Доктор сказал, что моча сама по себе хорошая, но что
больной, от которого она
взята, может быть очень плох.
В. Шекспир. "Король Генрих X"
ПОСВЯЩАЕТСЯ МАШЕ И ЛЮСЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ФЕНОМЕНОЛОГИЯ
Кинза в форме молекулы, растертой по гладкому полю бильярда. Занемогший от
изобилия калорий джентльмен во фраке по случаю несвоевременной кончины графа
Нулина и присных. Составление монолога и деклараций, а также художественных манифестов по словарю
иностранных слов. Буква "М" — метафизика. По всей видимости, нечто более
значительное, чем второй, мне не известный, закон Ньютона, отмененный за
ненадобностью Эйнштейном, как результат позднего развития речи, вне современного
вмешательства психологов, сексологов и меня лично как логопеда всех времен и
народов. Прошлое принадлежит историкам, пейзажи — географам. Мне —только маленький
отрезок времени. Легкое покраснение шеи — результат долгого и бесполезного ношения галстука.
Галстук синий в белую горошину — труменовская элегантность послевоенного денди. Улица с непристойным названием — Одиннадцатая Красноармейская, в прошлом —
Одиннадцатая рота Измайловского полка, дом 6, квартира 22 (вход со двора).
Прекрасный вид на соседне-противоположное окно. Привилегия изучать анатомию пола
с расстояния не более трех метров. Сны однообразны, как газеты, одно и то же:
коитус
интеркорс
совокупление.
Знаете ли вы Митрофаньевское кладбище? Ах вы не знаете Митрофаньевского
кладбища. Действительные тайные советники и кавалеры. Склепы по качеству работ
не уступают новейшим достижениям станций метро.
Первое нежное прикосновение к дыне, оказавшейся тыквой. Питательный продукт,
годный к разным способам употребления и выступающий как холуиновский материал
для вставления свечи.
Другие кладбища — как элемент украшения и мемориальности. Литературные мостки с
сестрами пролетарских вождей. Охраняется государством от варварских попыток
обезумевших хулиганов потрясти основы с надеждой получить очередное светлое
будущее для себя и своих отцов по Фрейду, а также для себя и своих детей по
прочим.
Пепел 9-б класса стучит в моем
сердце. А тут как раз подоспели похороны. Совершенно не знаешь, по кому
убиваться, как-то все это уж очень без предупреждения: иду на вы в виде
покойника на лафете, под звуки любимого "Сулико".
А также "Петя и Волк". И все в одно и то же время, не говоря уже о кончине
собственной матушки.
Напитки местного производства
ИГО-ГО И БУТЫЛКА РОМА
ВДОВЫ КЛИКО МОЧА
МОНАШЕСКАЯ ЗЕЛЕНОВАТАЯ ЖИДКОСТЬ
Прошли мимо по невозможности поначалу отличить названия на незнакомом языке
наряду с отсутствием таковых, с кем можно хорошо посидеть. Те же остались ТАМ
или, напротив, живут в городе на Гудзоне, подвергая свою уже потасканную жизнь
ежеминутной опасности быть пристреленными.
С совершенно противоположной стороны на вас ежеминутно мажет свалиться часть
плохо прилаженного кирпича, не говоря о том, что малолетняя блядь может
закричать медвежьим голосом о своем мнимом несовершеннолетии, даже если ей сто
исполнилось лет двадцать тому. Фараоны с завидной вежливостью наденут на вас
браслеты и будете вы куковать остаток жизни в плохо проветриваемом Синг-Синге,
оставив после себя плохую память развратителя детей.
Впрочем, даже если мне и будут грозить оторвать яйца и нанести другие телесные
повреждения, это не остановит меня сыскать, наконец, пару приемлемых титек, чем
я безуспешно занимаюсь всю сознательную, от первой эрекции, жизнь. Но путь этот
не усыпан этими двумя упомянутыми выпуклостями, ни также розами, что совершенно,
впрочем, неважно. Развитие науки пошло так далеко, что некоторые братья по полу,
вместо того чтобы искать, сами, на собственной грудной клетке, выращивают
вторичные признаки другого пола, а потом смотрят на себя и себя же щупают. Но
все это не для нашего брата, привыкшего насмерть стоять против андрогении и
других коже- телозаменителей, кроме своей руки.
При этом дела с каждым днем становятся все ужаснее, особенно если взять сферу
памяти, нижнего этажа и боли под левой лопаткой.
Осознав себя, понимаешь, что осознавать себя не имеет никакого смысла. Сначала
мурашки, а потом белый свет чернеет на глазах и уйти некуда. Прибежишь к Будде
со своим мертвым телом в своих же чуть живых руках, а в ответ американская
улыбка полного к тебе безразличия.
Несметные тысячи конногвардейского воинства, все на танках и при винчестерах, а
ты зайцем несешься от всего этого в попытках спасти чего осталось, а осталось
почти ничего — крохи всякой чепухи и камень за пазухой на случай самообороны. А
тут этот граф со своим мудацким, никому не нужным детством. А в вас, граф,
стреляли из самолета? Только не бубните своими унылыми периодами об
англо-французских агрессорах и о матросе Кошке. А в меня стреляли из самолета,
когда будучи мирным жителем шести лет я прогуливался без всякого беспокойства.
Унылая история, унылая литература, унылая история литературы вперемежку с
унылостью родных для местных жителей пейзажей ведут к страсти к перемене мест
слагаемых и вычитаемых, что приводит, в результате, к минусам жизни.
Повинную голову меч сечет даже с большим удовольствием. К барьеру, милостивый
государь. А пошел бы ты на ... со своими барьерами. Хотите, я сделаю вам
харакири? Зачем вам самому мучиться? Или лучше организуем семинар по харакири.
Вы, господин хороший, и начнете, не извольте беспокоиться, все пойдет по
кровавой дорожке, как нельзя лучше. А вы — следующий, не извольте торопиться и
не кукуйте, вы не кукушка, таков закон живой очереди: сначала вы себе харакири,
а потом мы вам по жопе коленом. Харакири, растянутое в пространстве и времени:
короткое, но продуктивное мучение поедателя бледной поганки, неизлечимый рак,
эмфизема. Выбор велик, но безрадостен. Если Его нет, то зачем я тогда солдат
запаса второй категории, необученный, зачем я логопед, лифтер?
В доме пятнадцать этажей, но
тринадцатого для удобства нет. Негодяи только и делают, что снуют туда и
обратно, вверх, вниз. Только гнида поднимется на четырнадцатый, как шарах вниз
за мелкой покупкой, но вскорости опять наверх. И каждый раз: "Хау ар ю?" Совершенно неинтересное знакомство: глаза съеденными и
уже давно переваренными устрицами, имеет курдюк на случай неурожая, весел, как
молодой осел, улыбается при всех случаях жизни.
"— А ты, Юфа, останешься опять на второй год!
— Как это опять? Если опять, то это уж на третий!
— Дворником будешь!
Старый кретин ничего не понимает: нет дворников в этой стране. Лифтеры есть, а
дворники из-за развития производственных сил были уничтожены как класс. Дворники
предполагают наличие хоть бы самого незначительного двора, где бегают
подрастающие во весь рост хулиганы, побрякивая финками или, на худой конец,
кастетами. Из металлических частей предполагается наличие одной-двух фикс как
пропуска на толковище. Иностранных языков — феня.
"Ты, бля, человек, кто за тебя слово скажет?"
Никто, других уж нет, а те далече.
"Кто я вам? Кто вы мне?"
Мы друг другу иностранцы, нас разделяет вражеская идеология, количество
пожираемых калорий.
Художник и его шестерка. Художник и его раскрашиватель. Обводим нечто
чертами-резами. Контур чьей-то никчебности в переводе с воляпюка. Замороченная
поза Арта-Деко (имя собственное). Эпицентр — многоцветное влагалище, завернутое
в целлофан презерватива, море мировой скорби, слюней и других естественных
выделений завидующего организма.
Еврей, похожий на английского джентльмена, под носом усы иностранной выделки,
корни в партии эсеров и в модах женских одежд, сложные связи с историей
литературы, любовница — бывшая жена известного козла, козел — муж жены
известного творца. Творит по телефону, на другом конце провода исполнитель
гениальных замыслов труб большого сечения. Трубы не теряют способности
пропускать в себе тела жидкие, газообразные, а также звуки человеческой речи.
Вернемся к нашему барашку, гуляющему по набережной безбрежной реки. Редкая птица
Сирин долетит до середины реки Леты, застроенной царскими палатами, наряду с
заводами дымной промышленности. Опершись жопой о гранит, все тот же А. С. Пушкин
с корабля современности. В плаще же совершенно непромокаемом в сторону крепости
— бывший зек, логик и борода добролюбовских разночинностей несется шагом
быстрым, весь погружен в шестую женитьбу. Невеста вся в родимых пятнах, как
леопард. Но не с лица воду пить. Что же до полового акта, то ночью все кошачьи
серы, и леопарды в том числе. Стоит представить постаревшую от проходящих лет
Джину Лоллобриджиду или совершенно покойную Мерилин Монро, как дела сексуального
драйва как по вологодскому маслу дореволюционной выделки.
Тадж Махал при лунном свете, свежеполитый асфальт набережной лейтенанта,
Васильевский остров, куда поэт по недооценке эмиграционных возможностей обещал
прийти умирать, а также плаватель вокруг света с кортиком чуть ли не наперевес —
все это вызывает дзинь, дзинь, как ностальгию, так и городские пейзажи,
заполненные трудящимися оборонных заводов и преподавателями марксизма.
Задроченные жизнью и недостатком информации интели продолжают кричать: "А
все-таки она вертится!"
Мостик с грифонами, Екатериненский канал — канал Грибоедова. Выпушки, петлички,
ордена... с собачкой дворника... Заселения ЦК Союза коми одних против других.
Вытянутый из кармана кукиш оказался красного цвета имени незабвенного Иосифа
Броз. Почему они были Иосифами? Нет ответа. Капитан Удовенко отцом родным хочет
пролезть в душу, чтобы стать майором. Подследственный Юфа, припертый к стене
набором полной хуйни и взвизгами о многострадальной родине-матери, хотя и не
колется, но и не фучиковствует, фучик, мучик, где ты был?
"А вы, Юфа, находясь в собственной квартире, состоящей из двенадцатиметровой
комнаты с пятнадцатью соседями, в то время как мы даем вам высшее, могущее в
любое время перейти в неполное, образование, размахиваете руками,
желая буржуазной свободы спать под парижским мостом в надежде получить кусок
конский!"
МНЕ ЛУЧШЕ,
Я МАЯКОВСКИЙ
"Отвечайте на мои вопросы, я вам создаю биографию, а вы в глубокую несознанку
запутывания! Признаете ли вы, что двенадцатого февраля..."
Я стою на своем:
"Числа не было".
"Какой был день тогда?"
"Фрайдей, ах, да, среда".
В этот день повсеместного становления на Ваганьковскую вахту, а также в день
празднования многолетия города-героя и режима строгой экономии всех времен, как
указал Лассаль и другие героические борцы, вы с приспешниками, примкнувшими к
вам, начали поливать помоями порядок нашей общественности, вы хотели свергнуть
нас и установить вас, только расколом до самой жопы вы можете заслужить
прощение, Родина не забудет вас!"
РОДИНА СЛЫШИТ , РОДИНА ЗНАЕТ!
Ребята полувоенной выправки с простыми до омерзения лицами кучно и поодиночке
вопрошали. Я же прятался за спину моего отца-лишенца двадцатых и тридцатых в
надежде как-то выпутаться, хватался за здоровое в то время сердце, как за
соломинку. Потом мы разошлись недовольные друг другом. Делать стало нечего:
налево пойдешь — ничего не найдешь, направо пойдешь — голову свернешь на бок и
будешь целовать безобразную жопу дорогой нашей партии и правительства.
А тут за окном Калифорния. В марте цветут азалии. Снега нет и в помине, в
магазинах рябчики и ананасы, которых я по отвращению к витаминам, а также к
вкусной и здоровой пище, я их в рот не беру, а назло продолжаю питаться
колбасными изделиями мясо-молочной промышленности. А вокруг карнавал, которому
ты ни свечка и кочерга, тебе никак не примкнуть к обществу пожирателей воздушной
кукурузы. Тут все совсем не так, как там у нас. Вместо бесплатного склеивания
почти любой девушки на основе взаимной половой тяги, тут различные виды массажа.
За ваши кровные хорошо конвертируемые денежные знаки вам могут сделать массаж
всего. При этом весьма развит ротовой секс, который здесь именуется оральным, то
есть вас массируют тем, чем у нас орут.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Таможенники с проктологическими интересами. Что может поместиться? Там был
спрятан инфракрасный объектив внутреннего сгорания и воскресный номер "Н. Т.",
подобранный в мусорном бачке аэродрома Кеннеди, со статьей о прискорбной участи
русско-еврейских масс советского народа, когда даже хмурые жулики авторемонтных
мастерских всех континентов плачут навзрыд горючими слезами сочувствия бедному,
но гордому народу Бангладеша. Беру такси и как ни в чем ни бывало мчусь по
Пулковскому шоссе, как клетчатобрючный янки, угощая местного туземца автомобиля
негаснущим пламенем американских сигарет "Бенсон и Хейджес". Шоферюга
рассыпается в благодарностях надежды на большой чай, и параллельно удивляется
знанию твоего второго спряжения, сам себе размышляя, что в ебаной Америке и
русский язык лучшего качества, чем наш ширпотреб. А ты сидишь инкогнито, дрожа
от мелкого страха, а также холодно — марток одевай семь порток. Такси
сворачивает на Московский проспект имени Сталина. На месте Путевого дворца
какая-то лажа стекла и бетона. Шоферюга все о дол. и сколько что стоит. Я ему
дипломатично, что все невероятно дорого и что-то про инфляцию учетного процента
основного капитала и что обнищание пролетариата идет своим ходом, как было
гениально предсказано Марксом, Лениным,
Энгельсом, Сталиным. И еще, что наше дело левое и мы, по всей видимости, победим
сами себя в ближайшем будущем строительства нового общества в отдельно взятой
Майорке. И короче: "Но пасаран!" Машина сворачивает на Квинсборо бридж и,
подпрыгивая на заклепках, скрипит, готовая в любую минуту развалиться. Шофер
посматривает в зеркало, не держишь ли ты в руках обрез сорок пятого калибра на
предмет отнятия дневной выручки и молодой жизни. На острове Рузвельта
просыпаются получатели велфеера — пора, двенадцать.
Денег — кот наплакал, еле хватит на парижские омлеты. За этими размышлениями
электричка подходит к Северному вокзалу. Такое ощущение, что приехал в Тунис,
все вокруг говорят по-арабски. Мистер Юфа, владелец автомобиля Камет Меркури,
год выпуска 1975-й. На нем идиотская кепка и серый потертый пиджак. Что осталось
волос цвета нечищенного алюминия, руки слегка трясутся, на лице испуг удивления.
Сначала чашку кофе.
"Доне муа юн кафе, сельвупле".
"Ишь, блядь, по-русски не говорит!"
"Нет, как же, чашечку кофе, пожалуйста!"
"Подождать не можете, вы тут не один!"
За мной следят, вот там двое, якобы распивают по утрянке пиво, а сами глазиками
туда-сюда. И эта, в котиковой шубке, явно оттуда же. Я делаю вид, что не замечаю
их подозрительной возни и держусь естественно, но руки не слушаются — дрожат.
"Зачем я вернулся?"
А что сказал Гуталин:
"Собака вернется к своей блевотине".
"Гав-гав".
"Что вы, гражданин, лаете в общественном месте? Если такая блажь, то выйдите на
улицу, там и лайте себе на здоровье. Может, посетителям это не нравится, сюда с
собаками нельзя!"
"Извините, я машинально вспомнил один анекдот..."
"А вы бы лучше свои анекдоты забыли, так-то будет спокойнее, вы знаете, что за
анекдоты бывает? А то шли бы себе домой, поспали, вид у вас неважный!"
"Вы знаете, я приезжий, живу здесь в гостинице, мне бы только чашечку кофе доне муа плиз".
"Вы что, иностранец?"
"В сущности да, в настоящий момент".
"Что-то вы темните, гражданин хороший, таких иностранцев не бывает, я на своем
веку навидалась ихнего брата. Я их за три версты. Нет, вы не похожи и пиджачишко
на вас польский".
Пиджак, действительно, польский купил на Деланси.
"Вот ваш кофе, пейте себе, а рюмочку чего покрепче не желаете? А то руки у вас
трясутся, вам бы опохмелиться!"
"Данке шойн, аи мин сенькью вери матч, т. е. спасибо".
"Вуд ю лайк милк енд шугар?"
"Нет, спасибо, только кофе".
"Самфинг мор?"
"Барские жамочки".
ХУДОЖНИК НАМ ИЗОБРАЗИЛ
Ничего я вам не изображал, я себе. Затянувшийся автопортрет в окружении голых
баб. Душа моя на кисточку похожа. Кисточкой не пользуюсь, исключительно
пастелью. Рисую уже лет двадцать пять, начал от полной жизненной безнадеги, по
этой же причине продолжаю. Рад бы кончить, но совершенно не знаю, как.
Как пишется последняя картина?
Подходишь к мольберту за три минуты до, скажем, инфаркта, проводишь небрежно
широкую линию. Тут чувствуешь, что силы покидают тебя, а ты еще не сказал
главного. Хватаешься одной рукой за сердце, а другой, конечно, продолжаешь
малевать. Наконец проводишь еще одну полосу, такую же ненужную, как и остальные,
валишься на пол и все.
Закидываю в автомат копейку, номер, наверно, не изменился. Девушка что-то не
торопится подходить к телефону.
"Хелло, спикинг!"
"Ду ю спик рашен?"
"Ее".
"Это Юфа, Юфа, Юфа, ты помнишь меня?"
"Да, конечно, мы же вчера с тобой разговаривали. Что с тобой, ты пьян?"
"Да и нос в табаке".
"Хочешь зайти сегодня?"
"Куда? С кем я разговариваю? Кто вы? Я не узнаю вашего голоса! Не может быть,
чтобы голос изменился так за десять лет! Майя, это ты? Что с твоим голосом?"
"Ты сошел с ума, я не Майя!"
"А кто же ты тогда?"
"Позвони, когда проспишься!"
"Я никогда не просплюсь, Майя, почему ты не хочешь поговорить со мной своим
голосом?"
ЕР ТАЙМ ХЕЗ ЕКСПАЕРД!
Автомат проглатывает еще две копейки.
"Же кут".
"Майя, почему ты говоришь по-французски, ты никогда не говорила ни на одном
иностранном языке!"
"Я не Майя".
"Ах, это ты, блядь!"
"Ты хам, был хамом и хамом останешься, тебе не жалко двух франков, чтобы сказать
мне, что я блядь. Когда ты придешь?"
Каждый раз, когда я в Париже, я встречаюсь с этой блядью. Каждый раз я приглашаю
ее в дешевый ресторан и каждый раз после этого тащусь в Медон. Мы пьем кофе,
после этого она включает видеомагнитофон с одним и тем же мерзким фильмом.
Какие-то невзрачные люди ебутся с негром, поросшим кучкообразно волосами в самых
неожиданных местах. Нет ничего скучнее, чем смотреть порнографические фильмы,
кого могут интересовать эти отрепетированные оргии. Но
парижско-русско-еврейская блядь нагревается с каждым кадром все больше и
больше. Наконец, она впрыгивает в кровать, а я стою перед идиотской дилеммой:
бежать или не бежать, вот в чем вопрос.
"Иди же ко мне, миленький!"
Нет сил отказаться. С самого начала идиотка начинает кричать: "Мамочка!" Причем
тут мамочка, папочка или сестричка Аленушка?
"Миленький, тебе было хорошо?"
Нет, плохо, просто отвратительно, хуже быть не может. Мне никогда не бывало так
плохо ни с кем другим. Зачем я все это делаю? Блядь всеми возможными средствами
вызывает меня на бис. Боже мой, еще раз! Что за идиотский мазохизм без
мазохизма? Через десять минут я начинаю эту волынку опять. Все те же мамочки.
То ли я приснился бабочке, то ли бабочка приснилась мне. Воздух входит в комнату
различными геометрическими фигурами, не только квадратами. Я пью за военные
астры. Или не пью. Пить или не пить папского замка вино? Я живу для того, чтобы
рисовать, или рисую для того, чтобы жить? Курица, яйцо, курица.
Каким-то немыслимым образом я попал в дом графини Карловой, что на Фонтанке.
Прельстился библиотекой, в которой не было книг, и остатками былого в виде
мраморных каминов, частично выкрашенных коричневой масляной краской. Мне дали
класс для воспитания подрастающих строителей светлого будущего в одной отдельно
взятой стране. На уроках я нес ахинею, обычно уставившись на Майину грудь под
черным передником. Лица к лицу вблизи не увидать, только грудь. Кто к кому
заполз в палатку, когда я будучи руководителем пешего похода завел класс в
какой-то болотистый березняк недалеко от Ферапонтова, я никак не могу вспомнить.
А делать это строго запрещено, пользуясь служебным положением старшего товарища
по туризму и воспитателя класса. Наше шумное и пылкое поведение стало широко
известно, и я чуть не загремел растлителем несовершеннолетней Майи в места
перевоспитания нарушителей советской коммунистической морали и преступных
элементов. Что тут началось! И председатель месткома, и другие ответственные
товарищи по линии народного просвещения. Но в этот момент ей стукнуло
восемнадцать. Меня только выгнали из дома графини Карловой на Фонтанку без
средств к существованию, а также серьезные неприятности в семейном плане.
А тут нет никакого березняка, а исключительно неодушевленные секвойи. Я не могу
до нее дозвониться. И лицо ее всплывает в моей памяти все более смутно. Я хочу
иногда прибавить ей морщин времени и тяжелой жизни, но лицо этого не хочет и
остается таким же молодым, как и десять лет назад.
Я опять в этом городе. Апрель, жара, ночь, улица, луна, драгстор.
Вместо рукопожатия ныряешь своею правою рукой за лифчик и там нервно начинаешь
приглядываться к ситуации. Постепенно осваиваешься в относительно незнакомой
обстановке. Лифчик режет руку.
"Ай, вы сделали мне больно, какой вы неловкий, расстегните пуговицу сзади!"
Чертову пуговицу невозможно сыскать. На самом деле это оказывается вовсе не
пуговица, а три крючка. Наконец, содержимое выскакивает из грудодержателя. Почти
все силы ушли, и больше ты уже ничего сделать не сможешь, надо бы отдохнуть,
закусить, выпить бы немного. Стираешь пот с лица и, пыхтя, как паровоз,
начинаешь расстегивать "молнию" на юбке. Наконец, последний этап — колготки...
Я вам пишу, чего же боле, и буду век ему верна. Бурное сопротивление.
"Кому верна?"
Мужа нет и в помине. Так и сидит, обнаженная по пояс, и разглагольствует.
"Да к тому же вы мне не нравитесь, сколько вам лет, в ваши годы о душе бы
подумать..."
"Но, помилуйте, вы же как будто сами..."
"Вы ничего не понимаете, одно дело легкий флирт, а другое..."
"Какой, к чертовой матери, легкий флирт?!"
"Перестаньте хватать меня за грудь, вы можете спокойно посидеть, поговорить!?"
"Да, кажется, могу, уже могу, но вы же сами не возражали, когда я снимал с
вас..."
"Вы совершеннейший ребенок, вы не знаете, как подойти к женщине, к тому же я
хотела показать вам свои работы, вы же как будто для этого и пришли?"
(Боже мой, мне еще недоставало смотреть всякую мазню, я вообще не люблю смотреть
чужие работы, мне своих хватает!)
"Я купила тут замечательные краски "Винзор и Ньютон".
(Одного Винзора было бы предостаточно.)
"Я пишу по мокрому".
(Конечно, по мокрому, по сухому уметь надо, а там кляксочки смешиваются с
кляксочками.)
Я пытаюсь еще раз положить ей руку на грудь.
"Подождите минуточку!"
Она приносит черную папку, набитую каким-то феноменальным говном по мокрому.
Какие-то идиотские пейзажи: елки, палки, небо цвета сиреневых советских
подштанников, какие-то якобы человеческие фигуры: мужчины с преувеличенными
половыми органами, женщины с грудями, как воздушные шары.
Я должен что-то сказать, но язык совершенно присох к горлу, если я буду молчать,
как верстовой столб, я уйду отсюда несолоно хлебавши.
"У вас исключительная техника, я не критик (по мокрому), но это в высшей степени
интересно. (Для таких же идиоток, как ты.) Цвет неба совершенно куинжевский.
(Чума на оба ваших цвета. Хвать вторую грудь!)
"Не помните работы!"
"А мы их положим на стол".
Колготки соскальзывают с ног. Все в порядке, можно начинать.
"Вы как будто кончили, слава Богу. Вы все делаете с такой необычайной скоростью.
По мне, вы могли бы и не начинать, я абсолютно ничего не почувствовала. Вам что,
плохо, почему вы молчите? Только, пожалуйста, не умирайте здесь. Вы можете
встать? Вот вам халат. Сейчас я приготовлю кофе. Может быть, поедите со мной?"
"Да, спасибо".
Лена Блюм любила поесть: икра красная, селедка-семга и, конечно, кофе. Кофе был
прекрасным.
Пока Лена мыла посуду, я заказываю разговор с Майей и мне обещают дать Ленинград
через час. После соленых даров моря, а может, потому что грудастая художница
пейзажей носит халат, как Чапай бурку, я чувствую, что для всех нас будет лучше,
если я повторю. Я знаю, что второй раз я продержусь минут двадцать, а то и
полчаса. Рецепт прост: двадцать минут на подготовку и полчаса на процесс.
Смеется тот, кто кончает последним! Я вспоминаю руководство к половому акту
проф. Иванова и доц. Шляпентоха: "Начинайте сверху и идите постепенно вниз".
Я иду постепенно вниз и чувствую, как лежащее рядом тело постепенно
расслабляется.
"Я люблю тебя!"
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, полюбила она меня, видите ли, с какой стати, не
любила, не любила и вдруг...
"Глубже, пожалуйста!"
Вежливый человек вежлив во всех обстоятельствах, глубже —можно глубже...
Звонит телефон, не отрываясь от дела и не меняя амплитуды колебания, хватаю
трубку.
"Ер колл кейм фру! Спикинг!"
"Говорите, абонент!"
"Майя, это ты?"
"Еще глубже, пожалуйста!"
"Кто это, вас плохо слышно, почему вы так тяжело дышите?"
"Это Юфа, Юфа! Ты помнишь меня?"
"Да. Зачем ты звонишь? Прошло десять лет... Что это у тебя там происходит, кто
это кричит?"
"Не обращай внимания, тут всегда шумно, аи лав ю!"
"Ваше время истекло, абонент, повесьте трубку!"
