Время жить и время убивать, время бросать камни и время получать кирпичём по голове. Советская жизнь тоже породила свои циклы: время поступать в аспирантуру, время покупать польскую мебель, время писать стихи и время идти в художники, время восторгаться иконами и время изучать Гурджиева. Иногда эти циклы пересекались, иногда, за одним циклом следовал другой. Эпоха живописи наступила после выставки Пикассо в Москве и в Ленинграде.

Разумеется художники существовали и до этого и, притом прекрасные художники, те кто сохранил себя от нивелировки соцреализма /Тышлер и пр./, и те кто начинал после войны и никаким образом не участвовал в делении скудного пирога в союзе художников: /Орефьев, Васми и т.д./

Но после 1955 в художники пошли толпы. Не для хлеба и даже, пожалуй, не для славы, а скорее потому что идти было более ни менее некуда. В этот момент, пожалуй, и возникло то, что теперь именуется течением художников нонконформистов в СССР. Течения ,впрочем, никакого не было, т.е. не было школы, направления, каждый дул в свою дуду. Сюрреалисты, ташисты, экспрессионисты, не социалистические реалисты, т.е. эклектики всех мастей пустились во все тяжкие. Запах скипидара повис над городом. Немногочисленные магазины худ. материалов стали перевыполнять планы, а книжный магазин стран народных демократий, что на Невском проспекте не столько продавал книги, сколько худ. идеи. Идеи также можно было черпать бочками сороковыми из таких, например, авторитетных источников как журнал "Польша". Иногда можно было что-нибудь увидеть в Ленинграде в Эрмитаже или в Москве в музее Пушкина, отдел эстампов Публичной библиотеки неожиданно стал таким же популярным местом, как курилка. Вобщем всё говорило о том, что может собственных Платонов и быстрых разумов Невтонов и тонкокистных Ботичелей российская земля рождать. Должен сказать, что Софья Владимировна в лице её КГБ ничему не препятствовала, во всяком случае, до поры до времени.
В воздухе пахло полусвободой и полутюрягой. Одних реабилитировали, а других сажали. Венгрия при помощи знатока английского языка и любителя Глена Миллера была растоптана советскими танками. В Польше почти либерал Гомулка сменил то ли Берута, то ли Охаба (Бог шельму метит), то ли кого-то в этом роде. И под влиянием этих не имеющих к искусству событий автор этих строк занялся живописью.
Я пропускаю определённое количество лет и наконец приближаюсь к главной теме моего сообщения. В году 58 я познакомился с несколькими молодыми архитекторами. Среди них был Александр Товбин, Борис Николащенко и Вадим Рохлин. Все трое занимались живописью. Вадим более систематически, Саша и Боб от случая к случаю. Все трое, с моей точки зрения уже тогда были на хорошем проф.уровне, чего не могу сказать о себе. Товбин перестал писать году в 1964, Николащенко протянул не многим дольше. Вадим продолжает работать упорно и много и по сей день.

 

 

Товбин сделал не более сорока работ в общей сложности. Он писал акриликом по строительному картону обычно двуцветные работы, последняя серия работ состояла из 12 чёрно-белых картин. Любопытна была техника: он прибивал десяток широких кистей /флейцев/ к рейке и манипулировал этим странным инструментом. Работы были просты по конструкции, очень корректно исполнены, и в них присутствовала личность художника. Серия изготовлялась в сущности за один сеанс. И одна картина серии как бы продолжала другую. Картины Рохлина того времени изрядно проигрывают по сравнению с Рохлиным 70-ых и 80-ых, в них присутствовал слегка наивный сюрреализм со всеми вытекающими от сюда глазами.

Работы Николащенко обладали всеми качествами хороших американских работ шестидесятых, семидесятых. В них присутствовало что-то от опарта и концепциулизма.

В шестидесятом году мы решили оповестить человечество о своем существовании способом впоследствии широко популярным в Ленинграде и в Москве, а именно устроили выставку в огромной комнате на Литейном, которую в то время снимал Саша Товбин. Комната сама по себе была в определённом смысле произведением искусства. Чтобы добраться до неё нужно было пройти три подворотни, засунуть себя в узкую лестницу, бочком стирая последние остатки штукатурки, подняться на второй этаж, позвонить в неработающий звонок, затем постучать в дверь, оббитую старыми халатами, или чем-то в этом роде, войти в прихожую, завешанную какими-то чудовищными тазами, корытами, старыми велосипедами. Правильно говорил А.Чехов, что театр абсурда начинается с лестницы. Зрителей навалило много, большинство из них деликатно жевали суховатые пряники, любезно предлагаемые хозяйкой, меньшинство разглядывало картинки на стене. Хотя у советского человека много больше причин пожрать на дармовщинку, чем у штатников, однако ни один уважающий америкос не станет смотреть на картины до того, как не выпьет и не съест все предложенное. Что меня более всего поразило на первой в моей жизни выставке, в которой я участвовал, это оставшиеся на тарелке пряники. Зрители как это водится везде несли околесицу, пучили глаза на картины, скучали, старались выглядеть, как можно умнее, употребляли в излишнем количестве иностранные слова, упоминали ни одному порядочному художнику неизвестные выражения: композиция, тёплый цвет и пр. и пр. Мой друг Б., работавший в Эрмитаже, занялся под шумок своим любимым делом - выцарапыванием на стене неприличных слов, его жена кокетничала, поводя огромной грудью, коей могла позавидовать Кэтрин Менсфилд. Минут через пять все забыли зачем пришли и всем стало понятно, что не худо бы сбегать на угол Литейного и Воинова в гастроном за водкой, но никто не решился первым предложить. Покойная Нина Александровна Лифшиц старалась направить разговор в искусствоведческое русло, но её потуги были тщетны. Часам к одиннадцати зрители разошлись, явно разочарованные отсутствием на выставке горячительных напитков. Под занавес поэт А. произнёс любимое изречение: "Жизнь не удалась". У участников выставки не было никаких причин с ним не согласиться.
После открытия зрители продолжали являться в самое неурочное время, изрядно надоедая соседям, соседи явно куда-то жаловались, но искусствоведы в штатском не проявляли никакого интереса. Сразу после окончания выставки мы решили через год сделать другую, но работы на следующей выставке уже показывать в рамах. Как известно, рамы изготовит сложнее, чем картины, поэтому знaчитeльнaя часть следующего года ушла на освоение новой профессии. Через год зимой, уже после печально знаменитой выставки МОСХа и малосодержательной беседы дорогого Никиты Сергеевича с не менее дорогим Неизвестным, мы развесили картинки в том же помещении, пригласили тех же знакомых и купили те же пряники, на водку денег не было и посему было решено угощать гостей болгарским вином, как мне помнится Ганзой, нет ничего хуже Ганзы, даже калифорнийский Поль Масон выигрывает на этом фоне. Как мне представляется, такие вина как Ганза, Волжское, Поль Масон, Алжирское красное изготавливается из керосина с прибавлением анилиновой краски, бр, какая мерзость.

Вернисаж прошел оживлённо. Мой друг Б. на сей раз ничего неприличного на стене не выцарапывал, а после трех стаканов барматухи старался залезть под юбку какой-то тощей девицы, поэт А. ругал на чём свет стоит союз писателей, а сотрудник боевого карандаша и внук врача-футуриста Гага Ковенчук, пришедший на выставку под мухой, глядя на картины говорил, что если это живопись, то он генерал от инфантерии. "Тоже мне Ван-Гоги," - продолжал он, "Развелось художников". Через минут двадцать, устав от длинных речений он лёг на кровать и заснул. Всё время приходили новые и новые люди, чьи-то знакомые, знакомые знакомых, часам к двенадцати в комнату набилось человек семьдесят. Разошлись поздно.
Всю следующую неделю на выставку приходили люди. Приходили и тогда, когда Саша Товбин и его жена были на работе -соседи любезно пускали всех, хотя мы просили их этого не делать. Но зрители все были из Большого дома напротив, им невозможно было отказать. Пришлось срочно прикрывать лавочку, картины сняли и визиты прекратились. Через короткое время некоторых наших знакомых стали приглашать в Г.Б.
Поведение знакомых в Г.Б. оказалось абсолютно одинаковым - колоться было не в чем и посему никто не раскололся. Гебисты вяло спрашивали о иконах, о контактах с иностранцами, но ничего подобного не было и в помине, затем начинались задушевные беседы: "Элинсон же в сущности неплохой человек, зачем ему всё это, зачем он пишет абстрактные работы?" Собеседники, любившие поговорить о живописи возражали: "Да нет, он не абстракционист, а напротив фигуративист". "Фига что?" "Твоя моя не понимай". Наконец через недели две, когда искусствоведы собрали достаточно материалов по делу, утром раздался звонок. Перепуганная секретарша поинтересовалась почему я не пришел на работу /В это время я работал в школе преподавателем русского языка/. На самом деле я проспал, просыпал я не сказать, чтобы часто, но и не редко: у меня была толстая пачка военкоматовских повесток, коеи я в нужных случаях заполнял. В среднем выходило, что я ходил в военкомат не менее раз тридцати в год. Я не торопясь оделся и поканал в школу: я знал, что меня там ждёт гебист. Но ждал меня не один гебист, а целый конклав: гебист с звездой героя Совсоюза, второй секретарь Фрунзенского райкома партии, первый секретарь райкома комсомола, председатель райкома союза работников просвещения /кажется так/. Беседа продолжалась часа два, обе стороны несли чистейшую околесицу. Ответы полностью соответствовали вопросам: "Что Вы читаете?" - "Журнал коммунист", а ещё что? Блокнот агитатора. А худ. литературу Вы читаете? Да, читаю. Например что? Например "В поле не воин" или что-то в том же духе. А как Вы можете учить молодое поколение, если Вы абстракционист /комизм положения усугублялся тем, что школа была для умственно выражаясь культурным языком отсталых/, нет я не абстракционист, я фигуративист. К концу второго часа всем участникам этого симпозиума обсуждаемая тема надоела до отвращения, компания почти наперебой пожелала мне быстро исправить свои ещё имеющиеся в наличии ошибки, вывести, так сказать родимые пятна капитализма и мы более ни менее довольные друг другом расстались.
Моих друзей Товбина, Николащенко и Рохлина, слава Богу никуда не вызывали, но мы таки да исправились: более выставок не устраивали.
Судьба же конклава была поразительно однообразна: Председатель райкома союза проворовалась и угодила в тюрягу на три года, человечка с золотой звёздочкой на пиджаке выгнали на пенсиию - здорово пил, да и как не пить на такой работе,
второй секретарь попал под машину и еле оклемался.
Мои коллеги по выставке живут в Ленинграде и всеми силами строят социализм в отдельно взятой стране, я живу в Штатах и в данный момент достраиваю ещё одну спальню к своему дому в городе Пасифик Гров, что в Калифорнии.

 


Витя Кривулин прохаживался по Невскому с клешней какого-то морского животного на шее /какой-то французский поэт водил по Парижу омара вместо собаки/. Кузьминский имел бороду и сучковатую палку. Можно было бы засадив пятерню в рот высосать что-нибудь антисоветское из всего этого. Скажем, элемент протеста против имеющихся на отчетный период временных недостатков с правами человека и гражданина. Алексей Георгиевич Сорокин носил на шее /иногда/ Анну. Шутка валяется на дороге, но ее уже подхватил скучнейший Антон Павлович. Анна на шее, Владимир, орден Алексея Первозванного -чистейшая музыка сфер - слова, за ними чужая жизнь непохожая на середину двадцатого века. Место действия Ленинград /легко заменить на Петербург./ Нет улицы Дзержинского, всех двенадцати Красноармейских, революции не было, по Петербургу ходят Атосы и Арамисы вперемешку с Модильяни и оберпрокурором Святейшего синода Победоносцевым. Ретроспективная жизнь, машина времени направлена назад: милостивый государь, ваше превосходительство, на противоположной стороне быдло. Слава Богу, что Алексей Георгиевич не еврей /автор встречался с одним Рабиновичем, коей утверждал, что он российский дворянин/. Странный экцентризм - орден на шею прямиком из чьей-то коллекции. Брюки во фрачную полоску, рубаха жестко накрахмалена. Лицо если и не привлекательное, то запоминающееся - борода, усы, естественно, а ля Николай второй /по этой причине легкая зависть к Гудзе (Гудзенко), похожего на Николая более, чем покойный Государь был похож на самого себя/. Настольные книги: "От Монмартра до Латинского квартала Карко /легкие мемуары: Утрилло, Пикассо и иже с ними/, Весь ПЕТЕРБУРГЪ. Манеры самые изысканные. Боже упаси еб твою мать только вашу.

Специальность КРИСТАЛОГРАФ. Первая часть слова промямливалась, а вторая произносилась с подчеркнутой четкостью.
- Милостивый государь, да-с, кончил Санктпитербурский университет ммммграф.

Я познакомился с Алешей задолго до получения им графского или кристалографского титула от Санктпитербурского университета. Первого сентября 1952-го года. Меня перевели из школы №285 в школу №284. 284 школа помещалась на какой-то Красноармейской в здании бывшего первого реального училища. Я упоминаю это исключительно потому, что это жизненно необходимо для моего рассказа. Реальное училище было построено основательно и без ненужного скопидомства - большие помещения и даже астрономическая обсерватория на крыше. Поскольку я и Алеша курили, а с курением школьное начальство боролось, мы подобрали ключ к лестнице, ведшей в обсерваторию и время от времени отправлялись туда покурить. Он это делал во время перемен, а я более ни менее в любое время. И посему наши академические достижения были весьма непохожи - он учился в высшей степени прилично. Время было совершенно омерзительное во всех отношениях - единственным по-моему утешением были трофейные фильмы и затертые до дыр романы Дюма в Сойкинском издании. Ни я, ни он не интересовались ни шахматами, ни легкой атлетикой и посему выводились за скобки общественной жизни и разговоров.

 

 

 

Школьное существование скрашивал слегка учитель военного дела Василий Васильевич. Лысый, с неповорачивающейся головой /результат контузии/, он занимался, я бы сказал, активной антисоветской пропагандой. На уроке вместе уместного разбора винтовки Мосина, он поносил на чем стоит советские порядки во всех их проявлениях. В лирические минуты он вспоминал Тухачевского, почти со слезами на глазах рассказывал о неудавшейся попытке спасти маршала. С отвращением говорил о военной беспомощности Ворошилова. Василия Васильевича уволили из армии не дав дослужить до пенсии, он был зол на всех, в том числе на Сталина, коего считал самым бездарным военоначальником всех времён и народов. На его уроки собирались как на концерты. Я думаю, что побил все рекорды, однажды в один день я побывал на шести уроках Василия Васильевича. Нет более лёгкого творческого процесса, чем поношение советской власти, но нужно отдать должное Василию Васильевичу - он это делал много артистичнее, чем все профессиональные революционеры из Н.Й. русских газет. Таков был наш Куницин. Следует добавить, что несмотря на обилие слушателей, Василий Васильевич так и не загремел в лагерь, хотя и заслужил по самым скромным подсчетам лет эдак 25. Другой яркой в определённом отношении фигурой, была Ида Израилевна Шик /надо же придумать такое имя/, учительница истории и секретарь местной ячейки, но она проявила себя только в 1953-ем годе поначалу во время дела врачей-убийц - на школьных линейках она с тяжелым еврейским акцентом поносила сионистов, организацию "Джойнт", с коей организацией я встретился ровно через 20 лет в Риме. Апофеозом этой деятельности по справедливости следует считать выступление Иды Израилевны в день смерти Ленина 21 января 1953-го года. Страшно картавя и волнуясь она перепутала имена двух вождей и сказала приблизительно следующее: В день смерти Товарища Сталина... И дуру почему-то тоже не арестовали, она спокойно дождалась исполнения предсказания и 5 марта 1953 года она же, утирая горючие слёзы, могла уже ничего не опасаясь произнести ту же самую фразу: "В день смерти товарища Сталина."

Со школой мы расстались без сожаления. Алексей Георгиевич поступил на геологическое отделение Ленинградского ордена Ленина университета имени Андрея Александровича Жданова. Будущие геологи носили форму почти такую же, какую носили студенты до прихода совдепов, особенно хороша была фуражка, совершенно парадоксального вида полупогоны с каким-то экзотическим вензелем.
Подкладке белой быть не полагалось. Геология не совсем отвечала интересам нашего героя, хотя он учился вполне исправно, но большую часть своего времени он посвящал любимому занятию - общению и так сказать практически историческим изысканиям. Алеша любил и, я надеюсь, продолжает любить петербургские проходные дворы, а также просматривающиеся через окна анфилады комнат в старинных петербургских особняках.

Естественно, что геология навевала порядочную скуку и Алексей Георгиевич для веселия души общался, общался неутомимо и, разумеется, с разбором - с художником Рихардом Васми, с друзьями Рихарда Арефьевым, Гудзенко, позднее с Шемякиным и, так сказать, со всеми, с кем имело смысл разговаривать. С Сашей Кондратовым.

Саша написал невероятное количество популярной мукулатуры, популяризируя всё, что знал, а более то, чего не знал. Писал он с такой же скоростью, с какой мог печатать на машинке. Кроме всякой популярной ерунды, Саша написал несколько чрезвычайно интересных кусков прозы и очень интересные неакмеистические стихи - редкое явление для Ленинграда.

Где-то в середине шестидесятых Алёша пристрастился к наркотикам и вместе с Орехом они пили и ели всякую дрянь.
Жизнь наркомана во всех социальных структурах невесела, физиологическая моноидея не дает возможности думать ни о чём более. Какие-то капли датского короля, в которых содержалось ничтожное количество кодеина, каким-то хитрым и мне неизвестным способом извлекались морфины и из геморойных свеч. Вся это возня съедала массу времени и на возвышенные размышления оставались жалкие минуты. Орех продолжал рисовать ай мин писать, а Алеша продолжал ходить по городу, находил новые проходные дворы, иногда приходил ко мне в диспансер для того чтобы умыкнуть рецептурные бланки.
Несколько раз я навещал Алексея Георгиевича в Бехтеревке. Он расхаживал в больничном халате по коридору, так как бы он прохаживался в утреннем шлафроке по залу собственного поместья. Врачи бехтеревки пересмотрели свой прежний диагноз и вместо наркомании поставили ему новый, то ли шизофрения, отягченная наркоманией, то ли наркомания, отягченная шизофренией.
 

 

 

Лез Николаевич Ряузов.
 

"Сеструха должна устроить мою пьесу в театр комедии, на Таганку, в МХАТ."
Театры менялись, а пьеса нет, разговоры продолжались годами, пьеса так и не появилась нигде. А была ли сама пьеса? Сеструха была совершенно определенно, да к тому ж работала кем-то в министерстве культуры. Время процитировать Геринга, Гебельса: "Когда я слышу слово "министерство культуры"...

Лев Николаевич появился в Ленинграде в 1953 году из своего Серафимовического небытья негромко, но странно, а именно без пальто. В отличие от Акакия Акакиевича, пальто он строить даже не собирался, а предполагал прокантоваться без оного, согревая себя внутренним теплом и горячительными напитками.

По капризу судьбы мы оказались с Львом Николаевичем в одном институте и на одном факультете. Факультет изготовлял кадры для школ слепых и глухонемых. Нечего и говорить, что ни та, ни другая категория не вызывала ни у Льва Николаевича, ни у меня ни малейшего интереса и посему основные силы уходили у нас на отлынивание, манкирование и попытки достать липовые справки о липовых же болезнях. Нужно было что-то жрать, поспевать приходить к знакомым и родственникам в обеденное время, что-то у кого-то перехватывать. По ряду мало интересных причин Лев Николаевич жил у меня. Соседи жаловались - хлеб исчезал из кухни, а также и другие продукты, возможные к употреблению, как то мясные консервы, морковка, а единожды от полной безнадеги мы сожрали некоторое количество свёклы /сырой/. Удивительно невкусный овощ, даже тыква и та лучше.
В ноябре стало ясно, что нужно как-то строить, добывать, шить, покупать какое-никакое пальто. Я решил помочь Льву Николаевичу и собрать деньги на пальто у сердобольных студентов. За одну неделю я нахватал сумму более ни мене
достаточную для покупки пальто. Лёва обрадовался и исчез на две недели. Как выяснилось в последствии все две недели он провёл в бильярдной Дома культуры работников связи, проигрывая деньги, собранные мною и вещи, одолженные им у разных знакомых /фотоаппарат, часы, часы дамские и т.д./
Через две недели он проиграл всё и остался должен довольно приличную по тем временам сумму в 2 тысячи рублей. В случае неуплаты сердитые бильярдисты грозили серьезными неприятностями. При помощи полублатных с Невского этот конфликт удалось разрешить — должнику простили долг, отдали часы дамские "Заря", фотоаппарат "ФЕД", часы мужские "Победа", ряд мелких вещей. Бильярдисты как бы даже извинились на свой манер, т.е. выставили две поллитровки, коеи и были распиты в параднике на улице Герцена.
Параллельно со всеми этими делами Лева сочинял стихи, систематически и неукоснительно. Стихи как стихи, не лучше и не хуже прочих. Стихи про Ленина, про родную партию, стихи лирические, на случай, эпиграммы. Среди этой кучи встречались и не первоклассные жемчужины. Но где найти петуха, согласившегося бы раскапывать весь этот навоз. Но места на Олимпе были заняты различными Рождественскими и даже сеструха не в силах была помочь. А Лёва писал и писал т.с. в стол. В столе, ежели таковой физически существовал, пребывали различные молодежные песни, неудобочтимые стихотворные побасенки и хорошие стихи в весьма ограниченном количестве. Почти все 35 лет, что я знал Лёву, он нигде не работал, но болел туберкулёзом, из коего он сделал профессию. Туберкулёз Лёву кормил, одевал и обувал, а также туберкулёз предоставил Поэту неплохую квартиру. 10 лет тому я в последний раз /на этом свете/ увидел Лёву в ДЛТ, где перед отъездом я покупал по совершенно таинственным для меня сейчас соображениям курительную трубку. Я сказал Лёве, что уезжаю. Лёва не попросил писать, но просил прислать из Америки киносъёмочную аппаратуру, долго объяснял, какую марку он предпочитает. Мы оба хорошо знали, что я ему ничего не пришлю.

 

 
 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2008

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 2Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга