удожник там какой-то
Ротенберг,
может не ходить? -
Такая холодина,
до сих пор не зацвёл ни один цветок.
- Говорят, что будет интересно...

Длинная шеренга стульев,
теснятся маленькие картинки

в белых манжетах-паспарту -

на каждом стуле.

У спинки и на сидении

чередуются цветные квадратики,

и ни разу нигде не забыт

лист оберегающей кальки.
- Лёва знал его хорошо,

сейчас он уже начнёт.
- Наоборот,
мало знал, к сожалению,

но под конец,

верней задним числом,

многое понял.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- Был больной человек,

или странный...
- Это что, все цветной карандаш?
Как будто ребёнок начиркал:
коровка такая смешная;
букет в вазе -
кристаллики синие
вверх растут, голубеют -
больной под утро, наверно, проснулся

и сразу стал рисовать.
- Он болел тяжело,

отключался надолго от жизни,

но зато, когда восставал,

был счастлив -
и немедленно принимался за кисть...

Под лёвин рассказ
растанцевались вдруг,
распрыгались клинышки мазков -
из них -
желтоватых, розовых, зелёных -
образовалась вдруг даль полей,
явилась молочница в платочке -
и скопированный с Мурильо,
но сверкающий изумрудными брызгами
"Мальчик с собакой"...
- Он хотел цветом насытить
"мыло" Мурильо -
прокомментировал Лёвин голос
этот картон;

а я вспомнила,
что Венецианов говорил в своё время -

"Мурилла" -
и не уставала созерцать,

как цветные пятнышки

прозрачнели, яснели,

сплавлялись
в пёструю траву перед забором,

древесную прохладу-тень

и запах деревни...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Разбегались глаза
на автопортреты -
в кепке,
в гимнастёрке,
в шляпе доктора-брата,-
когда он приходил,
Ротенберг
снимал с него шляпу
и с важностью примерял её,
поворачивался перед зеркалом,
добродушно делая
респектабельный вид.
Везде -
длинная шея,
морщинки -
филоновский нервный узор
мазков-мышц,
мазков скелета -
паутинки-морщинки,
чернильные штришки.

 

 А это, наверно,

портрет Верочки -

суровой и доброй одновременно

сестры -
в бежевых токах акварели -

на фоне старинного буфета-дворца

она готовит яичницу...

 

 

 

 

 

 
 Манеру
определял размер...

Если большой лист,

то из центра резко растёт

цветная осока линий -

и выступает экзотический

с толстыми ляжками

бравый петух -

или экспансия пышных ветвей

букета;
а тот, первый -
мы теперь смотрели заворожённо

сбоку -
тогда его кристаллики

пульсировали -

и переливались синим огнём.

 "Коровка", "Коза", "Цветок" Ротенберга

или "Пейзаж с озером",

что висит у меня теперь

над письменным столом -

всё это на самом деле

плотные сгустки красочной плазмы,
сверкающие брызги-осколки
от живописного густого концентрата,
который заварили боги -
Сезанн, Пикассо - впервые
гранить стали кистью
идеи-кристаллы -
высекали прозрачные каркасы
величавых сумрачных миров -
и недаром я могу смотреть неустанно
в светящийся кубизм -
микрокосм моего колечка -
маленький драгоценный кристалл -
квинтэссенция умной природы
закономерных ее структур....
 

 Кубистский изящнейший срез -

каркас ломких радужных сегментов -

вуаль тончайшей карандашной сети

"Молодая дама", - гостья -

приехала в Репино

к Ротенбергам на дачу,

а когда, наконец, уезжала,

стояла с зонтиком на остановке,

художник рисовал её очень недолго -

осталась его пометка:

"...пока не приехал автобус".
 

 - Что вы,
если б не Верочка -

восклицал порой Ротенберг -

у меня была бы гора работ...
Его сестра
распространяла театральные билеты,
а во времена праздничных
генеральных уборок
вороха разноцветной бумаги,
собиравшейся постепенно за шкафом, -
каприз, прихоть больного -
велела нести на помойку...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Смиренный брат,
ему вовсе не было жаль -
он с готовностью выполнял приказание,
он подолгу болел,
но ведь потом -
ведь потом можно было
самозабвенно вбивать и вбивать
такие нежные, такие крепкие
пятна, кристаллики, клинья, мазки.
Вначале с кисточкой
он топтался на месте -
приглядывался, подходил,
верней, подбегал и даже подскакивал,
затем на два шага отступал,
примеривался,
склонял голову влево
и вправо,
наконец,
набрав духу, бросался вперёд -
и отдёргивал руку -
на картонке оставался один мазок, он
навеки укоренялся
в картонку от торта —
долгожданный праздничный торт -

"только бы не испортили коробку".

 

 

 

 

Одна из слушательниц Лёвы

насмешливая, резкая, живая -

позвонила ему на следующий день -

- Я уснула в непонятной тревоге -

и внезапно, среди ночи проснулась:

ведь я их знала -

Верочку, Ротенберга

и про странную его болезнь;

однажды мы к ним ходили -

Верочка ещё сказала:

-...не бойтесь,

мы даём ему поручения,

он даже ходит у нас в магазин.

В комнате на диване

молча сидели двое -

Ротенберг -
действительно, в цвете хаки

и его мать,

старая очень, седая -

и голова её книзу и боком -

характерный такой поворот,

как на том,
как ты сказал, "рембрандском портрете",

где чёткая перовая экспрессия

пятна головы старушки

на жёлтом большом листе...
 

Именно это пятно
вдруг так чётко приблизило детство,
когда мама брала у Верочки
театральные билеты для школы,
а Ротенберга
я ещё часто встречала
у Аничкова моста -
чёрные ленты толпы
тянулись на мост с тротуара -
и с моста на тротуар -
а рядом, на набережной, было пустынно,
и стоял там, наверно, он,
невысокий художник,
в своей гимнастёрке хаки...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- Верочка,

может эту пачку оставить?
- Какую, эту?
А остальные выноси, живо!

... На лестнице - выставка,

на каждой ступеньке - листок;

длинные марши ступенек,

вместе с другом,
шустро скачет по ним Ротенберг -

смотрят,

что, хорошо, что не стояще;
- Здесь нашлось,
нет, здесь явно нашлось!
- Хорошо,
объявлял сосед,

всё это я забираю.

А мимо,
бочком, испуганно,

поднимались и спускались жильцы,

и Верочка сверху кричала:
- Женя,
только за смертью тебя посылать!

 

 Потом мы ходили на эту улицу

к К...цну,

к тому самому другу;

поднимались по той самой лестнице

с голубым прорывом окна.

Дверь на площадке
мне вспоминается
величавым порталом
в затхлый коридор со шкафами
на крашеном облезлом полу...
 

 Необычная комната,

полная красочных штучек,

радостно ждущих кого-то,

а на стенах, везде -

петербургская школа -

и главный предмет интереса -

сквозь золото загогулин -

ветхозаветным пророком, -

ротенберговый маслом портрет.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

А натюрморт
"Наши персики на буфете
при электрическом освещении"
мне показался сначала
совсем второстепенным -
но пахучими были фрукты
и старое дерево того обжитого буфета,
и виделся почему-то
тёплый чёрный прямоугольник окна,
открытого в ущелье сентябрьской улицы,
где кончалось летнее шуршание машин.
 

Пока озирались

К...цн
убирал со стола восхитительный,

делаемый из картонок цирк,
в него смотрел -
не мог оторваться -
"Гулливер" - его маленький сын;
затем, в ожидании просвещения,
мы чопорно сели за этот
круглый коричневый стол,
где явилась из папок
"не та шпана, что щедро представлена
в Русском музее,
а те - кто должен быть там наконец" -
 

Тышлер, инопланетный мираж,

несколько "ротенбергов" -

оценить их было не просто -

К...цн, зоркий арбитр,

вначале сковывал нас,

но скоро увлёкся сам,

Свешниковым ошеломил -

тюремных каприччос паутиной

в белоснежном зимнем свету.

Потом о Филонове,

как в блокаду Серов,

художников ленинградских начальник,

Филонову первый враг,

включил его всё же

в список достойных,

чтоб он получил паёк -

но тот сказал:

- Мою выставку сделай,

иначе хлеб не возьму...

Выставки не было.

От голода Филонов погиб.
.......................

 В тот ледяной июнь

"Ротенбергова" лета

мне мерещились всюду

всевозможные кристаллы,

и я впервые до конца пронаблюдала

позднее цветение сирени.

На длинной дачной улице

несколько недель

сиреневыми были

макушки всех кустов -

и, медленно идя с вокзала,

я изучала множество оттенков

сиреневых сортов.

Стояли вверх ногами

многогранные грозди -

бесконечные кристаллы

миниатюрных соцветий -

живописная ткань-сирень.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ерез год,
когда лето стояло не такое

ледяное,
вызвался о Ротенберге

ещё Эндер рассказать.

Вошёл в прихожую

высокий -
и несколько нескладный,

в тёмной куртке господин,

со сдержанным щегольством

назвал свою фамилию,

поклонившись столько,

сколько требовалось раз.
- Извините, что задержался -

виноват приступ астмы,
но я так заинтересован,
что приехал аж с Петроградской, -
энергично - с порога
был начат разговор.
- Как у Пикассо -

безусловно-периоды -

и по натуре -
Ротенберг вовсе не камерный -

маленький неизменно Формат -

за счёт хронической недостачи
необходимых материалов -
здесь дурную роль, несомненно,
в его судьбе играла сестра...
Лёва возразил живо,
что она ведь его любила,
и заботу о нем проявляла всю жизнь.
- Да, но если ещё бы
у неё серого вещества хватило
не только на распространение билетов,
но и на поставление художнику бумаги,
не говоря уже о красках и кистях...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 Тугой,
чуть дребезжащий бас рассказчика

насыщал все комнаты квартиры

и ничуть не утомлял;

на фоне тюлевой гардины

и белой новостройки

Эндер,
вращаясь приветливо на стуле,

чтоб каждый раз

лицом быть к собеседнику,

в пространство комнаты

из рукавов выкидывал

худые голые запястья,

затем из кармана он вынул

какую-то вещь
и стал ею в рот накачивать

резкий шипящий звук

корректно объяснив взволнованной

болонке,

что это от астмы
и предназначено не для неё,
и далее -
был проведён
серьёзный анализ
коробок от торта,
которые могут впитывать масло -
желанный продукт появлялся редко,
Шемякин его иногда дарил -
и, манипулируя разными техниками,
Ротенберг
с независимым видом
их сплетал в однородную ткань -
грошовую детскую акварель
увязывая с всемогущим маслом.

 

 

 

- Кстати,
забыл зам заметить,
его мать образована была превосходно -
и маленькому сыну успела
много хорошего передать -
к примеру,
она возила его за границу -
в Германию, Швейцарию, на Итальянский Север
согласитесь, что это важный факт,
а главное, хоть и недолго,
но учился он
у Филонова.

- Скажите,
каким вы помните его.
- Ну например, приходит к Кантору
который жил напротив,
в Толстовском доме -
а К...цн, вам известно,
в одном с ним доме жил -
и я бывал у многих
на этой улице богемы,
где я художественное образование обретал
но об этом
у нас последует особый разговор;
итак, приходит тихий,
всё молчит -
и вдруг показывает новую картинку...
Ещё вспоминаю,
как горячился в споре художник
Семашкин,
долго доказывал свой постулат -
Ротенберг
послушно слушал, слушал
и отрывисто внезапно заключал -
- Я не согласен.
Ты не прав.

 

 

 
Тогда объединил нас Кантор,

он стержнем "Круга" был -

не маленький кружок,
а целый Круг художников, и превосходных

коллекционеров,

преподавателей,

мэтров,
учеников Матюшина,

Каплянский,

Малевич...

чего стоят одни имена!
 

- Скажите,

вас было немало -

и вы представляли Художество,

а оно ведь так чутко, солгать не может -

выходит,
в сороковые годы

вам многое было явлено,

вы многое должны были знать?
- Кантор знал,

мы не знали -

догадывались гипотетически,
что вокруг творится нехорошее -

лишь позднее нам Кантор

кое-что объяснял.
 

Тут Лёву позвали к телефону,

и мы немедленно на Эндера в атаку -

как он относится к Лидвалю -
- О, это был модный архитектор,

работал на Толстого,
но не на гpaфa -

на купца...
- А Бекарян, "Автопортрет"

с пейзажем этой улицы?
- Что ж, красиво,

пожалуй, даже слишком...
 

 

Вернулся Лёва

спросил о Карёве,

чем Эндера вдруг

совершенно взволновал.

- О, он работал очень интересно

и всю свою продукцию

упрятывал за шкаф -

в те времена не только он,

и это было инстинктивно,

а на стенах преспокойно висели

лишь недурные акварели жены -

я прекрасно помню,

как она в другую комнату вышла

посоветоваться с мужем -

можно ли этому гостю

зашкафное богатство показать.

А куда сейчас всё делось,

ума не приложу -

сколько я искал,

звонил по стольким телефонам -

справлялся даже в адресном столе -

но никто не знает,

как зовут их дочь,

у неё хоть что-то

должно же было сохраниться -

а бездна блистательных работ

других художников погибла.
..........................

 

И я с тоской вообразила

квартиры-улицы,

квартиры-катакомбы,

где в коммунальных каморках

исчезали бесследно

никому не нужные

истинные жизни.
 

 

Щедро даже в прихожей

у Лёвы развешен был

Ротенберг -
- Боже,

какая ваза -

и розы
в дымчатом томленьи синевы -
и, вдобавок,
как восхитительны эффекты витража -
недаром в один голос
мы вспомнили эрмитажный
круглый пейзаж Руо.
- Это тоже, конечно,

картонка от торта?
- Нет, дешёвая бумага,

которую, ходя на почту,

Ротенберг конторским клеем

украдкой грунтовал.
 

... Как многолика живопись

магископами стали неприметные вещи

фавориты померкли, устали -

но завтра опять оживут.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- Итак, уже поздно -
полагав, что через месяц
мы должны непременно
встретиться опять
совместно станем разыскивать
картины Карёва,
затем, мои работы
вы приедете смотреть ко мне...
...............................

 

Через месяц

позвонила Лёвина жена

и предупредила,

что у неё плохая новость -

Эндер умер.

 

 

 

 

 

 

 

 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

 

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2008

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 2Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга