в Аделии Ивановне: боль за Васю и боязнь за жизнь Анатолия Кузьмича, которой, по ее убеждению, угрожает болезнь Васи. И чувство к мужу и материнское чувство были в Аделии Ивановне глубокими, между ними не устанавливалось гармонии, которую она искала и не находила.

Свое понимание сына, лучшего в нем — Аделия Ивановна трепетно и с несвойственной вообще-то для нее горячностью и энергией отстаивала. Так, в ответ на слова врачей, что Василий — эмоционально холодный человек, Аделия Ивановна на бумаге записала свои возражения: Вася всегда в переживаниях, он, наоборот, очень чувствительный, тратит на свои переживания большие силы, Вася проявляет заботу о своих однопалатниках: одному просил принести книгу по математике, другому просил принести тапочки N41, внимательно слушает рассказы Аделии Ивановны об археологических работах отца, о выставке работ Мунка.

Так мы жили, так страдали — бедная любящая мать — Деля, Анатолий Кузьмич, Виктор, я, учительница, покоренная светом, который сиял в Васе, и не желавшая примириться с тем, чтобы он в Васе угас.

В летнюю комиссию 1982 года (она прошла в самом конце июня или 1-го июля) Вася тоже не был выписан.

Привожу дневниковую запись.

«2 июля 1982 года

Василия снова не выписали. Утром звонила Анатолию Кузьмичу, от него узнала. Он сказал, что собирается -переводить Вас ю в 10-е от деление. Я поехала к Нине Константиновне. Просила оставить в том же 6-ом отделении. Она сказала, что Вася объяснил свой поступок так: он не мог перенести всей полноты родительской власти. Это объяснение ближе к правде. Врачи же ждали такого объяснения: „Я тогда был болен". Но между ним и родителями на самом деле был конфликт.

В разговоре я сказала Нине Константиновне, что эту неделю перед комиссией мне ничего не хотелось делать, руки опускались, была депрессия. Нина Константиновна сказала: „V меня тоже: погода для самоубийц". — Страшные слова...»

В чем состоял конфликт Василия и Аделии Ивановны:

  • в отношении к религии (Вася читал Афанасия Александрийского, Григория Богослова, Нила Синайского — вообще — отцов церкви), Аделия Ивановна, чтобы иметь, что возразить Васе, посещала лекции по атеистической пропаганде в Доме Офицеров;

  • во взглядах на строй;

  • в складе ума: Аделия Ивановна — подвержена воздействию официальной пропаганды, Василий — серьезноуглубленный, запредельный, свободный от догм, бескомпромиссный.

То есть очень серьезные были отличия и противоречия.

И все же — как они были внешне похожи!..

Хрупкочувствительны были оба...

И в матери и в сыне замечался мгновенный отзыв на укол действительности.

Они любили друг друга...

Прошел еще год.

Решением комиссии от 27-го июня 1983 года Василий был освобожден из спецбольницы на Арсенальной. Принудительное лечение было снято.

...Утром 23 декабря, около десяти часов утра, позвонил брат Аделии Ивановны, Владимир Иванович, сообщил, что Аделия Ивановна погибла — несчастный случай на улице.

Привожу свою запись от 28 декабря 1983 года.

«26-го были на поминках по Аделии Ивановне. Анатолий Кузьмич был чернее земли. Рассказал, что Василий при свидании был удручен, спрашивал, почему мама не пришла. Анатолий Кузьмич сказал, что мама больна, шла по улице и разбилась».

22 января 1984 года Василия выпустили из больницы Кащенко, куда он был переведен после освобождения из Арсенальной. И сразу вылез непредвиденный враг: чифир (пачка чаю на стакан), чифирок (чай из одной заварки), папиросы (курил жадными затяжками три пачки в день), кофе (отец оставлял на кофе рубль, но было мало: ежедневно враз исчезали домашние заготовки), а по прошествии времени по мере накапливания изменений от воздействия домашних допингов, в ход пошли бабушкины пилюли (пригоршнями) и даже — нейролептики.

Он себя не контролировал и его никто не контролировал: на это надо было положить жизнь. А суть всего этого (корень зла) была в таком сплетении-переплетении такого тончайшего эфирного огромного количества ощущений, чувств, столкновений, противоречий, слов, что до корня уже невозможно было бы добраться, наверно, никакому психоанализу.

Пробуждение,

Словно погребение.

Я каждое утро справляю на земле новоселие.

И комната полна сигаретного дыма,

Который уходит мимо лица, мимо.

                        («Снятся глубокие сны о конце времен», 1985)

 

У меня тоже жизнь несбывшаяся.

На улицу выйду и кидаюсь к пивному ларьку,

И что-нибудь возле пивного ларька реку,

Чтобы разогнать тоску.

                        («Ирина Александровна», 1985)

Так, обнажая себя (до конца — свои пороки?), скажет Вася уже очень скоро в своих стихах.

Получил свои деньги,

Нарисовав нолики и связав веники.

Я их брошу в храме и удавлюсь.

Эту историю знают все наизусть.

А теперь прочь грусть.

Теперь напьюсь.

Буду валяться в канаве

И целовать травы.

                        («Дева и Миронов», 1985)

«А когда Николай Леонидович — (моя запись от 6-го февраля 1984 года) отправил Васю на Арсенальную, Васю еще можно было спасти. Вася пошел с Майей в кино тогда и сказал, что за один вечер забыл два года в больнице. Какой он был обаятельный — с умным, тонким лицом... Бедный Вася... Бедное прекрасное дитя в слепых и равнодушных и глупых и неспособных к самоотвержению людских руках... Аделия Ивановна, хоть больной была человек, присмотрела бы за ним. Мать!..»

22 января 1984 года (я уже называла эту дату) Вася был выпущен из больницы Кащенко, а через короткое время (через две недели самоупоения волей) снова попал в ту же больницу.

«1 марта 1984 года

Только что от Василия. Выехала из дому в полдесятого, вернулась в пять вечера. К Васе не пустили, но парень в белом халате открыл двери, а Василий как раз гулял по коридору, я его видела полминуты, он улыбнулся мне своей улыбкой ангела, но тут медсестра хлопнула дверью, и лицо его от меня исчезло.

Говорила с врачом. Усталые туманные вытянутые продолговатые суровые умные глаза — доктор Александр Артемьевич Фирулев. Сказал, что Васю переведут на уколы — 1 укол в две недели, а потом переведут в пансион для хроников, можкно будет навещать, сказал, что Вася может быть долго на воле».

Вскоре отец и бабушка Васи сделали совместный обмен квартир, то есть получили трехкомнатную квартиру на Серебристом бульваре, где у Васи отдельная комната, где он написал все свои прекрасные стихи и где бывал, когда Анатолий Кузьмич и Галина Вацлавовна (мачеха Васи) брали его «в отпуск» (с Рождества 1993 года — ни одного дня отпуска). Жаль, что Вася лишился такого врача, как Фирулев.

...Однажды (вскоре после того, как Вася попал в Кащенко после глотка — двух недель — воли) я навестила Васю. Он вышел ко мне в большую комнату, где я ждала и где было еще несколько лечащихся со своими родными. У Васи тряслись руки, это был результат воздействия мотеден-депо. Я, оставив ненадолго Васю, пошла просить Фирулева отменить уколы, но он проявил настойчивость, полную несговорчивость. Мы с Васей сели в углу комнаты, поближе к окну. Неподалеку сидел человек с бледным, как мука, лицом, ничего не выражавшим. Я взяла Васю за руку и указала на этого человека: «Посмотри, разве у тебя такое лицо?» — стала говорить Васе, чтобы он писал: «Пиши, как пишут чукчи. Выглянул в окно, видит: снег идет, пишет: СНЕГ ИДЕТ, потом видит: сосед на санках катит, с ним собака, пишет: СОСЕД НА САНКАХ КАТИТ, С НИМ СОБАКА. То, что видишь, о том пиши, о чем думаешь, тоже запиши, о чем помечталось, запиши. ГОСПОДЬ ДАЛ ТЕБЕ — смелее, не бойся, пиши».

Я далека от умиления перед собой, от мысли присвоить себе честь образования, создания Васи как поэта. Вася и до знакомства со мной писал, я читала его стихи у Филипповых (они хранятся) — интересные стихи. Но в его творчестве произошла остановка, а я, уверенная в духовной незаурядности Васи и верная своей теории рождения в человеке художника через преодоление душевного смятения, «тяжести недоброй», уверенная, что, когда Вася набредет на то, как писать, из него польются стихи, — сделала только маленький этот толчок.

«25 июня 1984 года

Радость! Вышел Василий, пишет! Принес подборку».

В 1984-1985 годах Вася непременно приносил мне все им написанное. Он читал, я слушала, а после чтения сразу говорила о своем впечатлении, отмечая все, что заметила.

Я говорила: «ПРЕКРАСНО». Вася внимательно вглядывался в меня, я повторяла: «ПРЕКРАСНО».— Интонация, выражение радости на лице убеждали Васю, углубленно-созерцательное выражение его лица теплело, глазам возвращался свет, свет тихо заливал лицо, глаза светились, им отвечала улыбка — это были святые минуты... мы одинаково радовались — творец и посвященный, поэт и слушатель.

По моей просьбе Вася ставил дату — либо написания стихов, либо ставилась та дата (если Вася не помнил), когда он приходил ко мне со стихами. Подборке Вася тут же придумывал заглавие.

Вся жизнь Васи, весь его горький многострадальный путь, все уникальное чтение, все отклики на предметы, людей, воспоминания, размышления,— предстали в стихах в сцеплении сиюминутного видения.

Во время наших встреч Вася всегда оставлял мне подборку, чаще всего с надписью, вот некоторые надписи:

«Асе Львовне на память. 20 июня 1984 г.» (На цикле «Возвращение»).

«Другу Асе Львовне на память о замечательной поездке в Анциферово. 20.08.84.» (На цикле «Анциферово»).

«Другу Асе Львовне в память прогулки у Озера в Коломягах. 16.07.84.» (На цикле «Вечером»)

«Другу Асе Львовне на память после прочтения Хлебникова. 9.08.84.» (На цикле «Пешеход»)

«Другу Асе Львовне в день прогулки на болото. 11.09.84 г.»

«Асе Львовне, другу, стихи, где вы нашли 6 шедевров. 22.03.85 г.»

«Асе Львовне, другу, с приглашением на вечер. 31.04.85 г.»

«Асе Львовне с дружбой. 07.06.89 г.»

В 1989 году я сделала попытку осмыслить стихи Васи в единстве, попыталась найти образ, который объединил бы стихи.

Моя работа о стихах Васи, ее я помещаю в рассказе, — не статья литературоведа, это читателя попытка из многообразия картин (деталей) , из хаоса впечатлений вызначить (и воссоздать) несколько ветвей живого Дерева поэзии Василия, дать название рождающемуся невиданному Дереву.

 

"20 (или 30?) лет (и раз) спустя" - те же и о тех же...
или
"5 + книг Асеньки Майзель"

наверх

к содержанию