Прислал мне это Андрей Татарович из
Солт-Лэйк-Сити, сидящий у самогонного аппарата в промежутках между
аэрофотосъемками и меланхолично цитирующий мне по телефону свои стихи:
Отрубили руки,
Отрубили ноги
И воткнули в землю головой.
И теперь я тополь у дороги -
Лучший друг ромашки полевой.
Несомненно, включу в антологию, а пока - в "7 дней".
Но посланная рукопись, которую должен был оформлять Вагрич Бахчанян - не застала
уже "7 дней" в живых.
Добренький старый сморчок г-н Андрей Седых - уже прикрыл свое отпочковавшееся и
ставшее популярным издание. Последние десяток номеров Вайль и Генис с Бахом -
макетировали уже в кафе. В редакции Седых поставил вертушку и велено было Вайля
и Баха в помещения не допущать. Просачивался сперматозоидом один Генис. Делал с
Виталиком Длугим тайком вилоксы и бежал напротив в кафе. Где и клеили макет.
Идея "7 дней" принадлежала заместителю и компаньону Седыха Валере Вайнбергу,
рижанину, из 3-ей, естественно, эмиграции. В 1-м номере сам Я.М.Седых-Цвибак дал
журналу благожелательное напутствие.
Но - не пришелся журнал ему по вкусу.
Печатали не то и не тех. Сотрудникам НРС было официально запрещено печататься в
дочернем журнале .
Словом - гной и вонь первой-второй эмиграции, старых хорьков и граммофонов.
Заткнули.
И "Сельские оторвыши" Татаровича - так и не увидели света.
Поэтому печатаю их я. Начиная с афтографа А.Татаровича.
Из книги "СЕЛЬСКИЕ ОТОРВЫШИ":
* * *
Ведьма Авдотья, решив, что пора умирать, забралась на конёк своей гнилой избы и
вопила оттуда истошным голосом, чтобы сняли ее.
Дурака в деревне не было - все знали, что коль снимешь ее - умрет она, а тебе
вся сила и злоба ее останется.
Пять дней визжала старуха.
На шестой - снял ее кто-то из политических ссыльных.
Рассказывают - потом изрядно прославился.
* * *
В деревне Коломяги - умер щупленький старикашка.
Похоронили честь-честью, а он каждую ночь вылезал из могилы и всех пугал.
Пришлось кремировать.
* * *
На борах, за деревней Часовенское, поселился отпетый алкоголик Евсей.
По ночам
гнал самогон, а днями пьянствовал.
Жизнь свою в медный грош не ставил. Женского полу боялся до безумия.
Как-то,
потехи ради, окружили его деревенские девки, и и начали песни петь, а Евсей взял
топор и размозжил себе голову.
* * *
Кузнец Серега был выпивши. Сиганул в воду. Минуту, наверное, из воды не
показывался. Потом вынырнул.
Мужики смотрят - не Серега, а баба какая-то. Людей увидела, прокричала что-то
хриплым голосом, и водой забурлила, и к середине реки очень быстро направилась.
При свете луны чешуя ее переливается, а на лицо - старая.
Серега так и не появляется.
Четверо самых смелых в воду попрыгали, видят - сидит Серега весь посиневший,
колени руками обхватил, а на шее - ленточка тины узелком завязана.
Вытащили на берег - мертвец.
Так трупом и похоронили.
* * *
Ребята из Подсочек - нашли в лесу череп. Приволокли в деревню. Надели на кол.
Приладили старое пальто и перчатки - чучело, дескать, огородное.
Ночью это пугало из огорода выбралось. Ребят передушило, и самое в сенях
повесилось .
* * *
Скотница колхоза "Октябрьский" - отличалась безмерной похотью. По ночам
оборачивалась свиньей, и удовлетворяла свою страсть с местными кабанами.
Как-то раз, без меры утомившись, в таком обличив и заснула. Сдали на
мясокомбинат.
Когда хватились - было поздно.
Подружкам оставалось лишь горько улыбаться.
Списали как пропавшую без вести.
* * *
Матвей шел по ночному лесу, а за спиной слышал невнятное бормотание. Несколько
раз оборачивался - никого.
- Духи, наверное, - решил Матвей и побежал.
Бормотание становилось явственней, и
не отставало.
- Беги, беги, - различал он сквозь невнятное пыхтение.
Устал. Присел на болотную
кочку, отдохнуть.
- Отдыхай, отдыхай, - различал он невнятный голос,
- А заткнулся бы ты! - в отчаянии рявкнул Матвей, резко оборачиваясь.
За спиной
никого не было.
- Могу и заткнуться. - услышал Матвей уже вполне отчетливо. Весь остаток пути
его никто не тревожил.
* * *
Ранней весной Иван получил зарплату одними пятаками.
Посадил их вместо картофеля
- в огород, и любовно ухаживал.
Вскоре появились всходы, а потом уже запустилась
буйная поросль.
Осенью собрал обильный урожай, только пятаки были и больше, и
тяжелее.
Взвалил огромный мешок на телегу, и поехал в сберкассу, на ассигнации
обменивать.
Посадили в тюрьму как фальшивомонетчика.
* * *
Желая быть святым - Георгий стал поститься.
Не прошло недели, как вокруг его головы - ореол появился, а взгляд сделался
пронзительным.
Бросил поститься и стал сущим дьяволом.
* * *
На Рыбежском озере по вечерам сильные туманы. Но один из туманов - не туман
вовсе - это леший им прикидывается.
Плывет себе спокойно навстречу путнику, а путник его не боится. Обволокет собой
человека, и задушит. Без всякого проку. Из одной только злобы.
Отличительные качества этого тумана - фиалковые искорки в нем проскакивают.
* * *
- Хорошая ты у меня коровушка, ласковая, и шерстка-то у тебя гладкая, и нрава-то
ты у меня кроткого, и молочко-то у тебя вкусное, - приговаривала Клавдия,
поглаживая свою скотинку по вымени.
- Что правда, то правда, Клашенька, - услышала она мягкий, вкрадчивый голос.
Смотрит, не вымя она гладит, а здоровенную грудь. Перед ней же, на четвереньках
стоит упитанная голая баба, с лоснящимся от удовольствия лицом.
* * *
Рассказывают, по всему Волховскому району долгое время ходила высокая женщина,
закутанная в белую простынь. Говорила, что зовут ее Судьбой.
Кого приласкает,
кого задушит, а кого и утопит.
Оказалось - сумасшедшая.
* * *
Ушел Аким из Запони, в лес, а вернулся лишь через три месяца - похудевший и
голубоватый. Разговаривал, как чокнутый.
Стали друзья с ним за руку здороваться - а он бесплотный.
Ночью выпил кровь у
жены и дочери.
Хотели поймать или связать - а он бесплотный. Только руки в крови его жены и
дочери вымазали.
Попа, как на зло, в деревне не было.
Позвонили в областной центр. Прислали
ученого.
Ученый говорит, что это не Аким, а шаровая молния.
Присоединили к громоотводу - щелкнул, и пропал.
* * *
В деревне Чаплино, в седьмом направо доме, хозяин его, Толя Боровской, заглянув
поутру в колодец, обнаружил там что-то большое и коричневое.
Сбегал за веревкой. Зацепил петлей. Выволок наружу. Оказалось - здоровенная, в
рост человека, дохлая лягуха.
Обрубил ноги, приколотил к стене - на память.
Вечером, его жена - Надежда - пошла зачем-то в огород, и тоже лягуху увидела,
только поменьше - величиной с зайца.
Случайно наступила ей на лапу, а та - как вцепится ей в ногу - даже резиновый
сапог прокусила.
* * *
Егоровский кобель Трезорка весьма недвусмысленно приставал ко всем деревенским
бабам.
Некоторым это нравилось.
В каждом третьем доме грудные младенцы не плакали, а выли.
* * *
У Анисьиной коровы молоко отчего-то блевотиной начало пахнуть. Чем ее только ни
кормили - запах все тот же.
Прирезали.
Мясо почему-то пахло подмышками.
* * *
Старик Михеич допился до белой горячки. Всю ночь по лесу за чертями гонялся. Ни
одного не поймал.
Выздоровел.
Но все же черти ему потом отомстили.
Шел он утром на работу, а они ему под ноги арбузную корку бросили. Сломал Михеич
ногу. Три месяца на больничном сидел.
* * *
Из дупла здоровенного дуба, на краю волжского поселка - раздавались громкие
стоны.
Сбежались люди. Заглянули внутрь - оказывается, лесная богиня кого-то рожала.
Помогли.
А осенью зато в лесу грибов и ягод - тьма-тьмущая. И хоть бы один комар, хоть бы
одна змея!
* * *
На реке Паше, что впадает в Ладогу, водятся золотистые окуни с голубыми глазами.
Хоть тварь и холодная, а жалость все же вызывает. Ели таких окуней как правило
на поминках чьих-нибудь.
* * *
Ваньку крестьяне укокошили за некоторую придурковатость. Раскроили топором
голову, а тело дергалось тридцать четыре минуты. Потом из тела этого вылупилась
маленькая девочка, и убежала в лес за болотом. Девочку догонять не стали - мала
еще.
Весь день из лесу гудел звон колокольный.
Дня через три, нашли эту девочку мертвой, на дороге, возле магазина - такая
синенькая, без волос, без ногтей, совсем недоносок.
Из книги "НАБЛЮДЕНИЯ, ВЫМЫСЛЫ, НАСТРОЕНИЯ":
* * *
Синие и белые осенние астры - прелестны.
Но весь букет как-то сразу сникает, если рядом поставить красную или желтую.
* * *
МОСКВА. На воздухоплавателя Берга и его спутников, спустившихся на воздушном
шаре в селе Коломенском, напали местные крестьяне. Избив воздухоплавателей, они
хотели разорвать шар, чему помешали прибежавшие кадеты из соседнего лагеря.
/"Русская речь", 29 августа 1861 г./
Говорят, в селе Коломенском клопы внешне ничем, кроме размеров, не отличаются от
людей.
Карабкаются по стенам, как маленькие матросы по мачтам корабля, прыгают с
потолка, живут в диванах и под обоями. По ночам кусаются и пьют кровь.
Среди них - мужчины и женщины, встречаются плешивые, и бородатые старики.
Ползают абсолютно голыми.
Очень живучие.
Местные жители цинично размазывают их по стенам и травят различной химией.
Дети играют насекомыми в оловянные солдатики.
* * *
Профессор Н. - человек деликатный и воспитанный.
Сахар в стакане размешивал беззвучно.
Садится есть - тишина гробовая.
Ни одного дела не начинал, не поплевав на ладони.
* * *
В одном из марсельских морских кабаков на столе танцевала татуированная
блудница.
По телу извивались якорные цепи и раздувались паруса, вздымались океанские волны
и плавали обломки кораблей - полное впечатление настоящего морского сражения.
* * *
Сравнивать орган с пчелиным ульем и целовать в нос водопроводчика -
безнравственно.
* * *
Некий инженер рассказывал мне, что в бытность свою студентом имел общение с
необычной крысой.
- Время было голодное, питался чем Бог пошлет. Сидел на табуретке, пил чай с
черным хлебом. За спиной зашуршало. Оглянулся - крыса. Поделился хлебом - глаза
заблестели - обрадовалась. Убежала в подполье, принесла старую золотую монету.
Положила возле моих ног.
Дела у него поправились, но вскорости дом поставили на капитальный ремонт.
- Ну, что же делать, не повезу же я ее с собой, - огорчался студент, перебираясь
на новую квартиру.
* * *
На Дворцовой площади соорудили эшафот и повесили жирафа.
Печально и сиротливо выглядело это животное - будто мягкая игрушка, оставленная
под дождем - шея ссутулилась, ноги как ватные.
* * *
Попив чаю, Анатолий Иванович повернул чашку на бок, и из нее полилась нежная
мелодия.
Подкинул чашку над головой и снова поймал - наполнилась спелым виноградом,
- Э,
да я, кажется, стал фокусником, - приговаривал Анатолий Иванович, уплетая
вкусные ягоды.
Одноактная духовная пьеса.
Моисей получает скрижали с законами для иудейского народа.
Сцена затянута голубым занавесом, сквозь который бьёт свет.
В течении пятнадцати
минут звучит органная музыка Баха. /На усмотрение режиссёра./
Занавес поднимается.
Тишина.
Вершина священной горы.
У подножья, на коленях Моисей.
С вершины раздаётся
слепящий свет.
В свете - Господь со скрижалями.
ГОСПОДЬ.
Здравствуй Моисей.
Вот тебе скрижали.
Отнеси их своему народу, и пусть он
следует законам Моим.
МОИСЕЙ.
Спасибо.
С поклоном принимает скрижали.
В усилившемся свете Господь исчезает.
Кланяясь по направлению к вершине священной горы, Моисей торжествующе
уходит за кулисы.
Раздаётся органная музыка Баха.
Занавес медленно опускается.
КОНЕЦ.
Фиалка в винном стакане.
/Лирические миниатюры в трёх книгах./
/Приводятся только первые штук 30 из 230 - ККК/
Предисловие автора.
Сборник этот написан в России и благодарность большую приношу своим добрым
друзьям В.С. и Ю.С., которые помогли мне вновь обрести эту рукопись уже в
Америке.
Сборник этот не стихи, но, пожалуй, и не проза, а что такое, я сам не знаю. Пожалуй, это то, что есть. Я его не замыслил,
но он получился сам. В основе его
лежат ситуации, духовной паутиной оплетённые, и паутина духовная, на коей
ситуации возлежат.
Сборник очень неровный. Страница странице не чета. Однако одна без другой не
живёт, и жить не станет.
Нынче он есть без меня. Пусть говорит сам.
Андрей Тат.
Книга первая.
Лирические этюды.
На берегу Петровского канала,
Недалеко от Шлиссельбургской
крепости,
Красивые
старухи
Безмятежно и ласково
Торгуют чёрной смородиной.
* * *
Вспоминаю белую просёлочную
дорогу.
Два камня, поросших мхом.
Как всё это было давно!
Почему до сих пор вспоминаю?
* * *
Сегодня луна сверкала
сумасшедшим блеском
Серый ветер гонял обрывки
жирных туч,
А на тёмном небе ярко мерцали
звёзды.
* * *
Когда живёшь задумчиво
И неторопливо,
Жизнь приобретает какую-то
Сверхъестественную красоту.
Она становится похожа
На хризантему.
* * *
У лошади рыжее, усталое
лицо.
От неё пахнет детством.
Вся телега от солнца
серебрится.
* * *
Мне сегодня приснился сноп
льна.
Он летел над землёй, как
языческий дедушка,
И бормотался "Я лён, я лён, я лён."
* * *
Возле бани,
По просёлочной дороге,
Бродят утомленные солнцем
козы.
Рядом цветут
колокольчики.
* * *
В небольшом ручье живут раки.
Ручей в глубоком овраге,
А берега поросли
черёмухой.
Дальше, на солнце,
куст сирени.
* * *
Сидишь на деревянной скамейке,
Под большой черёмухой,
И думается,
что всё позади,
Но всё это очень спокойно.
Среди сосен - наоборот.
* * *
Обширные, яркие, красные
гроздья рябины
Освещают пасмурную осень.
Капельки дождя
дрожат на
листьях.
И сейчас больше нечего не надо.
Пусть сейчас всё так и останется.
* * *
Над болотом летят утки.
Летят они туда, где закат.
Болото большое и
таинственное.
* * *
Сквозь заросли цветущей
черемухи -
Вижу -
Лодка пустая плывёт.
Над ней летят люди
И весело смеются.
* * *
Среди высокой травы
Возвращались жирные утки
На своих широких, жёлтых лапах.
Галдели невероятно.
* * *
Когда садится солнце
над болотом,
Мне кажется, что наступает
осень.
* * *
Вздыхают тюлени,
И шепчутся рыбы неслышно.
На маленькой острове
Жить замечательно можно.
Сейчас облака растворяются
В нежном закате,
Запахло съедобным,
И колокол к yжину звякнул.
Иду наполнять свой
Голодный и грубый желудок
Похлёбкой утиной
Да мутным слегка самогоном.
* * *
Высоко над головой шумят
деревья.
Ощущаю себя маленьким.
На душе хорошо.
* * *
В августе небо
Бездонным иногда становится.
Яркие звёзды, как дырки
В тёмносиней
ткани.
Кажется, чтo там,
За небом -
Огромный и совершенно белый
день.
* * *
Струны от разбитого рояля
Натянул на большой
сосновой раме,
А потом водрузил её на крышу,
Как печально ветер в струнах
плачет.
* * *
Не забуду огромную лужу.
Она не высыхала всё лето.
В ней жили тритоны.
По краям
росла влажная, болотная
зелень.
* * *
Тонкой тропинкой в лесу
Я иду по коричневой хвое,
Собираю цветные сыроешки.
* * *
Ярким летним дней
Иду по болоту,
Заросшему цветущим багульником,
Пьяный залах его,
Испаренья болотные,
Как-то странно волнуют душу.
Хочется растаять в этом
воздухе.
* * *
Большая, влажная, синяя
туча
Плывёт над городом.
Заходящее солнце кажется
ярче.
Почему это так красиво?
Отчего красота навеивает
грусть?
* * *
Тяжёлые, смолистые, длинные,
Еловые шишки.
Они иногда смачно падают
на голову
В середине лета.
* * *
Ночью, спускаясь к реке,
Слышу, как шлёпают лягушки.
Внизу туман.
Страшно,
непонятно, хорошо.
* * *
На Пряжке много-много лодок.
Когда был маленький,
Любил на них смотреть.
* * *
Луна сегодня розовая и
мохнатая,
Слегка на ущербе.
Никольский колокол звучит
тускло.
* * *
Под елкой,
Закутавшись в плащ -
Думаю, чем не ворона.
Ногам тепло, голове хорошо,
спать не
хочется.
* * *
Вдоль канавы растёт малина,
Над кустами высокие рябины
С рыжими гроздьями,
Как
сосны прибрежные.
* * *
Синяя астра.
На рынке Сенном её я встретил.
Среди всех цветов
Узнал её сразу.
Синяя астра.
А где она завянет?
* * *
Этой ночью фонари самодовольные
и заплывшие.
В Мойке дома и звезды.
Бросил в воду ключи.
Дома стали кривляться.
Пошёл снег.
* * *
Поздней осенью снег тяжёлый и
крупный.
Тишину нарушает топот
убегающего зайца.
* * *
Над самой головой проплыло
облако,
И слышно было, как на нём
ругаются монахи.
* * *
Июльский воздух, как крылья
стрекозы.
Он трепещет...
молоденькие сосны.
* * *
Щемят
на сердце колокольчики,
И с места не сойти,
И с места не сойти.
* * *
Развели мосты.
Корабль заплакал дурным
голосом.
* * *
Как красивы осенью осины,
Когда далеко и неторопливо
едешь на автобусе,
* * *
В Ташкенте беременная крыса
Переходила улицу.
Ей не хватало хозяйственной
сумки.
* * *
Под навесом,
У большой берёзы,
Спит лохматая хозяйская собака.
* * *
Гублю рыбьи души.
Тела их вялю на солнце.
Скоро придёт пароход,
И привезёт бочку
пива.
1 февраля 1985 г. Солт Лейк
Сити.
Родился первого месяца четырнадцатого числа
тысяча девятьсот пятьдесят первого
года в городе, который уже тогда именовали Ленинградом. Отец в принципе неплохой
скульптор, загубивший свой талант ваяя вождей и героев на благо семьи, а мать,
урождённая Миллер - его жена. Дед, со стороны матери, происходивший из
обрусевших немцев в годы предвоенные, был военным комендантом сего города, и
видимо за это, и благодаря своему происхождению, по очередному доносу, в начале
войны, был сгноён в одной из сибирских тюрем, естественно как враг народа.
Дед же его по материнской стороне был вице-адмиралом Макаровым, который по
слухам японско-русскую войну проиграл, и после в Кронштадте свой век доживал,
безмятежно, досуг, по словам одной из бабушек двоюродных, проводя в беседах с Иоаном этого острова. Бабушка со стороны папы - была урождённая Иванова, а по
последнему мужу Равдоникас. В молодости дочь революционера, комсомолка, но
ученица Филонова, и по началу неплохая художница, утонувшая в последствии в мире
секса и общественной деятельности. Первым мужем её был Татарович, мой дед, в то
время директор какого-то завода, потом Куранов - эрмитажный деятель, осуждённый
Ежовым за "покушение на Сталина", и затем академик Равдоникас, что петроглифы
на Белом море надыбил, а при Сталине артачился, и запойно пил водку, не
подписывая всё то, что другие подписывали. О других, не столь колоритных
родственниках умолчу, за отсутствием места.
До десяти, или двенадцати лет жил на одиннадцатой линии Васильевского острова, в
коммунальной квартире, в двенадцати метровой комнате на мансарде седьмого этажа,
с мамой, папой, и двумя младшими братьями близнецами - Александром и Евгением.
Школу ненавидел, уроки прогуливал и списывал. Во время прогулов - прыгал по
сараям дровяным, и рылся в замечательных помойках, разыскивая замечательные
вещи, типа кинжалов, испорченных телефонов и спичечных этикеток. Жили в нашей
коммунальной квартире
на седьмом этаже: художник иллюстратор Н.Н. Кочергин в своей мастерской, его
сестра, репатриантка из Парижа /из первой эмиграции/, портная - Антонина
Михайловна /она шила маме роскошные платья, говорила по-французски анекдоты,
и переводила их тут же на русский/ баба Фира Блитт с двумя дочерьми - Миной и
Лялей, паспортистка Юля, трикотажница тетя Тамapa со своей дочкой Люсей
Буровой, к которой постоянно приходили молодые морские курсанты, и которая
постоянно брала меня на праздничные демонстрации. Бабушка - баба Люда жила в
отдельной большой квартире, через парадное, и на том же этаже. Папа её навещал
по крыше, вылезая из
одного окна, и влезая в другое. Однажды чуть не свалился в город.
Потом отец получил двухкомнатную квартиру с большой мастерской в доме художников на Песочной набережной. Там стало
жить посвободней. Кое-как
закончил школу, пару раз оставшись на второй год из-за непосещений - всё это
время читал и ходил по музеям. Затем работал электриком в Эрмитаже,
вставляя на место перегоревших лампочек - свежие, и наслаждаясь великолепным
зданием, в котором не только искусство, но даже и воздух отрадный, что странами
иными пахнет не только от картин. Затем армия, на которую я согласился от тоски
и ненависти к официальному образованию. Там чуть не убил сержанта и, желая
покинуть сей райский приют, разыграл сумасшедшего, во избежание наказания. Было
сие в Германии, чуть после того, как придушили чехословаков, в том же шестьдесят
восьмом. В сумасшедшем доме в Тойпицах провёл почти пол года, одолел их, и домой
вернулся. Трудно это было. Вернулся полуседой. Затем работал фотографом в Музее
революции и делал фотографии домашних тапочек старых большевиков и фрагмента
верёвки, на которой была повешена Софья Перовская. Потом за забастовку нескоординированную с профсоюзами меня полууволили, и стал я летать в
аэрофотосъёмке. Побывал во многих местах. Отдыхал от жены и тёщи.
Затем работал в Художественном фонде, имея свою мастерскую на кустарном
переулке, возле Никольского собора, потеряв мастерскую, преподавал в доме
пионеров фотографию, откуда меня изгнали после столкновения с гебешниками, и
изъятием моих рукописей. После год безработицы, когда питались распродажей моей
большой библиотеки, и подавали на отъезд, спасибо Анри Волохонскому, и его жене,
моей тётке Инне, которые нас из той клоаки вызволили. Теперь шесть лет в США, в Солт Лэйк Сити. Дочери
Катерине - тринадцать, сыну Феликсу - пять лет. С первой
женой Ольгой развёлся. В январе восемьдесят четвёртого женился второй раз, и на
местной даме. Уже как три года работаю в местной аэрофотосъёмке. Летаю время от
времени над Диким Западом, и делаю его портреты. В промежутках варю и пью
самогон, да пишу свои вирши и опусы.
Сие есть, Костя, вкратце обо мне. Наверняка стольких подробностей не нужно. Сделай выжимку, ибо матёр ты и мастит в этой области.
Фотографий посылаю
несколько, используй те, что сочтёшь нужным, на всякий случай мой номер
телефона: код /801/ тел. 486-0334. Жену зовут Глория, приятеля с которым делю
дом Дирал. С этим же письмом посылаю тебе несколько манускриптов, и кассеты с
письмом копии, о которых говорил с тобой по телефону. Итак желаю тебе всего
самого лучшего.
Андрей Тат.
Федотов с растянутой рукой, когда он перед концертом
с бляди свалился.
Федотов и
А.Т.
Федотов и Гольдштейн.
Федотов. 1977 г.
Федотов с
ребятами на репетиции.
Первый слева
- я (А.Тат.), первый слева снизу - Гена Моченков (самородок
из народа), играл с Федотовым, Ваней Шумаловым и
Гольдштейном. Других - не помню. Мы подрабатываем на
Ленфильме.
Вова Федотов,
"Львович" - один из боссов завода музыкальных инструментов и
я (А. Тат.). 1977 г.
Вова Федотов, девочки и я (А. Тат.).
Федотов,
девочка и я (А. Тат.). 1976? 77?
Лия
Мелик-Муродян. Жена Федотова.
Болдырёв.
Органист и клавесинист Кировского театра. Постоянный
участник Федотовских концертов.