"На этом фоне исторического отсутствия культурной
преемственности и на фоне трагической расчлененности современной
литературы России ее спектром являются только отдельные личности,
одинокие мастера. Сегодня к таким мастерам экспериментального
русского стиха принадлежат Иосиф Бродский, Наталья Горбаневская,
Николай Моршен, Игорь Чиннов и Алексей Цветков."
/Алексис Раннит, куратор Института по изучению России и стран
Восточной Европы при Йейльском университете/
"Иосифа Бродского спросили:
- Кто еще в Ленинграде представляет интерес?
- Ну, Володя Марамзин...
- И все? " Все, пожалуй."
/Из разговора с издателем Карлом Проффером, 1974/
Если бы я, скажем, заняла пост /не существующий в "Континенте"/
завотделом поэзии и печатала тех, кого всерьез считаю поэтами...
Тогда бы... кроме давно мною любимых Бродского и Бобышева, недавно
открытых Кенжиева и Кублановского, да меня самой, кого бы еще
печатал "Континент" в последние годы?"
/Наталья Горбаневская, ответственный секретарь журнала
"Континент"/
0
Клекотанием вырывается: 20 лет молчания. Читаю Халифа - я писал!
Лимонова, Лившица - я! Милославского – тоже я! Даже Довлатова - немножечко - я.
Накопилось: вырывается неразборчиво, клекотом. За всех торопимся сказать. За
тех, кто остались, за - не дожили кто. Нет, это не вой, не плач по погибшим и
потерянным - до прощения мы еще не доросли.
Видел я ястребенка: драться не мог, не умел. Запрокидывался на спину, когтя
воздух и - только клекот из птичьего горла.
Захлебываюсь, сам себя перебиваю /а кто - не?/, повторяюсь, но - не для
газеты пишу, не гладилинская ностальгия по оставленному "Запорожцу", ностальгия
- по небывшему, открыл - непослушные губы - гул и клекот, не речь - клыч.
Втуне ворочается язык - а "Куда пойдешь, кому скажешь?" - эпиграфом из
газеты "Чертова перечница", апрель, 18-й год. Петроград.
Питерок-ветерок и Москва, квасная, приказная. Будто нет больше и городов в
Союзе, будто боль и мысль - в две столицы влились. Молчит Одесса-мама, Ростов-
папа, молчит Вышний Волочек и Нижний Новгород. Проворкотала Таруса - и на Алике
Гинзбурге зашлась. Что-то кукует Киев, Прибалтика, мелкота.
Четверть века - ку-ку, а куда? В слепые, неправленые странички, где и автора
не разберешь, что ж - за текст? У кого и страничек нет, у иных – и имени.
Циркачи подземелья, галоп на безногой корове. Выживают - нули, или те, что с
нулями. Милославский, Лимонов, Анри Волохонский - не в харч.
Полстранички - Анри - посвятил Мандельштаму. Я - пятнадцать. И все.
Понизовскому - полторы /в двух местах/.
Повторяюсь, шепчу, возникают не призраки - тени. Без имен, без стихов - так,
Славинский Ефим. Лихачев. Муж Анюты - Уманский. Крейденков. И опять -
Понизовский, Донской, Азадовский - круги.
Как круги на воде. Имена, имена и - ни строчки.
Врет Булгаков: горят. Ярким пламенем, или же - тлеют. В архивах. В КГБ, в
"Огоньке", в "Ангаре", в "Октябре". Сколько было поэтов - в "Авроре"? Лен,
Охапкин, Кривулин, Чейгин, Ширали, Куприянов и я. Напечатан - один. По ошибке.
Остальные - оставили рукописи - тлеют они или, все же - горят?
20 лет искал Кондратова. Лившиц нашел. Хорошо. Королева же - нет,
"Парагвая". Только прозвище есть. Ладно, кого-то собрал. Все? Но есть -
остальные.
Остальные, кто был, кого не было, а кого – не осталось. Ни в стихах, ни в
легендах, ни в сплетнях.
Потому: клекочу. О Безменове, Молоте, Климове.
А поймут - не поймут, наплевать.
Я подписываюсь под всем, что написано Лившицем, Милославским, Халифом,
Лимоновым и - частично - Довлатовым.
Вот сейчас - Лившиц пишет о Бродском. А я не могу.
А о Бобышеве - кто будет писать? Не секретаршу же "Континента" просить? Для
меня - не напишет. О Бокштейне - что, Штейна просить? Упаси меня, Боже.
А еще остаются - за кадром - кто там? Затихающий клекот отцов и птенцов.
