Ина БЛИЗНЕЦОВА

 

 

           ДОЛИНА ТЕНЕТ
 

 

 

Подальше от глаз, но ближе к реке.

Как трава растёт по степи - бог весть,
        этой нельзя рисковать -

но подальше от глаз чужих, отпить

из реки - и прочь, за холмы, где цвет
ей давать, мне - принять в ладонь, поднять его на руке,

а ей -
        семенами ветер рисовать,
                когда он стих -

и по ветру пускать их.
 

 

Но прежде корни добираются до воды,

корни влечёт вода. Припомним -
        не у самой реки:

корни должны быть длинны - да

и место открытое - дол. Исполним

движения танца, как заведено,
                                                 а кто заводил -

        бог весть - и берегись,

                не увидел бы кто.

Прислушаемся... нет, это поток,

                шумит поток.
 

 

Потом, пока чёртов дикий цветок не дорос до воды,

до подземных вод, водою реки приручим его
        - как раз время

и будем с ним говорить - вот

я и говорю: из набегающих волн

не выбрать одну, и значит, напрасны труды
        а чёртов дикий цветок, чёртово семя

слушает, и хоть бы листом шевельнул вопреки,

                напившись водой реки.
 

 

Теперь, пожалуй, пора ознакомиться с окрестностями растения,

как-то: другие растения, камни - холмы и река
        заключают собой пределы,
следовательно, в окрестности не входя. Помнить

необходимо также, что ветер доносит вороний карк

чаще с реки, чем к реке.., что тени
        холмов тоже при деле -

приносят ночь, удлинняясь к востоку,

к реке, увлекаемой голосом, как глухарь на току.
 

 

В чаше холмов, в окрестностях лотоса - чёртовой лилии

подобные ей цветы ожидают ветра и осени,
        переносимой по ветру семенами
чёртовой лилии - следуя по направлению ветра, считая

кусты чёртовых диких цветов - последний из них
        замыкает поля владения. Далее
        их можно продолжить во времена
ветров, обозначенных семенами, стряхивающими сурьму -

                если будет кому.
 

 

И наконец, камни, вечные соучастники происходящего,

чья плоть истоньшается так медленно, что плач по душе
                преждевременен,

казалось бы...
действительно, вслушаемся в камень... длинное

молчание, пересекаемое длинной трещиной

в камне - движение вдоль неё - ящерица...
        вслушаемся в плач молчания, в жалобы
почти бессмертной души и плоти о смертной душе и плоти

вздох камня, трещин его крестовая карта - эль лагарто.
 

 

Разговор с ящерками заведём во время цветения чёртова лотоса
когда цветок его поднимается на ладони к лицу,
склонённому над ним - будем настороже, пока мы
говоря с цветком, не приметим игру солнечных брызг - огни
слюдяных осколков, зеркальных вкраплений в камне -
                                                                                  и ящерицу,
        притихшую в тени камня.

Тогда, не изменяя голоса,
обратимся к ней, а она разнесёт по родству:

                здравствуй -
 

 

- предложим ей хлеба, испечённого нами на углях
на золе гибкой зелёной плоти с примесью
прошлогодней плоти чужого цветка:
не мы начинали игру, за то и платим
бесплодьем побед своих - а ну как простят, не примут
        долга, как часто бывает - а ну как...

смейся, зверёныш, мы подыграем в свой черёд, тени в углах
        губ не помеха - тень выйдет в тень
        чужого камня во главе угла наших стен.
 

 

Стены наши, впрочем, сложены не будут, утешимся тем,

а тогда не всё ли равно, что во главе угла -

преломим хлеб и предложим хлеб, продолжим речь -

чёртов дикий цветок ящерка обежит теневой стороной,

слева зайдёт - тут и следить уголками глаз

пропавшее тело, тень ускользающей плоти и тень

остающуюся - с этого дня и впредь
        ящерицы хлеб будут есть с руки

близ чёртовой лилии, в чаше холмов у реки.
 

 

                Поднимается ветер -

время ветров и время медленных вод
                рвётся невод

из рук ветра - видно, попался в сети
                тяжёлый улов.
 

 

                Сроки приспели - осень

воды и ветер добычу влекут - тяжело
                чёртова лотоса

семя нести ветру и водам, и бросить
                нельзя - опустить!
 

 

                И осторожнее -

небрежности чёртов цветок не простит
                во дни крестин

никому, тем менее ветру - непрошен
                в долине любой
 

 

                гость, кроме крёстного -

птичьего ветра - да и тому дай бог
                прянуть в небо

когда возлюбленный голос реки его
                к себе призовёт
 

 

                не то обессилит у стебля

чёртовой лилии, там и умрёт к зиме
                - пленённый насмерть

ветер, семя сронивший, и будет недолог вой
                осиротевших вод.
 

 

Но мы ведь здесь за одним и тем же, в этих благословенных местах,

присмотрим же друг за другом - невелика и честь
        ловцу - стать лёгкой ловитвой

на шабаше семян, где цепь холмов у реки - край света,
                                                                                    а на краю другом
прорвётся к свету птичий сопутник мой, и я оглянусь - прочесть

долину осенних тенет, лица волений и нетерпений её, как с листа
        с полёта семян, и в самом начале свитка
будет сказано, что нам следовало идти на запад, на последний свет

на тени холмов, ползущие навстречу, путаясь в жёлтой траве.
 

 

Предварим совет, и отправимся на закат.
Дождись меня у дальних холмов, не вступая в тень
        холмов - здесь, в западне долины
прибегнем к несходству плоти, отбрасывающей тень, с самой

тенью, к тому же неразличимой меж прочих тел
        той же природы - не шелохнись, пока

тени цепляют воздух, утратив свойство длины.

В сумерки, когда тьма попирает небо, свет и источники вод

                и плоть - не от мира сего
 

 

незамеченными пересечём холмы.
В сумерки долина приводит тела к ночному подобью тел,
проводит тьму по течению до истечения света,
        да и просто занята собой - уклад
сумерек на руку нам. В щель между тьмой и тьмой или тьмой и тем,

что осталось от света, заслонённого плотью на подступах тьмы,
        уместим движение ветра
узкое - тени вытягиваются в рост, смыкаясь, проход размыт -

рвись по-ящеричьи, отбросив хвост ловчим пятой стихии - тьмы!
 

 

Ушёл. Но и там, где будешь - властью, полученной здесь -

в доме бешеных солнц, чёрных песков и ветров, розы ветров

        - седьмым лепестком её
- где песок принимает зыбучие формы ветра, сколь

непостоянны ни будь они, с самозабвеньем, какого не жди от трав
- где над ним проносясь, отражаешься весь
как тот, вечность назад, водами - о, где песок поёт

капризы твои - проникновенней эоловых арф струн

        трубы дюн на ветру -
 

 

счастье припомнится - погоней, игрой в прятки на теневой стороне,

рукой тьмы на затылке. Осенью перелёты кольцованных птиц

замыкаются местом, с которым обручены - к осени
        вернёшься в долину.
                                        Во столько
оценим власть и соблазны игр тьмы - лиц не найти
своих и её - их нет, колец обручения не найти, в долине поздних тенет

тело по кромке ночи сведя на тень, тьма осенит
        плоть, тем разрешая её от пут.

                Во столько оценим путь.
 

 

Утром долина совершает обратные переходы к состоянию дня,

которые мы пропустим, вернувшись к полудню.

Затмение в глазах от всепроникающего света
        отнесём ко времени его небытия, пусть

придётся вспомнить полуденные страхи и плутни

полуденных бесов, коим отсутствие тени развязывает руки, сняв

границы меж светом и тьмой, числимой в нетях, и так
        храня равновесие с перевертышем полуночи -

                днём, по счастью, короче
 

 

время смещения тени по грани света на плоть.

Солнце выводит тень на свет, склонясь к закату

и пока склонность его не перешла границ горизонта
        со вчерашним исходом ветра сверим

направление поисков пограничного цветка,

и между ним и первым, которым всё началось,

выбрав третий, выйдем из долины на зов
        реки - не прежде, однако

чем поговорим с ящерками у чёртовой лилии - у своего цветка.
 

 

Теперь подумаем о составлении смеси
сухих и свежих семян чёртовой лилии, истолчённых в порошок

с клейким соком стебля; как обычно, вода и огонь

довершают приготовление мази. Оставив котелок у огня
        займёмся настоем корня: зальём его на вершок

водой, настоянной на цветах долины, на этот раз вместо

огня предоставим солнцу, держащему путь за горб
        холма выманить верхние соки корня

                в воду - к исходу дня
 

 

загустевшее варево оставив на милость сумеречных планет

и взвесь корня - с переменой воды - ночному воздуху,
        поговорим о превратностях погоды.
Разговор не затянется, ибо предпочтения чёртова лотоса просты

и согласны с сутью оставшихся дел. По первому вздоху

неба, сходящего на звук и цвет из чёрно-белых немот,

расчисляема степень склонности чёртовой лилии и дальнейшие ходы
        игры / чёрные начинают и выигрывают;

                на время; расписка кровью /.
 

 

                Чёртова лилия

изъявляет своё благоволение ясным утром
                когда трон

лилии долин невесомого воздуха осиян
                лучами славы,
 

 

                солнце предчувствует полдень

и - свет побеждает тьму, как сказали бы богословы
                и сладко

обманулись бы тщательностью, с которой исполнены
                арки тверди,
 

 

                купола её

и колокола. Следуя им, как "голубица, гряди"
                затвердим

отражения в звуках голубой небылицы - плащ
                - перевертыш
 

 

                галопирующей звезды.

Ясным утром, когда на вёрсты и вёрсты
                пейзаж - холмы да кусты,

трава и взгляд пробираются за стык тверди и твёрдой
                земли под ногами
 

 

                дела начнём,

удостоверившись в благосклонности чёртова цветка.
                Ненастье же скажет,

что связь наша с этой землёй непрочна, и что дождливым днём
                ящериц ловить несподручно.
 

 

Впрочем, и это ещё не повод для выхода из игры.
Смерть твоя улыбнётся тебе, махнёт рукой, белый цветок в волосах
        - романсеро - склонилась к реке
лицо её в зеркале вод, по глади реки, как знакомо

лицо её... в зеркале, говорите вы, в нарциссовых зеркалах.

В россыпях золотых волос лотос скрыть

приручённый водой реки, как казалось - а с кем
        не бывало, мне до сих пор всё кажется - смерть -

река, в которую смотрится смерть, и отражается - смерть.
 

 

Но я не верю в завтрашнюю дурную погоду
оттого хотя бы, что законы игры предполагают развитие действия,
        даже если игра - в кошки-мышки

и пожалуй, рано ещё показывать кошачью прыть

пока я не почуяла воли, а воля её не пустила яд

мне в кровь - да, но осени ждут по году,

не пропадать же году, и мне не собирать корешки

валерианы, скажем, для успокоения сердца -
                                                            и всё оттого что яд в крови

меняет её состав на травные соки лотоса - назови
 

 

это иначе - смертью - что не изменит дела
Ничто не изменит дела. Чёртова лилия, предлагая власть,
избавляет себя от не удержавших её, а мы
позволим себе роскошь отойти ко сну, слёз не лия
о выбравших путь, забредших, куда колея завела,
        куда стрела залетела -
к чёртову семени, к ящерицам, по-над топями тьмы,

надписи с камня на распутьи не смыть, и пусть

будет, как есть, а есть - один путь, её путь.
 

 

Жаркий день начинается цветом, пробившимся меж ресниц

с настойчивостью доброго вестника; цвет бел,
        расщеплённый на брызги радуги
кончиками ресниц, дрожащий огнями святого Эльма - вникать

в детали, однако, не время. Мимоходом заметим - дело

не терпит, и оно щекотливое - ловля ящериц,
        а попробуй-ка взять их в руки!

заметим: чувство родства обоюдоостро,
        им предвидимо и насылаемо вёдро.
 

 

Вообще, ящериц поймать невозможно,
разве что в сердце долины, у цветка чёртова лотоса
        из тех, с которыми говорили мы
из тех, что придут к полудню на материнские глины

здешней земли, поднявшей цветок, бессменные камни вокруг и сам

вздох камня, выпускающего на свет ящерицу, смертную душу свою, грешно

возжелавшего иной части в мире, кроме ласки солнца и прикосновений
                                                                                                             тьмы

- ящерицу, возвратившуюся к цветку, как ветер на круги своя
ибо круги наши пересеклись и стягивают края.
 

 

Нам осталось попросить о помощи, которая и будет дана

двумя из племени - помощи, обеим сулящей вероятную смерть,
        то же - просительнице; как тут не вспомнить наречие

на котором "сейчас и здесь" читаемо как "нигде" - и, изменив

порядок / от перемены мест.../ - не правда ли, смел

народ, записавший "нигде" как "здесь" и "сейчас"? -
                                                    на миру нам и смерть красна:
заалелась, пытаясь перевести усмешку беспечности. Но с плеч

долой, из сердца вон заботу. Камень подняв, натыкаясь рукой
                                                                         на режущие края,

возьмём заговорённую ящерицу; так же найдём вторую.
 

 

А думалось бы: сказать, что жизнь отошла - смотреть,
ангел за правым плечом. Так хоть смерть пытать нам - пытать - о чём?
        тень за левым плечом.
И в оба уха по шепотку, и оба они об одном

и том же, а вывод: слева не чёрт,
        а тайный советник - смерть

и уж после того, как он уличён,

одна подошла и вошла в ладонь,
        солнце в чешуйках - где ни живёт огонь.
 

 

Ладони не сжать, не обожгись,
да на воду дуя - дуй. И им-то как жить, смертным душам камней,
        и каково - умирать?
Да камню потом каково - во плоти, глядишь, и выбило дурь

о том, что вторая взглянет в глаза - о чём ей глядеть, о ней

самой? о камнях? о том, что тьма искушает: "сгинь!"

что сгинувших - нас - собираем - рать,
        а кто в ней - не разобрать?

И диво ли, что немного нас, добравшихся до утра.
 

 

Однако, нам не следовало бы путаться со словами;
заплутать в трёх соснах легко и без помощи лешего.
Убедимся лучше, что очертания теней на прозрачном солнце просты
как каноны игры двух ящериц, человека и чёртова семени; способ
        ведения игр оставлял бы желать лучшего,
если бы время желать не вышло, если бы времени оставалось

не до поры пока тени утянут солнце за горизонт - простыть.

Скользнув, пропала, влилась в плоть камня, как умеет ящерица
        нечёткая память о том что Господь знает наши сердца.
 

 

                Волокно агавы,

шип чойи с продетым насквозь волокном
                дополняют ночь

до набора фигур, ею же расставляемых по полю чахлой травы,
                по полю камня.
 

 

                Солнце закатывается, вороний

крик долетает, должно быть, с реки, но сама река мне
                не слышна - ко мне

обращено только напряжение времени, рвущаяся тетива, которую тронув,
                рывком ослабим -
 

 

                больше не выдержит,

дольше не оттянуть объяснения с ящерицами; сладим
                с голосом и проследим

уплывание звука, произносимого как извне, и не найдём межи
                между "извне"
 

 

                и "внутри".

Внутри немного остаётся у дошедших до жизни такой, и нет
                цепких корней,

цепь разомкнута по трещине в камне, отделяя себя от нас, и три
                трефовые карты биты лилейной
 

 

                однако, за нами ход.

Властью, разбросившей дол одной холстиной льняной,
                собой пленённой,

оправдаемся, и применившись к ночи, составим ей добрый приход -
                я и моя охота.
 

 

Взяв первую, попросим прощения и помощи,
то и другое скоро понадобится нам - займёмся портняжным делом.
Шипом чойи с волокном агавы, вдетым в него, орудуя как иглой
        зашьём рот ящерице. Мера странна,
чтобы не молвить большего - не молвим, смотрим жизнь на излом

Потом, ящерицы неразговорчивы, уйдёт и ищи-свищи

кому рассказала узнанное для тебя, и с какой

стороны ожидать беды - или сколько там бед подряд
        ибо спрашивающие ящериц не спрашивают зря.
 

 

Попросим её пойти и увидеть за нас,

скажем, что сделали больно ей не по своей охоте,

но чтобы она поспешила вернуться к сестре

и не говорила с чужими. Про себя же подумаем: вольная

природа зрения ревнива к вольной природе звука, в том и находим

объяснение правилу; если одна из них вовлечена

/как бывает, когда душа наша делает поворот навстречу

        времени, и время идёт в лицо,
                взгляд её - бог и царь/
 

 

- второй вступаться не след. Владения взгляда
сродни владениям камня, где только ритм дыхания наводит на вдох
        и замедляясь, сходит на нет на выдохе.

За гранью дыхания - / вот и видим, что корм не в коня,
        волк смотрит в лес, и плох
смотрящий не так - собака. Я о том, что скучна череда

вспышек жизни, застрявших меж двух глотков воздуха,

теперь сгустившегося, дабы выстоять ночь. /
        - За гранью дыхания камень и взгляд - одно.

 

 

А в такие верши ловятся не одни золотые рыбки

мы не выбираем улов, и мы открываем кувшины,
        запечатанные Сулейманом
любой из наших путей - русло реки, иссякающей в сердце песков

и не прежде, чем обогнём все её излучины,
вольны мы выбрать другой; на любом из них споткнётся не только робкий

а звук обронить на пространствах взгляда -
                                                        кричать лунатику на стене саманной,
        снизу кричать на кровлю - себе - смех
        собой пробуждённого уходит концами в смерть.
 

 

Ломая печати - они, в общем, ставились не для того

хотя поручиться нельзя - мы рискуем увидеть невыносимое

тогда речь покажется спасительной: "не может быть",

одинаково нелепое на человечьем и ящеричьем языке, отведёт глаза

на мир, покинутый было: долина, трава, осиные

гнёзда - и чёртово семя, не жалующее вымолившего
отсрочку у смерти, не зная, смерть ли она. Продолжим взгляд, дабы

        вернуться, как воин возвращается в свой удел:

                со щитом или на щите.
 

 

Посланная как взгляд, прибегни к памяти
как к ней прибегает взгляд, составляющий мир
        из знакомых примет мира.
Но будучи ящерицей, обратись к долгой памяти, следившей взлёт

сокола с перчатки ловчего, бег добычи его, добычу в когтях, миртовую

ветку в клюве - и несравненное умение падать
камнем, добытое жизнью, где ангелам не заповедано о нас, а умирать

легче, исполнив волю складываемого крыла. Вернись ко мне,
        прибегнув к памяти камня.
 

 

...пришедшая из скитаний за урочищем взгляда говорит с сестрой

как с душой говорит взгляд, посланный ею -
        играем в жмурки, тебе водить - тогда равновесны
память, ставшая почти верой: открыть глаза, и будет всё то же - земля,

холмы, время суток - и страх, ставший почти что памятью:

если открыть глаза, тени надышатся светом, войдут в плоть и кровь

что же - оттуда следить как ящерка двойнику у цветка
                                                                            выбалтывает наши сны?
        Реальность мира вокруг лежит на правой ящерке.

                Сошьем ей веки.
 

 

Попросим прощения и помощи, попросим её
передать нам рассказ сестры, как если бы были и мы родные
а разве не так: что я без вас, что вы без меня, что мы
без чёртова семени - семью семижды посланная вдовой на костры
что жизнь наша, не игравшая последней из блёсток майи,
        истощившая в этом времени мёд и яд

времени... Я и моя охота - мы отводим день за холмы.
        Паста даст направление, корень - ясность,

                сердце коби - ящерицы.
 

 

Выслушав вопрос и выбрав дорогу богу известно как -
по кивку смерти за левым плечом, властью ли чёртова семени
        /всякая власть водит своими путями

и к услугам идущего/ - или же как иначе,

ящерица уходит. Последнюю возможность изменить

не игру уже, но игре проследим в направлении её побега:

направление нашей удачи - лёгкий исход; путами,
        тяжестью, смертью обернётся обратное. Отойти

                позволено, но это отказ от пути.
 

 

                Ящерицы, моя охота

наводят на след и следуют им до границ мира
                и за мираж,

возвращаясь с обратной его стороны, где явь, и уход
                понимаем как должно -
 

 

                как вероломство.

Сами они уходят разве на херувимские брашна,
                грешно

прежде времени поднести им сок лотоса,
                он растёт на всех тропах
 

 

                и сам предлагает себя.

Если левая ящерка заплутает на теневой стороне, и ни запах
                ни цвет назад

не приводят - продолжать по смерти проводника бессмысленно, опять
                мы свободны жить,
 

 

                а чёртово семя - от нас.

Но если вторая умрёт во время рассказа сестры, не сможет
                слова сложить,

вернуться из мест беседы голосом за правым плечом - блесна
                проглочена, не соскочить с крючка
 

 

                помогай нам бог

заглянуть в сонник смерти за левым плечом глазами проводника -
                души камня.

Без ангела-хранителя справа, маленького голоса слепой
                ящерки всё - нелепо.
 

 

Это значило бы, что чёртово семя избавляется от нас,

ящерицы расторгли союз, путь исчерпан
        долина обернулась на нас криком совы
и подводит сети, успеть бы в ячейку сети выдохнуть душу свою,

затянет и ту... два камня, схороненные в долине, ящеричья тропа

если мы будем удачливы, подсветит луна,

но путь утрачен и всяким, кто выйдет живым.
        Я следую власти, чертящей мою судьбу,

                каждому её изгибу.
 

 

Тогда всё равно, о чём ни спрашивать ящериц:
цвет четырёхлепестковый, крестом, на четыре стороны света
        наш уговор, без него
чёртова лилия - так, полевая травка вроде полыни в пустом

пространстве долины, колеблемом ветром; дело ей - расцветать

весной, осенью разбрасывать семена, привлекая отпущенниц

камня, ящериц - тенью. А сами они, рожденьем утратившие родство,
        а жизнь, отбрасываемая легче ящеричьего хвоста

                - маета
 

 

её и было-то от первой памяти, заслонившей прежнюю,
                                                                    которая должна же быть
памяти не помню чего - через острые зимние звёзды

и тонкие звёзды снега, водимые ветром змеи
позёмки, нашествие снега под фонари - ночью, как тать и вор,

языческих гусей города завораживая родственной белизной - и воздух

не пропускает звука - до последней памяти не помню чего,
                                                                                        положим, судьбы
тем и кончившейся - полотнищем судьбы, снега, смерти.

О чём? - о чём ни спроси, это двери в небесный сад:

        выйти вон и не скоро вернуться.
 

 

Возвращается ящерица... после первого возвращения долина
                                                                          становится местом возврата;

травы и камни, линии её судьбы по стоку дождя, гостящие ветры
        / крики ворон с реки
доносят: ворон позвал на воровскую свадьбу.

Было ли это и где, невозможно сказать наверное,

наверное только: позвал / - долина владеет нами, врата

долины, холмы, границы - бегучие воды, тварь долины
                                                                  назначены нашей опеке
        и присмотрят за нами в свой черёд -

вот хоть ворон, неразличимый, впрочем, во тьме - так чёрен.
 

 

Да и тьма ослепляет - послушать его, так светом
послушать его, сам он, белый на белом, предпочитает время заката
        за матовый цвет пространства

и плотность времени в воздухе - легче парить... Разрыв, и поделом:
        этого не могло быть до возврата
вестницы, разобравшей витки и петли пернатых, шурша сивилиным свитком

послушать её, выйдет что птица права,
        а не слушать - тьма хоть глаза коли,

                и ящерицу ещё не послали.
 

 

А пора бы - упускаемое, утекает время,
оскорблённое произвольностью его затрат; моя в нём часть -
        малая вода отлива, увлекающая песок и гальки.

Уйдём - и если вернёмся благоволением ветра - завтра,
        в первый солнечный час
долины, чистящей до утреннего блеска своё ночное оперение

- то за ящерками, отпущенными, когда время отступилось от нас,
                                                                                                и угольки
звёзд затянуло золой - светало, только что не пел петух.

        Поговорим с племенем, попросим найти тех двух.
 

 

Если обе они отыщутся в этот день,
их плоть и кровь должны войти в состав моей плоти
        - охота вернётся ловитвой -
добычей, подачкой власти, скрестившей наши пути

перекрёстком, от которого куда ни идти,

утыкаешься в чёртов дикий цветок, в тень
венчика, склонённую к корням - с сего дня его бессменная свита

я и ящерицы, живущие во мне, но им ведомые:
        неудавшаяся загадка, "из ядущего вышло ядомое"
 

 

Тогда и надолго - мир простёрт у наших глаз
по желанию, следы пребывания в нём легче и незаметней танца
        трёх снежинок всегдашней зимней позёмки,

по желанию, пустим его на дым белым быстрым огнём,

бегучим папоротным огнём, видимым разве зимой на стёклах
                                                                                и на ресницах.

В долине тенет, по мере движения по корню чёртовой лилии вглубь
                                                                                    приходит власть
        неназываемая словом, и ящерицы на посылках.

Но чёртов цветок никогда не отпустит жизнь нашу, ни душу,
                                                                                   ни самый прах

                если ящерицы найдутся завтра.
 

 

Смерть за левым плечом на расстоянии отведённой назад руки

напоминает о себе холодком вдоль спины;
        рука осязает пустоты в воздухе - ускользнула...

Если поймать пузырёк тишины, он раскроется шёпотом,
                                                                        и шёпот будет знаком:
смерть, когда говорит, говорит одно: "Брахма видит сны"

или проще - "я ещё не коснулась тебя" - других

слов не надо и нет, дело пойдёт на лад:
        достойней спутника не встретишь на наших дорогах,

                преданнее нет врага.
 

 

                Выпьем настойку корня.

Правую - в правую, левую - в левую руку
                - стрелы к луку
клейкая смесь нанесена на головку каждой, покорно

                склонённую, как под елей
 

 

                помажем себя

на троецарствие взгляда среди скользящих полей
                различимых еле

полудня и полночи / вороны слепнут от света и ночью спят,
                открещиваясь
 

 

                от своих полуденных бесов /

головками ящериц потрём виски, спрашивая
                о тропах волчьего воя,

вороньего карка, как набрести на них - и влиянии смеси
                на природу места и времени
 

 

                действия -

мы заказываем музыку и платим, судьбу сменив
                по знаку чёртова семени

и собственной прихоти, воле и праву - правая
                ящерка на правом плече
 

 

                взгляд, в который войду,

направляет голосом; на миру ещё не кричит кречет
                - впрочем, не опасный ничем.

...Левая ушла, куда и ветер подул -
                на утреннюю звезду.
 

9/6/82
 

 

 

 

 

 

ВИСЫ ОСЕНИ
 

 

1 .
Листья ловит слёту

Ловчий сокол солнца.

Перьям птицы липы

Плыть пучиной тучи.

Вождь воздушных лодок

Весел буйством бури.

Ястреб ярой кровью

Ясный воздух вышил.
 

 

2.
Восемь слёз хрустальных

Сталью певчей тучи

Пущены на пущи

Перлом млека облака.

Горсть отсыплет лалов

Брат им белотелый:

Лебедь, ленник неги,

Ранен мечом молоньи.
 

 

3.
Клён озяб в ознобе,

Развёл костерок себе,

Рукав на растопку -

Рубище и затрещи.

Сгиб бы в передряге,

Горе, каб не ветер

В гости - сгрёб одёжу,

Гол сокол остался.
 

 

4.
Смёл ночное солнце

Смех Буй-Девы бури.

Разом разум ранил

Рык Бой-Бабы бури.

Вскачь в зенит загонит

Зверь Сам-Бабы силы.   *                  

У, женская ведьма!

У, женская ведьма!
 

*    Сам-Баба, женская ведьма - courtesy P. Бар-Ора.

 

5.
Прель продроглых падалиц

Зраком по оврагам

Шляясь - среброшёрстых -

Нашёл, да шасть в кабак он.

Хвасть за хвост виляльный

В волнах рыбку-воблу.

Пропил, леший, в розницу

Прорва, ворвань, вырвань!
 

 

6.
Хитры - хворь и хмара

Охмуряют хором

Дщерь дыханья зыби -

Дланью зорить землю.

Петел кровли кроны!

Крыльями укрой нас.

В выть волны гони ты

Вено яблок облак
 

 

Предостережение ясеню Иггдрасиль от соблазна осени
 

 

7.
Иггдрасиль, мой ясень!
Сив коса завидна
Норнам неразумным,
А не мудру мужу.
Тучи на Валгаллу
Хель наслать не в силах.
Зелень волн и листьев
Лета Соль лелеет.
 

 

8.
Иггдрасиль, мой ясень!

Всяк пусть цвет свой ценит.

Разве Бальдра битвы

Красят красны раны?

Тополю не в радость

Тленных листьев злато,

А юности не купишь

И нетленным золотом.
 

 

9.
Иггдрасиль, мой ясень!

Сладок ветви воздух,

Сладок холод корню

Гьёлли глуби хели.

Без короны кроны

Корни те же ветки -

Путь без перепутка,

Топь без твёрдой кочки.
 

 

10.
Верному верь слову:

Волка тянет воля,

Векшу - ствол шершавый,

Ввысь и вглубь несущий.

Будь, пути порука,

Крепче рун удачи -

Осень, старость мира,

Санный путь постелет.
 

 

29/Х1/83
 

 
 

1. сокол солнца - ветер, птица липы - крона, перья кроны - листья, пучина тучи - дождь, воздушные лодки - тучи, вождь туч - ветер.
Последние две строки живописуют листопад.
2. сталь тучи - молния
6. дщерь дыханья зыби - туча, длань тучи - ливень, кровля кроны - небо, петел (петух) неба - ветер, яблоки облака - капли, вено капель - влага.
7. Иггдрасиль - мировое древо, связывающее землю с Валгаллой (рай, небо) и царством мёртвых - хелью. Сив - золотоволосая богиня, норны - богини судьбы, живущие у корней мирового дерева; здесь - женщины. Хель - хозяйка подземного царства, Соль - богиня солнца.
8. Бальдр - бог, Бальдр битвы - воин
9. Гьёлль - река в хели.
10. Векша (мысь) - белка на стволе мирового дерева, символ шамана, путешествующего в верхний и нижний миры, (ср. "Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь твороти, то растекашется мысию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы")

 

 

 

 

 

ДЬЯБЛЕРА
 

 

По ту сторону трещины
земля пуста, и приходят к ней с пустыми руками.
Отражённая в немногих решившихся в ней плутать,
она пребыла безвидной,
чтобы им глядеться в себя.
Входящий сюда оставил надежду задолго до,
его не смутят терцины,
где и рун не начертать -
Земля диктует свои законы, камень
почвы её, получив обидный
урок, держится адамантом, и он не хранит следов;
следы обрываются у трещины, но всегда
выводят обратно - или довольно долго.
 

 

До времени
обернувшись назад, находишь пунктир на пути своём
следов подошв.
До времени
брошенный взор отражает мир на пути своём
палатой мер.
Нас ищет путь, меняющий мир на пути своём.

 

 

Нас выгуливают
на цепочке следов, дабы не затерялись.
Поначалу она неприметней браслета на щиколотке;
запечатляет бытность ведомого в терминах веса,
страхует нитью, что Ариадна спряла
не то Арахна - в нашей конкисте за путеводными звёздами, их же ищи-ка
на одолень-траве, которой пустяк затворы; в выси и веси
либо в омутах, где нравится шляться бродячим прихвостням огня.
Кольца её не стеснительней колец самосада райского плана,
выкуриваемого гуриями
сквозь выгнутый у губок чубук кальяна.
И тот, кто на цепь посадил нас, ибо дороги мы ему
ждёт, пока мы пробегаемся, вписываясь во тьму.
 

 

Клубок разматывается
иногда забегая вперёд - дороги не балуют событиями,

тем менее новыми.

Жизнь складывается
из привычки к тяжести, соразмерной длине цепи, а бытия

хватает на мировую с оковами,
как и пристало колоднику, и мечту о побеге, достаточно смутную,
                                                                                чтобы сбыться.
 

 

Так какой же леший,
какая нелёгкая водит нас лабиринтом,
где пауки сучат паутину, поджидая Иванушек
благодушны как сфинкс, повыскребший вошек:
в разговоре, где третий лишний, а когда и второй - лишний
две разгадки прощают, а третью подскажет тупая бритва
паутины под горлом: "что же на свете всего дороже?"
и Иванушки, забывая своих Василис
премудрых и расхороших -
жизнь, торопятся вымолвить, - жизнь, жизнь.
Непонятно, однако, какая Арахне корысть
учить дурачков, что искусница и паук-крестоносец
жизнью равны: не впрок наука, покуда земля их носит.
 

 

А потом -
как же случилось, что жизнь не ждёт впереди, а уже утекает
- суп с котом.
Голос реки окликает
струи - течение так монотонно, что провидится устье
где вода забывает
что долго была рекой и шла в океан как в гости.
 

 

В горести о предстоящей пропаже,
горшей самой пропажи - что мне терять
кроме цепей следов? чему бы там стоячей водой стоять
на зыбких окраинах памяти оконцем незамутнённой глуби
/ загляни и не выглянешь, ни сразу, ни позже /
горстью не зачерпнёшь.
Но взгляд урони - / глаза расступаются, всплеск отдаётся глухо
а пробравшись сквозь толщу воды, где же потом разберёшь,
который из двух хозяин? / - взгляд тянет к себе, как собака к дичи,
и если не вырваться, там будет кого свежевать.
Как знать кто из нас протянул тетиву между глаз и глаз
стрела набрела на перекрёсток сил, тычась клювиком птичьим.
Отпустим же наш оперившийся взор на волю долой с глаз!
 

 

Время, когда я не помню себя
приключилось со мной, а за ним набежала память,
не дав опомниться.
Блики на гребнях её слепят
взгляд, ныряющий в мельтешащую заметь
того, что было, что будет, чем сердце уймётся -
за всплеском перышка рыбки, вольной плескаться, когда сердце уймётся.
 

 

                Память
                пропускает ловца неохотно,
                чуя недоброе.
                Холодно
                в верхних водах её, поймать
                ничего невозможно, ускользают как донный
                лёд, дни
                на дно.
                Пальцы
                по сквозной природе своей
                не ухватят воды
                - кабы жемчуг -
                дни сливаются, каждый заношен до дыр,
                дни не отличить от дней.
 

                Глубже чуть...
                "Ибо сильнее смерти и стрелы её"...
 

                Она.
                Не так сильна
                как смерть
                / смерть как смерить /
                не сон -
                сот притяженье, где поскрёбышком мёд
                та, что была - сеть
                душе всей,
                жизни всей,
                водила по воле своей,
                затмевала свет,
                назвавшись всем.
 

 

Я была в мире с собой и миром, любовь моя.

Ты назвалась мне мерой и морем, любовь моя.

Я жила твоей властью и верой, любовь моя,

пока тебя не увидела мёртвой, любовь моя.
 

С углей кострища слетаешь жаром, огонь - твой дом?

Чтоб глаз с тебя не свела, мне шоры, округе - дым

старое ты назвала ошибкой: "другое дам"

ты, что проходишь, где мне не шастать - где твой дом?
 

Век не сойти с одного из сотен пути

тебе не скажут: песенка спета, прости.

Не будут твои шелковые сети пусты,

но я не феникс, мне так не светит - пусти.
 

 

                Глубже...
                зеленеет в глазах
                вода зелена ко дну
                остаток воздуха в лёгких свистит в зрачок
 

                ...Над головой
                листья выгибают по ветру черенок,
                бьют в ладоши.
                Смотри на дерево лёжа
                врастая в землю, пуская побеги взгляда
                правды в ногах нет, это сбивает с ног.
 

                Сдаём свою высоту -
                нам не в шеренгу по росту.
                Уткнёмся в чужую жизнь
                как в землю и в дрёму жёлудь
                пока белеет лицом
                зябкое солнце
                дождь стирает полотна листвы
                до блеклых прорех
                и время покроя навырост
                от трав до туч,
                марки "Rex".
 

 

В желудёвом детстве,
когда в землю легко вглядеться - она ближе
голос мира с тобой, пока твой разговор с собой не начат,
мир не стиснут в слова, пока нас не учат
как бывает, что может быть и нет, чего быть не может;
звёзды окунают в глаза лучи,
выуживают радужку из зрачка, отверстого ночи.
Но то, что видит во тьме зрачок, отметают: нечисть.
Смыкать глаза по ночам, чтобы лихо не стало лише
глотать летучую ртуть, разливанное море света пропишет лекарь:
зрачок сужает зрение на свету.
...Из жёлудя вырос дуб, а жёлудь скатился в реку,
золотая рыбка держит его во рту.
 

 

Во времени,
недоступном памяти, вытолкнутой взашей,
вход в лабиринт,
где выходы светят со всех сторон, и все - в расход;
где возглас "чёрт побери", к облакам взошед,
благосклонно услышан кем-то, чёрт разберёт.
Заткан Арахной, не помнит сезама вход.
 

 

Трещина
расщепляет пространство, когда темнеет в глазах,
когда кручина травит вернее крушины
душа сторонится взгляда, что твой филин - костра,
не принимая очередного повтора.
Раз за разом мы входим всё в ту же реку, как на водопое коза;
река старается сбагрить волны: лишнее бремя.
Сказав "это уже было", имеешь в виду только то, что сказал
и можешь назвать место и время.
Взгляд, нарвавшись на третий угол у глухой стены,
отлетает в пустоту зрачков, чьи провалы черны,
и оглушённый сворой гончих псов тишины,
шарахается в сторону трещины.
 

 

Рывок в ту степь
натягивает цепь как долгие годы скитаний не могли -
какие границы вольности мы преступили?
Хозяин рванул поводок, холод взмыл по хребту,
взгляд словил пустоту.
Сквозняк оттуда такой что глаза слепит.
Я срываюсь с цепи.
 

 

По ту сторону трещины
Ярость ветра меняет приметы дорог;
проследим привычки его порывов.
В местах где пути смещены воли рогатинами скрещены -
вырвав корни, становишься перекати-полем,
значит, должно наставить ветер, куда катить.
Ветер негостеприимен: "Вот Бог, а вот порог" -
предел любезности, а то звезданёт по рылу,
и глазам представляется, будто бредёшь Тиролем
и свистишь "тир-лям"; а на деле бредишь,
напоровшись на волю,
волей её согнут в бараний рог, подковой лежишь на пути,
и некому на счастье найти.
 

 

"О путнике здесь не проси,
от спутника бог упаси"
путаник-разум в свои палаты носит страх решетом.
Лежи, покуда не выдуло дурь:
пустота смыкается с волей, а та
ведёт по горячему следу
ветра, входящего в смерч - на плато.
 

 

В камнях возвышенности шкурой завешены ворота
в землю заблудших в ней бесповоротно.
Туда и смывается смерть, умыкая свою ловитву
в ответ на "мама, роди обратно".
Проходит, стал быть, в игольные ушки верблюжей шерсти башка,
что шкура не шелохнётся, впуская её и свиту.
Мы ж ворвёмся и выйдем с ветром, но вернуться и нам не светит:
перекати-поле ветер носит куда угодно,
но его не поймать на приманку сладкого корешка.
Но мы сломя голову, если поманят взоры,
сетями раскинутые по незнамым краям.
Мы бьём к аллаху кувшин, слетаются черепки и складываются в узоры,
душа танцует Ундиночкой по режущим остриям.
 

 

Взошедший сюда был да вышел весь.
В землю ничью из памяти выпасть, да чтоб как с гуся вода.
Глядеться в любой из осколков мира, их же орда.
Зеркала отличаются оболочками - сбрось свою - безоглядный жест,
скользи из полыньи в полынью, из варягов во враны.
Черепушку козла отпущения нахлобучив на шест,
эриль Эгиль в неё врезает руны:
 

 

                Руны рока ведать

                Рвенье - смерть сметает.

                В путь поводырём нам

                Пастырь волчья воя.

                Брани льва не бросит

                Бури петел в петлю,

                Другу дарит в долю

                Дол шаманских шашней.
 

 

Земля пуста.
Из тихих тишайший омут с красной рыбкой на дне.
Прохожий её не лытает от смерти, не те места -
куда ни подайся, развязка дорог одна, обхода нет,
жизнь истекает памятью насмерть у истока, где в глубине
рыбка поводит плавником, того гляди
выдохнет всплыть пузырёк души, и пропало пиши -
а дело пытает.
И земля даёт ему помощь,
совет и спутника на пару поприщ,
потом прощай, и канул куда, не следи:
спутник для пути, не пут, и проводник - не поводырь.
У каждого свой на сердце бел-горюч алатырь.
 

 

Наша жизнь у пса под хвостом - а скоро дадут под дых -

бараном уставилась на "потом" - полно, нет ли шутих иных?

Ярым сполохом грянуть в небо, когда в нём играет гром.

Видеть дерево ветками дерева и камень - его нутром.

Волком Овлуру в голос подвыть, достало б во рту слюны.

Бояны поучат ходить "на вы": Бог с нами, никто же на ны.

Нам всего осталось пройти насквозь, а как - поведают руны.
 

 

"Взором оперись,
стрелу души оправь в наконечник воли.
Кличем ветер натяни тетивой, со звоном её сорвись"

скользить по лезвию моста, у которого нет перил,
да и на той стороне поджидает не то чтобы пери.
Но земля, коей ради живота не щадим, отражаясь в нас,
адаманты бросает в пропасти глаз,
сметает не целясь кегли страхов и прочих оград.
Алмаз размыкает грань.
Что вытянет сеть сетчатки - её нам дар.
Ветер высвистал силы на громовой удар,
шкура парусит на ветру -
И если умру - умру.
 

 

Но нет, мы ещё надышимся вволю, шальная рать,
а когда придёт помирать -
её путями шлявшимся нам, своим шатунам
смерть остановится спеть последнее "спи-засни".
Ветер, сдувающий всё живое,
волком воет.
Моё время уходит, я ухожу за ним.
 

 

1/IV/86

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга