КРАЙ СВЕТА
О, город последний, где бухта
с названием - Рог Золотой.
Не жить бы так бурно, как будто
умру я совсем молодой.
О, лодки, моторные лодки
и рынок, где крабов полно -
пожизненные обновки
и рынок, и крабы, и все остальное.
Ведь сердцу все хлопать и екать,
дела не считать ни во что.
А что, если снова поехать,
поехать на Дальний Восток!
Военное море, трофейный пароход,
сяду, поеду на Дальний Восток.
Японские волны гуляют в ночи,
по палубам девушки ходят ничьи,
любую иди, уговори,
полюбит еще до японской зари, -
рассвета, который желтей кожуры.
Или надую аэростат,
я улетаю на Дальний Восток.
Оделся, застегнулся, поесть сиганул
к гостинице "Челюскин" /бывшей "Сингапур"/.
Какие там ходят матросы,
какие стоят крейсера,
какие там таксомоторы!
Такая кругом красота.
Занять бы там столик у моря,
и пить, пока пьется душе,
и долго бы плавать у мола,
я все это делал уже.
ДОБРЫЙ РОМАНС О ГОРОДЕ ОДЕССЕ
А эти улочки
дома поддельные
Такие старые и как во Франции.
А сами улочки стоят под деревом
Идут за деревом
не поворачивая.
Они с фонтанами, они за листьями,
Такие улицы, такие
лиственницы;
Где море гладкое плывет,
Вот там они,
Уже не улицы, а просто лестницы
Но что мне сделалось, ах эта девочка;
Такая
добрая, как наша Франция;
Ах, мы увиделись на свете давеча;
И ходим этот случай
празднуя.
Нас пароходы не возят средние,
На них тоска вся пароходная,
Они бегут
как волны летние,
Морские пятна перекатывая.
Но мне ведь весело сидеть у города
И целовать тебя у ворота -
И эти зубы твои короткие и ноги светлые и ровные
И гладить пляжи мне песчаные,
Тебе не сторониться мальчиков,
Где мы сидели, освещенные
Прожекторами тёмных
тральщиков.
26-31 июля 1958 г.
СРЕТЕНКА
Переулки, что валятся с горки,
разбираюсь в них - дай вам бог,
это место не
стоит скорби
или стоит, а я не мог.
Вы, Печатников, Колокольников,
переулочек Бобров,
как печальные алкоголики,
упадающие от ларьков.
Я взойду на кирпичную лесенку
может, с лесенки упаду,
в десять лет упаду на Сретенку
и на Трубную площадь пойду.
Что за площадь, ах нету плоше,
отвратительный пошлый вид,
ты оплошность, Трубная
площадь
панорама, рынок и цирк.
Там, где Сретенка - пол-романа,
там, где рынок - военная рана,
там, где цирк -
по стене мотоцикл,
черепаховый магазин.
Помню медленное сверкание
ваши цены наперечет,
эта горка - моя Швейцария
я и
точно там ни при чем.
ПЕЧАТНИКОВ ПЕРЕУЛОК
Москва - ты город круглый,
я не спешу,
пойду я в переулок,
себя спасу.
Спасу от всех обид и бед,
я им зачем служил?
Тут никого знакомых нет,
и я тут
жил.
Бульвар спускается с горы,
внизу ограда, цирк и рынок.
Я рад. Москва, как цинк,
вдали,
и я твой сын неловкий вымок.
Я так люблю тебя, Москва,
твои пустые захолустья,
что впору там, как у моста
любимейшего, захлебнуться.
Как узость башенок твоих
и бедный лес конструктивистский,
так этот город
рукописный
подтаявший добро таит.
Он тает нынче под дождем,
блестит, как цинк, течет на сыне.
Я вырос тут и вот
мой дом.
Фигурный вырез вдоль разинут.
Таких причудливых ворот
я не встречал уже лет десять.
О, дом мой, дом двадцать
второй,
кругом так тихо ездят дети.
Что мне спасаться, что грустить,
что грустно жизнь моя сложилась,
ходить сюда,
пускай хрустит
Москва под туфлей, чем случилось.
Как было, это все равно,
какая разница, ей-богу,
ведь остается лишь одно,
-
дышать прошедшим понемногу.
РОМАНС ПРО УЛИЦУ ГЕРЦЕНА
Без всякой лишней ловкости
Я жил и не платил,
В Москве в последнем августе
В трех комнатах один.
Что мог хозяин вывинтил,
Загнал и поменял.
А сам уехал в Индию
Не зная про меня.
Цвели обои в комнатах
И делались белей,
Особенно на контурах
Пропавших мебелей.
На кухне света не было
Там газ светил ночной,
Я более нелепого
Не видел ничего.
Одно трюмо дежурное
Упёрлось в потолок,
Столетнее безумное
Оно не подалось
Как жил я в этих комнатах
Так не живу сейчас,
Там был букет обмокнутый
В чужой китайский таз.
Теперь скрывать мне нечего
Там было хорошо,
Там по паркету девочка
Ходила голышём.
Хоть важно, чтоб изысканно,
Но всё - так всё равно.
Ах, было бы грузинское
Столовое вино.
Хоть с булкой, хоть с отварами
Я все их так хвалил,
И в окна как в аквариум
Вечерний свет входил.
И комната померкшая
Была еще пустой
Одно трюмо неверное
И новая постель,
Глядела в окна девочка,
Столярный клей блестел,
Красивая раздетая
С лучами на лице.
Лучи кидались в зеркало
С московской мостовой
Кино зелёносерое
Играло за тобой.
Ты целовала сердце мне,
Любила как могла
За улицею Герцена
Вся обмерла Москва
Я жил на этой улице
Там к счастию привык
И размышляю с ужасом
Об улицах иных.
ЛЕРМОНТОВ
Тут люди свой отдых проводят
средь оздоровительных дел,
и многие в домик
приходят,
где им объясняют дуэль.
Не тошно ль писать и рубиться,
плясать /он балы обожал/?
И если б не это
убийство,
то в Турцию хоть убежал.
От мебели синей в полоску,
квартплаты своей - сто рублей.
Поди поживи в
Пятигорске,
и там никого не убей!
О, Лермонтов, бедное тело,
когда застрелили тебя,
где нынче и авто и вело
туристы съезжаются для
упреков и жалости явной,
и кино и фотокартин.
За час бы до смерти неравной
ты дома остался один,
собрал бы гусарские вещи
и тихо ушел на вокзал -
- в избу, где при темени вечной,
тебя бы никто не сыскал.
О господи, льдинами, льдинами
плывет и качает вода
какими предместьями длинными
в апреле сойдут города.
Как просто, как пусто, как маятно,
как звать тебя счастье мое,
о милая, волосы мятые
и вся, как чужой самолет.
Веди, если хочешь хоть рынками,
хоть парками, только веди,
кричи, хоть словами, хоть криками,
хоть спичками ночью свети.
Веди через черные рощицы,
рассказывай про учениц,
ты милая просто настройщица
пришла молоточки чинить.
Совсем кругом под этот мел и блеск на плитах
начерчены квадратики для всех
идем, идем, как будто демонстрация, как лошади с
никелированною пушкой играющие
простодушный марш.
О милая, куда мы денемся
когда июнь придет, разденемся,
наденем скромные плащи,
не говори о них, о теннисе, о лете,
не повторяй сплошные сплетни,
о милая, куда мы денемся?
Ногами празднично плещи.
Когда я студентом, студентом,
Зеленым механиком был,
Я часто по плиткам
студёным,
По садикам невским ходил.
Ушанка в проборы мне тёрлась,
Высоко лежала река,
И финская зимняя твёрдость
Успехи мои берегла.
Повсюду стояли фигурки
Ледовые будущих лет,
И старые эти прогулки -
Единственный
мой амулет.
А нынче сырая погода
И видно так недалеко,
Что выпасть из общего хода
Нас не
остановит никто.
Ступать бы по улицам мокрым
По жёлтому свету души,
Представить счастливым и
мёртвым
Себя в петербургской глуши.
Когда новогодний снежочек
Как ангел правдив и хорош,
Ты только мешочник,
мешочник...
Дурак, если не наберёшь!
Быть может мы переболели,
Теперь соберём пополам
Свободные эти панели
Сто раз
присягавшие нам.
Крестовский и Петровский
и полуострова,
как тамбур папиросный
проехала страна.
Но мне не пособили
свисток и кипяток,
как ехал по Сибири,
всё говорил - потом.
Гармошка и картошка,
летение лесов.
Билетная картонка -
по буковке лицо.
Буквальное, овальное,
такое, как моё,
казённые, невольные
купили самолёт.
А я бы
хоть обозом,
хоть в меховых санях
в дороге хоть разбоем
сумел себя занять.
Как
гладко и как просто
всё говоришь - потом,
пока Крестовский остров
ещё в краю
ином.
Как стыдно и ужасно
все говорить тогда -
там синие лужайки,
иные города.
Там синенькое море
и красный пароход,
и с той поры помалу
сносилось барахло.
Всё перетасовалось,
ходы наперечёт,
но всё-таки остался
дорожный дурачёк.
Колодники
мешают
колоду дальних карт.
Бывает, мне мешают
цветы и тени карт.
Апр. 1961 г.
Я этим летом правил, правил,
на белых горевал песках,
все остальное время плавал
и спал, как спится на постах.
Вначале слабый сладкий город,
где давит семечки завод,
где можно жить на
помидорах
и украшать черешней рот.
Как на постах. О, жесткий, жесткий,
неустрашимый этот сон,
о, этот мол и мел
азовский,
полдневных побережий сор.
Когда я в шапочке и плавках
ступал на золотое дно,
во всех открытиях и прятках
мне виделось одно, одно.
Зачем из прелестей необщих
куётся роковая цепь,
где каждое звено наощупь
предоставляет жизни цель.
А воедино, воедино
всё это только тёмный груз -
азовский пляж, полёт блондинок,
кислятина колхозных груш.
Пока у бедного швербота
лежит умытая душа,
пойми, что славная свобода
одна на
свете хороша.
Я жил по этим лагерям,
По этим дюнам пионерским,
По этим мяконьким горам
И
склонам нежнопиренейским.
Залив с Кронштадтом на боку,
С манёврами флотов неслышных,
Мне так скользилось
на бегу
У валунов твоих осклизлых.
Под вечер выходил отлив,
Приподнималось дно, белея,
Я становился не болтлив,
Тихонько маясь и болея.
В кровосмесительном огне
Полусферических закатов,
Вторая жизнь являлась мне,
Ладони в красный жир закапав.
Я угадал ее тогда,
Жизнь непрожитую нисколько.
Ведь я не падал, хоть вода
Мне
пятки слизывала скользко.
"Ступай и дальше, - говорю, -
По буму наобум бесплатно,
На половицу, на зарю
Среди залива и заката!"
Э. Неизвестному
О, юноша в багровом танке
Ты лепишь юную войну,
Ты жрёшь трофейные остатки
И
делишь общую вину.
Вертя своей спиной убитой,
Раздетой возле голых дам,
Свой тухлый бант как бинт
навитый
Ты важно носишь по рядам.
Война как балки их согнула,
Как швы нательные свела.
Вот у стены стоит
скульптура
Руками сердце шевеля.
Но ряд окончен. Вот разлука!
Пол пограничный полосат.
Что появляется из люка,
Где мается полураспад.
Чья голова теперь рубима,
Твоей казниться или той?
Она завоет как турбина
И
размешается с тобой.
59 г.
ИЛЬЕ АВЕРБАХУ
Я видел сон, где ты бесстрашно
в тяжелом свитере ходил,
и говорил со мною
странно,
как никогда не говорил.
Илья, ты станешься богатым,
достанешь дом на берегу,
и в доме модном и поганом
все двери будут на бегу.
И то, что нас еще пленяет,
ты раздаешь уже с крыльца.
И птица пыльная склоняет
любви и славы два крыла.
Она сидит на радиаторе
твоей машины легковой,
а талисманы бородатые -
внутри
кабины роковой.
Как представляешь ты крещение?
/Друзья не предупреждены/.
Как представляешь ты
крушение
и смерть в дороге без жены?
Как представляешь спорт безвыходный,
костюмы стройные до слёз?
Переставляешь ход
невыгодный
и думаешь, что обошлось?
Ах, эти сны, все сны неполные,
в них мало правды на виду,
одни слова твои всё
помню я.
И повторяю раз в году.
60 г.
Ты стала ночью белой,
А прежде чем была,
И этот месяц целый
Слабела добела.
Зачем же крыши, воды
И этот страшный свет,
Мне говорили - вот ты,
А выходило
нет.
Ты стала белой ночью,
Руками хрусталя,
И я тебя как ноту
Учить не уставал.
Так объясни значенье
Того, как спал и пил,
А по ночам на черни
Всё, что хотел,
белил.
Ты выступала первой
Из белой темноты,
Была ты белой, белой,
И вот вернулась ты.
Как мало надо. Невский пароходик.
Печальный день. Свободная печаль.
Какой-нибудь
мотивчик похоронный.
Какой-нибудь разболтанный причал.
Рогатый лист мне гороскопы кажет,
Собака в подворотне так добра.
Сейчас поднимет
голову и скажет -
"Я за тобой, готов ли ты? Пора."
Как мало надо. Этот город шаткий,
Качание от хлеба и вина.
И летний дым, то
горестный, то сладкий,
Окоп по пояс - вот моя страна.
Вы, милые военные забавы,
Смешные офицерские ремни,
Смешные петроградские
заставы
Все нынче в этот дым погружены.
Всего лишь пароходик. Вот избушка
петровская открылась мне отсель.
Бутылка пива.
Атомная пушка.
И пылкая валкирия в постель.
|
