Куда прискакали «голубые лошади»

 

Комсомольская Правда. – 1959. – 13 января. – № 10 (10335). – С. 3.

 

 

ЭТО БЫЛИ стиляги, с обычным для них образом мыслей и образом жизни. Они не звали друг друга именами, а придумывали клички, вроде «Жан де Клюсси», «Жюльен», «Пузо», «Соливон»… Вечерами они, как правило, шатались без определённой цели по Сумской улице, в центре Харькова, пугая прохожих дикими криками и развязными выходками. Часто устраивали так называемые «волыны» – пьяные, разгульные оргии…

Стиляг этих было мало, но им хотелось, чтобы стало больше, – тогда они чувствовали бы себя увереннее. И кое-кто – слабый духом, мечтающий о шикарной жизни, – клевал на обещание познакомить с красивой девицей, на перспективу задарма кутнуть в чужой квартире, посмотреть «соблазнительные картинки», станцевать рок-н-ролл, приобрести «заграничный лоск», послушать оригинальные суждения об искусстве…

Заметим, что вся эта оригинальность сводилась к следующим заявлениям: реализм – мнимое искусство; только абстрактная живопись отвечает требованиям века; любая картина реалиста – такая же бессмыслица, как произведения обезьяны Бетси. Перу одного из стиляг – Владимира Каневского – принадлежит восторженный гимн фиолетовому (!) цвету: «Фиолетовый цвет – что может сравниться с ним! В нём я вижу всю радость жизни, источник своего вдохновения и душевного равновесия… Мы живём в фиолетовом мраке… Да здравствует фиолетовое настоящее и фиолетовое будущее!»

Испорченные вкусы и бредовую путаницу в элементарнейших понятиях об искусстве они старались выдать за оригинальность. Жюльен, а попросту Евгений Гребенюк, написал новеллу «Мне хочется стать голубой лошадью». Она понравилась его друзьям. Они выкрикивали эту фразу, идя по улице, и даже стали именовать себя «голубыми лошадьми».

«Если бы в один прекрасный день я превратился в голубую лошадь, я бы моментально возвысился в глазах простых смертных. Девушки буквально боготворили бы меня и целыми днями дежурили бы у подъезда моего дома. И везде двери были бы передо мной открыты. Даже в очереди за билетами в кино я проходил бы прямо к кассе, несмотря на некоторых типов, требующих, чтобы я стал в очередь… Я выше этих невоспитанных плебеев человеческих. Мною бы интересовались все театры и киностудии: «Вы совсем иной, необыкновенный». И приглашали бы меня на съёмки, и главная роль отводилась бы мне. А когда бы я умер, на могиле поставили бы памятник с надписью: здесь покоится прах голубой лошади – личности необыкновенной».

Вот что им хотелось – выглядеть не такими, как все. Но были они вовсе не гениальными, а просто ограниченными людьми, с куриным кругозором. Один Гребенюк чуть выделялся на их сером фоне, зато он и считался среди приятелей чуть ли не пророком, оракулом.

Возвыситься… Не новые мечты, не нов и способ их осуществления. Надеть немыслимого цвета рубашку и расписанный невероятными узорами галстук. По-особому ходить – специально ведь вырабатывали вихляющую походку! Кок на голове и грива. Всегда презрительная, скучающая мина. Жаргон, иностранные слова позаковыристей – большей частью, заметим, невпопад… Характерная деталь: один из них, Эдуард Ермащук, даже на молодёжном собрании, где его заставили держать ответ за похождения, пытался принять позу джентльмена среди дикарей. Он пересыпал свою речь словом «нюансы», но когда его спросили, как он это слово понимает, объяснить не мог.

 

ДА, ОНИ пытались выделиться, однако стремились достигнуть этого не так, как только и возможно в нашей стране – своим трудом. «Я не работаю, не учусь и горжусь этим», – похвалялся Гребенюк. «От работы кони дохнут», – любили повторять его дружки. «Одним из правил нашей компании, – говорит Геннадий Клюев, он же Жан, – являлось презрение к труду».

Евгений Гребенюк был трижды исключён из институтов за неуспеваемость и непосещение лекций. Виталий Ищенко, студент сельскохозяйственного института, всячески ловчил, лишь бы, не занимаясь, сдать экзамены. Выпускник педагогического института Клюев, сын сельских учителей, презирал свою работу в средней школе села. Он изливал скорбь в стихах:

 

Меня заслали. Я потерян.

Живу в селе в тоске и грусти…

 

Теперь в работе забываюсь,

В полёте скучных, серых дней…

 

Труд мой в Левковке – страница

забытая.

Я пропаду здесь, в том нет

и сомнения.

 

Сергей Омельченко был исключён в 1955 году из техникума за несдачу зачёта по химии. С тех пор он сменил пять мест работы. Своеобразный рекорд установил Ермащук. С конца 1956 года он переменил шесть мест работы, нигде не оставаясь дольше трёх месяцев, причём один раз был уволен за прогул.

Двадцатилетний Игорь Костюковский учился в горном институте. Познание наук показалось ему обременительным, и он отправился за «длинным рублём» в Сибирь. Вскоре вернулся в Харьков и за полтора года сменил здесь пять мест работы. Последние полгода вообще бездельничает. Зато он, как и его ближайший сподвижник Борис Банк, учащийся 5-го технического училища, был самым изобретательным устроителем пьянок.

 

КАК БЫ ни маскировал человек свою «вторую жизнь», она неизбежно сказывается на его облике, поведении. Прав был студент Александр Мартыненко, выступая на заседании комитета ЛКСМУ сельскохозяйственного института, где разбирались персональные дела Виталия Ищенко, Анатолия Лысенко и Юрия Пащенко: «Все мы замечали, как неправильно они ведут себя в институте, на улицах, но делали вид, что ничего особенного нет. Потому в этом деле есть и наша серьёзная вина». Да, в комсомоле все в ответе друг за друга. Взаимная строгость и требовательность свойственны настоящим комсомольцам. Серьёзный упрёк обязаны предъявить себе комитеты комсомола тех вузов и предприятий, где учились или работали герои этих персональных дел.

Александр Ратнер, он же Пузо, почуяв недоброе, отдалился от прежних друзей. Однако он знал, чем они занимаются, и ни разу в нём не проснулась комсомольская принципиальность. Комсомольцы Института советской торговли исключили его за это из своих рядов. Он теперь обивает пороги обкома и горкома ЛКСМУ, моля о снисхождении.

Странную позицию занимала комсомолка Эля Ильина. Она училась в одной группе пединститута вместе с Людмилой Шляховой и Фаиной Шойхет, «подругами» Гребенюка, Клюева и прочих. Они пригласили однажды Ильину на «весёлый вечер». Ильина в ужасе сбежала оттуда и поделилась потом своими впечатлениями с подругой и матерью. Но и у неё не хватило решимости заговорить о Шляховой и Шойхет в комсомольской организации (та и другая были членами ВЛКСМ). Любопытная логика: подруге и матери довериться можно, а комсомольскому коллективу нельзя!

Знала о похождениях Шляховой и Шойхет другая их однокурсница – комсомолка Лида Познухова. Но и она молчала, молчала даже тогда, когда Шляхову избирали комсоргом группы.

Комсомол – не только союз добрых друзей и товарищей. Это организация политическая, объединяющая людей одних идей, одних убеждений. Члену ВЛКСМ не подобает мириться с проявлениями буржуазной морали, с привычками и взглядами капиталистического мира. Давно известная истина, но, оказывается, мало декларировать её на словах, важно следовать ей в повседневной жизни.

 

НЕСЧАСТНЫЕ родители! – скажут читатели. Согласны: иметь таких сыновей и дочерей больно, обидно. Но, увы, отцы и матери сами виноваты. О ком бы из этих стиляг ни зашла речь, родители выступают в весьма неприглядной роли.

Мать Евгения Гребенюка, Ольга Константиновна, заведующая отделом НИИ огнеупоров, души не чаяла в сыне, всё за него дома делала, всячески ублажала. Евгений вырос избалованным, с мыслью, что ему всё можно, всё разрешается. Стоило однажды поговорить с ним чуть строже – он тут же хлопнул дверью отчего дома. Он знал, что мать разыщет и вернёт его. Конечно, он возвратился, но только с условием: «В мою жизнь не вмешивайтесь». Ультиматум был принят. Получив полную свободу, Евгений первым делом развесил на стенах своей комнаты картины на одну и ту же тему: женщины в вольных позах.

Когда Гребенюка исключали из горного института, его мать и отец, Александр Александрович, начальник лаборатории НИИ огнеупоров, подняли на ноги весь город. В институт стали звонить жалостливые заступники, на свет появились десятки справок о болезнях студента Гребенюка. Когда же в горном институте терпение лопнуло, родители добились, чтобы Евгения перевели в политехнический институт. Но и тут он за год побывал всего десять раз. Его исключили, и опять мать с отцом пустили в ход все связи. Сын гулял, «развлекался», а родители писали за него заявления, добывали медицинские справки, ходили в институт объясняться с директором и деканом…

Слепая любовь двигала и родителями Вилли Василевского, двадцатилетнего гуляки. Пётр Лукьянович Василевский, управляющий трестом зелёных насаждений, и сейчас не склонен строго судить сына: «Вилли – болезненный мальчик… Мы были уверены, что он не способен на такое…» Однако на чём держалась эта уверенность? Друзья у Вилли и прежде были не из примерных. Сын порвал с комсомолом, а отец, коммунист, почти не реагировал на это. Стоило родителям уехать на несколько дней, как Вилли устроил в квартире разгульное сборище…

Вадиму Самарскому повезло больше, чем Вилли. Он мог делать это хоть каждый день. Два года назад Александр Денисович Самарский уехал с женой на Урал, где и работает сейчас начальником строительного участка, а квартиру оставил сыну. И она стала местом сборищ пьяниц и хулиганов. Странно, что только сейчас горисполком заинтересовался, по какому праву сын Самарских один занимает отдельную большую квартиру.

Горько сейчас в семье Владимира Кириченко, студента сельскохозяйственного института. Но что поделаешь: Наталья Владимировна Дубовская, ассистент того же института, тоже пожинает плоды своего воспитания.

 

НЕ РАЗ уже «Комсомольская правда» писала, что стиляга – это не тот, кто красиво, модно одевается. Это – человек, который перекраивает свою внешность, мысли и поступки под чуждый нам стиль. Раболепное подражание морали буржуазного Запада, нравы «золотой молодёжи» были свойственны и компании «голубая лошадь».

Шатание без цели – это тоже цель, однако уже не одного вечера, а всей жизни. Эти парни и девицы начали свой самостоятельный путь с праздности и безделья. Но тысячу раз уже доказана та простая истина, что только трудовая жизнь красива и чиста. Безделье – коварный враг молодости. «Голубые лошади» не избегли печального конца – прискакали в болото. И не случайно к ним липли тёмные личности, выходцы из уголовного мира, вроде Анатолия Буркуна, уже сидевшего в тюрьме, пьяницы и хулиганы.

Прежде этих стиляг комсомольские патрули выводили с институтских и заводских вечеров, из парков и садов за развязное поведение. Их журили, убеждали, но они пропускали советы мимо ушей. Теперь разговор у комсомольцев с ними совсем иной.

Нельзя не согласиться с мастером турбинного завода Владимиром Рудь, сварщиком Иваном Светаевым, швеями трикотажной фабрики «Динамо» Нелли Шендра и Любой Бесединой, студентами политехнического института Виктором Коваленко, Анатолием Кузьмичём, Виктором Зайцевым, поэтами Борисом Котляровым и Миколой Шаповалом, которые, размышляя о случившемся, приходят к выводу: не место таким людям в Харькове. Ведь в красивых городах должны жить красивые люди: те, кто строил дома, прокладывал улицы, разбивал сады и скверы, кто своей жизнью украшает город, кем гордятся все.

Правы они и тогда, когда говорят: пусть эти бездельники едут туда, где улицы только прорубаются, где закладываются фундаменты зданий, где жизнь ещё сурова и нет соблазнов. Там они воспитаются в труде лучше, чем в Харькове, или, скажем, Киеве, Ленинграде, Тбилиси.

Владимира Рудь, Любу Беседину, Виктора Коваленко и других единодушно поддержали их товарищи по работе и учению. Да, общественность имеет, на наш взгляд, право требовать таких суровых мер по отношению ко всем любителям пожить за чужой счёт, морально опустившимся людям, к паразитам типа «голубых лошадей». Однако, если и на новых местах они не распрощаются с прежними привычками, их и там не потерпят.

Комсомольцы схватили «голубых лошадей» под уздцы. Правильно! Теперь от них самих зависит их будущее. Только через труд они смогут выйти на правильную дорогу в жизни.

 

А. СТАРОДУБ,

Г. УДОВЕНКО

(Наши спец. корр.).

Харьков.

 

   

к антологии