ДОЛИНА ТЕНЕТ
Подальше от глаз, но ближе к реке.
Как трава растёт по степи - бог весть,
этой нельзя рисковать -
но подальше от глаз чужих, отпить
из реки - и прочь, за
холмы, где цвет
ей давать, мне - принять в ладонь, поднять его на руке,
а ей -
семенами ветер рисовать,
когда он стих -
и по ветру пускать их.
Но прежде корни добираются до воды,
корни влечёт вода. Припомним -
не у самой реки:
корни должны быть длинны - да
и место открытое - дол. Исполним
движения танца, как заведено,
а кто заводил -
бог весть - и берегись,
не увидел бы кто.
Прислушаемся... нет,
это поток,
шумит поток.
Потом, пока чёртов дикий цветок не дорос до воды,
до подземных вод, водою реки
приручим его
- как раз время
и будем с ним говорить - вот
я и говорю: из набегающих волн
не
выбрать одну, и значит, напрасны труды
а чёртов дикий цветок, чёртово семя
слушает, и хоть бы листом шевельнул вопреки,
напившись водой реки.
Теперь, пожалуй, пора ознакомиться с окрестностями растения,
как-то: другие
растения, камни - холмы и река
заключают собой пределы,
следовательно, в окрестности не входя. Помнить
необходимо также, что ветер
доносит вороний карк
чаще с реки, чем к реке.., что тени
холмов тоже при деле -
приносят ночь, удлинняясь к востоку,
к реке, увлекаемой
голосом, как глухарь на току.
В чаше холмов, в окрестностях лотоса - чёртовой лилии
подобные ей цветы ожидают
ветра и осени,
переносимой по ветру семенами
чёртовой лилии - следуя по направлению ветра, считая
кусты чёртовых диких цветов
- последний из них
замыкает поля владения. Далее
их можно продолжить во времена
ветров, обозначенных семенами, стряхивающими сурьму -
если будет кому.
И наконец, камни, вечные соучастники происходящего,
чья плоть истоньшается так
медленно, что плач по душе
преждевременен,
казалось бы...
действительно, вслушаемся в камень... длинное
молчание, пересекаемое длинной
трещиной
в камне - движение вдоль неё - ящерица...
вслушаемся в плач молчания, в жалобы
почти бессмертной души и плоти о смертной душе и плоти
вздох камня, трещин его
крестовая карта - эль лагарто.
Разговор с ящерками заведём во время цветения чёртова лотоса
когда цветок его поднимается на ладони к лицу,
склонённому над ним - будем настороже, пока мы
говоря с цветком, не приметим игру солнечных брызг - огни
слюдяных осколков, зеркальных вкраплений в камне -
и ящерицу,
притихшую в тени камня.
Тогда, не изменяя голоса,
обратимся к ней, а она разнесёт по родству:
здравствуй -
- предложим ей хлеба, испечённого нами на углях
на золе гибкой зелёной плоти с примесью
прошлогодней плоти чужого цветка:
не мы начинали игру, за то и платим
бесплодьем побед своих - а ну как простят, не примут
долга, как часто бывает - а ну как...
смейся, зверёныш, мы подыграем в свой
черёд, тени в углах
губ не помеха - тень выйдет в тень
чужого камня во главе угла наших стен.
Стены наши, впрочем, сложены не будут, утешимся тем,
а тогда не всё ли равно,
что во главе угла -
преломим хлеб и предложим хлеб, продолжим речь -
чёртов дикий
цветок ящерка обежит теневой стороной,
слева зайдёт - тут и следить уголками
глаз
пропавшее тело, тень ускользающей плоти и тень
остающуюся - с этого дня и
впредь
ящерицы хлеб будут есть с руки
близ чёртовой лилии, в чаше холмов у реки.
Поднимается ветер -
время ветров и время медленных вод
рвётся невод
из рук ветра - видно, попался в сети
тяжёлый улов.
Сроки приспели - осень
воды и ветер добычу влекут - тяжело
чёртова лотоса
семя нести ветру и водам, и бросить
нельзя - опустить!
И осторожнее -
небрежности чёртов цветок не простит
во дни крестин
никому, тем менее ветру - непрошен
в долине любой
гость, кроме крёстного -
птичьего ветра - да и тому дай бог
прянуть в небо
когда возлюбленный голос реки его
к себе призовёт
не то обессилит у стебля
чёртовой лилии, там и умрёт к зиме
- пленённый насмерть
ветер, семя сронивший, и будет недолог вой
осиротевших вод.
Но мы ведь здесь за одним и тем же, в этих благословенных местах,
присмотрим же
друг за другом - невелика и честь
ловцу - стать лёгкой ловитвой
на шабаше семян, где цепь холмов у реки - край
света,
а на краю другом
прорвётся к свету птичий сопутник мой, и я оглянусь - прочесть
долину осенних
тенет, лица волений и нетерпений её, как с листа
с полёта семян, и в самом начале свитка
будет сказано, что нам следовало идти на запад, на последний свет
на тени
холмов, ползущие навстречу, путаясь в жёлтой траве.
Предварим совет, и отправимся на закат.
Дождись меня у дальних холмов, не вступая в тень
холмов - здесь, в западне долины
прибегнем к несходству плоти, отбрасывающей тень, с самой
тенью, к тому же
неразличимой меж прочих тел
той же природы - не шелохнись, пока
тени цепляют воздух, утратив свойство длины.
В сумерки, когда тьма попирает небо, свет и источники вод
и плоть - не от мира
сего
незамеченными пересечём холмы.
В сумерки долина приводит тела к ночному подобью тел,
проводит тьму по течению до истечения света,
да и просто занята собой - уклад
сумерек на руку нам. В щель между тьмой и тьмой или тьмой и тем,
что осталось от
света, заслонённого плотью на подступах тьмы,
уместим движение ветра
узкое - тени вытягиваются в рост, смыкаясь, проход размыт -
рвись по-ящеричьи,
отбросив хвост ловчим пятой стихии - тьмы!
Ушёл. Но и там, где будешь - властью, полученной здесь -
в доме бешеных солнц,
чёрных песков и ветров, розы ветров
- седьмым лепестком её
- где песок принимает зыбучие формы ветра, сколь
непостоянны ни будь они, с
самозабвеньем, какого не жди от трав
- где над ним проносясь, отражаешься весь
как тот, вечность назад, водами - о, где песок поёт
капризы твои -
проникновенней эоловых арф струн
трубы дюн на ветру -
счастье припомнится - погоней, игрой в прятки на теневой стороне,
рукой тьмы на
затылке. Осенью перелёты кольцованных птиц
замыкаются местом, с которым обручены
- к осени
вернёшься в долину.
Во столько
оценим власть и соблазны игр тьмы - лиц не найти
своих и её - их нет, колец обручения не найти, в долине поздних тенет
тело по
кромке ночи сведя на тень, тьма осенит
плоть, тем разрешая её от пут.
Во столько оценим путь.
Утром долина совершает обратные переходы к состоянию дня,
которые мы пропустим,
вернувшись к полудню.
Затмение в глазах от всепроникающего света
отнесём ко времени его небытия, пусть
придётся вспомнить полуденные страхи и
плутни
полуденных бесов, коим отсутствие тени развязывает руки, сняв
границы меж
светом и тьмой, числимой в нетях, и так
храня равновесие с перевертышем полуночи -
днём, по счастью, короче
время смещения тени по грани света на плоть.
Солнце выводит тень на свет, склонясь к закату
и пока склонность его не перешла границ горизонта
со вчерашним исходом ветра сверим
направление поисков пограничного цветка,
и
между ним и первым, которым всё началось,
выбрав третий, выйдем из долины на зов
реки - не прежде, однако
чем поговорим с ящерками у чёртовой лилии - у своего
цветка.
Теперь подумаем о составлении смеси
сухих и свежих семян чёртовой лилии, истолчённых в порошок
с клейким соком
стебля; как обычно, вода и огонь
довершают приготовление мази. Оставив котелок у
огня
займёмся настоем корня: зальём его на вершок
водой, настоянной на цветах долины,
на этот раз вместо
огня предоставим солнцу, держащему путь за горб
холма выманить верхние соки корня
в воду - к исходу дня
загустевшее варево оставив на милость сумеречных планет
и взвесь корня - с
переменой воды - ночному воздуху,
поговорим о превратностях погоды.
Разговор не затянется, ибо предпочтения чёртова лотоса просты
и согласны с сутью
оставшихся дел. По первому вздоху
неба, сходящего на звук и цвет из чёрно-белых немот,
расчисляема степень склонности чёртовой лилии и дальнейшие ходы
игры / чёрные начинают и выигрывают;
на время; расписка кровью /.
Чёртова лилия
изъявляет своё благоволение ясным утром
когда трон
лилии долин невесомого воздуха осиян
лучами славы,
солнце предчувствует полдень
и - свет побеждает тьму, как сказали бы богословы
и сладко
обманулись бы тщательностью, с которой исполнены
арки тверди,
купола её
и колокола. Следуя им, как "голубица, гряди"
затвердим
отражения в звуках голубой небылицы - плащ
- перевертыш
галопирующей звезды.
Ясным утром, когда на вёрсты и вёрсты
пейзаж - холмы да кусты,
трава и взгляд пробираются за стык тверди и твёрдой
земли под ногами
дела начнём,
удостоверившись в благосклонности чёртова цветка.
Ненастье же скажет,
что связь наша с этой землёй непрочна, и что дождливым днём
ящериц ловить несподручно.
Впрочем, и это ещё не повод для выхода из игры.
Смерть твоя улыбнётся тебе, махнёт рукой, белый цветок в волосах
- романсеро - склонилась к реке
лицо её в зеркале вод, по глади реки, как знакомо
лицо её... в зеркале, говорите
вы, в нарциссовых зеркалах.
В россыпях золотых волос лотос скрыть
приручённый
водой реки, как казалось - а с кем
не бывало, мне до сих пор всё кажется - смерть -
река, в которую смотрится
смерть, и отражается - смерть.
Но я не верю в завтрашнюю дурную погоду
оттого хотя бы, что законы игры предполагают развитие действия,
даже если игра - в кошки-мышки
и пожалуй, рано ещё показывать кошачью прыть
пока
я не почуяла воли, а воля её не пустила яд
мне в кровь - да, но осени ждут по
году,
не пропадать же году, и мне не собирать корешки
валерианы, скажем, для
успокоения сердца -
и всё оттого что яд в крови
меняет её состав на травные соки лотоса - назови
это иначе - смертью - что не изменит дела
Ничто не изменит дела. Чёртова лилия, предлагая власть,
избавляет себя от не удержавших её, а мы
позволим себе роскошь отойти ко сну, слёз не лия
о выбравших путь, забредших, куда колея завела,
куда стрела залетела -
к чёртову семени, к ящерицам, по-над топями тьмы,
надписи с камня на распутьи не
смыть, и пусть
будет, как есть, а есть - один путь, её путь.
Жаркий день начинается цветом, пробившимся меж ресниц
с настойчивостью доброго
вестника; цвет бел,
расщеплённый на брызги радуги
кончиками ресниц, дрожащий огнями святого Эльма - вникать
в детали, однако, не
время. Мимоходом заметим - дело
не терпит, и оно щекотливое - ловля ящериц,
а попробуй-ка взять их в руки!
заметим: чувство родства обоюдоостро,
им предвидимо и насылаемо вёдро.
Вообще, ящериц поймать невозможно,
разве что в сердце долины, у цветка чёртова лотоса
из тех, с которыми говорили мы
из тех, что придут к полудню на материнские глины
здешней земли, поднявшей
цветок, бессменные камни вокруг и сам
вздох камня, выпускающего на свет ящерицу,
смертную душу свою, грешно
возжелавшего иной части в мире, кроме ласки солнца и
прикосновений
тьмы
- ящерицу, возвратившуюся к цветку, как ветер на круги своя
ибо круги наши пересеклись и стягивают края.
Нам осталось попросить о помощи, которая и будет дана
двумя из племени - помощи,
обеим сулящей вероятную смерть,
то же - просительнице; как тут не вспомнить наречие
на котором "сейчас и здесь"
читаемо как "нигде" - и, изменив
порядок / от перемены мест.../ - не правда ли,
смел
народ, записавший "нигде" как "здесь" и "сейчас"? -
на миру нам и смерть красна:
заалелась, пытаясь перевести усмешку беспечности. Но с плеч
долой, из сердца вон
заботу. Камень подняв, натыкаясь рукой
на режущие края,
возьмём заговорённую ящерицу; так же найдём вторую.
А думалось бы: сказать, что жизнь отошла - смотреть,
ангел за правым плечом. Так хоть смерть пытать нам - пытать - о чём?
тень за левым плечом.
И в оба уха по шепотку, и оба они об одном
и том же, а вывод: слева не чёрт,
а тайный советник - смерть
и уж после того, как он уличён,
одна подошла и вошла
в ладонь,
солнце в чешуйках - где ни живёт огонь.
Ладони не сжать, не обожгись,
да на воду дуя - дуй. И им-то как жить, смертным душам камней,
и каково - умирать?
Да камню потом каково - во плоти, глядишь, и выбило дурь
о том, что вторая
взглянет в глаза - о чём ей глядеть, о ней
самой? о камнях? о том, что тьма
искушает: "сгинь!"
что сгинувших - нас - собираем - рать,
а кто в ней - не разобрать?
И диво ли, что немного нас, добравшихся до утра.
Однако, нам не следовало бы путаться со словами;
заплутать в трёх соснах легко и без помощи лешего.
Убедимся лучше, что очертания теней на прозрачном солнце просты
как каноны игры двух ящериц, человека и чёртова семени; способ
ведения игр оставлял бы желать лучшего,
если бы время желать не вышло, если бы времени оставалось
не до поры пока тени
утянут солнце за горизонт - простыть.
Скользнув, пропала, влилась в плоть камня,
как умеет ящерица
нечёткая память о том что Господь знает наши сердца.
Волокно агавы,
шип чойи с продетым насквозь волокном
дополняют ночь
до набора фигур, ею же расставляемых по полю чахлой травы,
по полю камня.
Солнце закатывается, вороний
крик долетает, должно быть, с реки, но сама река
мне
не слышна - ко мне
обращено только напряжение времени, рвущаяся тетива, которую
тронув,
рывком ослабим -
больше не выдержит,
дольше не оттянуть объяснения с ящерицами; сладим
с голосом и проследим
уплывание звука, произносимого как извне, и не найдём межи
между "извне"
и "внутри".
Внутри немного остаётся у дошедших до жизни такой, и нет
цепких корней,
цепь разомкнута по трещине в камне, отделяя себя от нас, и три
трефовые карты биты лилейной
однако, за нами ход.
Властью, разбросившей дол одной холстиной льняной,
собой пленённой,
оправдаемся, и применившись к ночи, составим ей добрый приход -
я и моя охота.
Взяв первую, попросим прощения и помощи,
то и другое скоро понадобится нам - займёмся портняжным делом.
Шипом чойи с волокном агавы, вдетым в него, орудуя как иглой
зашьём рот ящерице. Мера странна,
чтобы не молвить большего - не молвим, смотрим жизнь на излом
Потом, ящерицы
неразговорчивы, уйдёт и ищи-свищи
кому рассказала узнанное для тебя, и с какой
стороны ожидать беды - или сколько там бед подряд
ибо спрашивающие ящериц не спрашивают зря.
Попросим её пойти и увидеть за нас,
скажем, что сделали больно ей не по своей
охоте,
но чтобы она поспешила вернуться к сестре
и не говорила с чужими. Про
себя же подумаем: вольная
природа зрения ревнива к вольной природе звука, в том
и находим
объяснение правилу; если одна из них вовлечена
/как бывает, когда
душа наша делает поворот навстречу
времени, и время идёт в лицо,
взгляд её - бог и царь/
- второй вступаться не след. Владения взгляда
сродни владениям камня, где только ритм дыхания наводит на вдох
и замедляясь, сходит на нет на выдохе.
За гранью дыхания - / вот и видим, что
корм не в коня,
волк смотрит в лес, и плох
смотрящий не так - собака. Я о том, что скучна череда
вспышек жизни, застрявших
меж двух глотков воздуха,
теперь сгустившегося, дабы выстоять ночь. /
- За гранью дыхания камень и взгляд - одно.
А в такие верши ловятся не одни золотые рыбки
мы не выбираем улов, и мы
открываем кувшины,
запечатанные Сулейманом
любой из наших путей - русло реки, иссякающей в сердце песков
и не прежде, чем
обогнём все её излучины,
вольны мы выбрать другой; на любом из них споткнётся не только робкий
а звук
обронить на пространствах взгляда -
кричать лунатику на стене саманной,
снизу кричать на кровлю - себе - смех
собой пробуждённого уходит концами в смерть.
Ломая печати - они, в общем, ставились не для того
хотя поручиться нельзя - мы
рискуем увидеть невыносимое
тогда речь покажется спасительной: "не может быть",
одинаково нелепое на человечьем и ящеричьем языке, отведёт глаза
на мир,
покинутый было: долина, трава, осиные
гнёзда - и чёртово семя, не жалующее
вымолившего
отсрочку у смерти, не зная, смерть ли она. Продолжим взгляд, дабы
вернуться, как
воин возвращается в свой удел:
со щитом или на щите.
Посланная как взгляд, прибегни к памяти
как к ней прибегает взгляд, составляющий мир
из знакомых примет мира.
Но будучи ящерицей, обратись к долгой памяти, следившей взлёт
сокола с перчатки
ловчего, бег добычи его, добычу в когтях, миртовую
ветку в клюве - и
несравненное умение падать
камнем, добытое жизнью, где ангелам не заповедано о нас, а умирать
легче,
исполнив волю складываемого крыла. Вернись ко мне,
прибегнув к памяти камня.
...пришедшая из скитаний за урочищем взгляда говорит с сестрой
как с душой
говорит взгляд, посланный ею -
играем в жмурки, тебе водить - тогда равновесны
память, ставшая почти верой: открыть глаза, и будет всё то же - земля,
холмы,
время суток - и страх, ставший почти что памятью:
если открыть глаза, тени
надышатся светом, войдут в плоть и кровь
что же - оттуда следить как ящерка
двойнику у цветка
выбалтывает наши сны?
Реальность мира вокруг лежит на правой ящерке.
Сошьем ей веки.
Попросим прощения и помощи, попросим её
передать нам рассказ сестры, как если бы были и мы родные
а разве не так: что я без вас, что вы без меня, что мы
без чёртова семени - семью семижды посланная вдовой на костры
что жизнь наша, не игравшая последней из блёсток майи,
истощившая в этом времени мёд и яд
времени... Я и моя охота - мы отводим день за
холмы.
Паста даст направление, корень - ясность,
сердце коби - ящерицы.
Выслушав вопрос и выбрав дорогу богу известно как -
по кивку смерти за левым плечом, властью ли чёртова семени
/всякая власть водит своими путями
и к услугам идущего/ - или же как иначе,
ящерица уходит. Последнюю возможность изменить
не игру уже, но игре проследим в
направлении её побега:
направление нашей удачи - лёгкий исход; путами,
тяжестью, смертью обернётся обратное. Отойти
позволено, но это отказ от пути.
Ящерицы, моя охота
наводят на след и следуют им до границ мира
и за мираж,
возвращаясь с обратной его стороны, где явь, и уход
понимаем как должно -
как вероломство.
Сами они уходят разве на херувимские брашна,
грешно
прежде времени поднести им сок лотоса,
он растёт на всех тропах
и сам предлагает себя.
Если левая ящерка заплутает на теневой стороне, и ни
запах
ни цвет назад
не приводят - продолжать по смерти проводника бессмысленно, опять
мы свободны жить,
а чёртово семя - от нас.
Но если вторая умрёт во время рассказа сестры, не
сможет
слова сложить,
вернуться из мест беседы голосом за правым плечом - блесна
проглочена, не соскочить с крючка
помогай нам бог
заглянуть в сонник смерти за левым плечом глазами проводника -
души камня.
Без ангела-хранителя справа, маленького голоса слепой
ящерки всё - нелепо.
Это значило бы, что чёртово семя избавляется от нас,
ящерицы расторгли союз,
путь исчерпан
долина обернулась на нас криком совы
и подводит сети, успеть бы в ячейку сети выдохнуть душу свою,
затянет и ту...
два камня, схороненные в долине, ящеричья тропа
если мы будем удачливы,
подсветит луна,
но путь утрачен и всяким, кто выйдет живым.
Я следую власти, чертящей мою судьбу,
каждому её изгибу.
Тогда всё равно, о чём ни спрашивать ящериц:
цвет четырёхлепестковый, крестом, на четыре стороны света
наш уговор, без него
чёртова лилия - так, полевая травка вроде полыни в пустом
пространстве долины,
колеблемом ветром; дело ей - расцветать
весной, осенью разбрасывать семена,
привлекая отпущенниц
камня, ящериц - тенью. А сами они, рожденьем утратившие
родство,
а жизнь, отбрасываемая легче ящеричьего хвоста
- маета
её и было-то от первой памяти, заслонившей прежнюю,
которая должна же быть
памяти не помню чего - через острые зимние звёзды
и тонкие звёзды снега, водимые
ветром змеи
позёмки, нашествие снега под фонари - ночью, как тать и вор,
языческих гусей
города завораживая родственной белизной - и воздух
не пропускает звука - до
последней памяти не помню чего,
положим, судьбы
тем и кончившейся - полотнищем судьбы, снега, смерти.
О чём? - о чём ни спроси,
это двери в небесный сад:
выйти вон и не скоро вернуться.
Возвращается ящерица... после первого возвращения долина
становится местом возврата;
травы и камни, линии её судьбы по стоку дождя,
гостящие ветры
/ крики ворон с реки
доносят: ворон позвал на воровскую свадьбу.
Было ли это и где, невозможно
сказать наверное,
наверное только: позвал / - долина владеет нами, врата
долины,
холмы, границы - бегучие воды, тварь долины
назначены нашей опеке
и присмотрят за нами в свой черёд -
вот хоть ворон, неразличимый, впрочем, во
тьме - так чёрен.
Да и тьма ослепляет - послушать его, так светом
послушать его, сам он, белый на белом, предпочитает время заката
за матовый цвет пространства
и плотность времени в воздухе - легче парить...
Разрыв, и поделом:
этого не могло быть до возврата
вестницы, разобравшей витки и петли пернатых, шурша сивилиным свитком
послушать
её, выйдет что птица права,
а не слушать - тьма хоть глаза коли,
и ящерицу ещё не послали.
А пора бы - упускаемое, утекает время,
оскорблённое произвольностью его затрат; моя в нём часть -
малая вода отлива, увлекающая песок и гальки.
Уйдём - и если вернёмся
благоволением ветра - завтра,
в первый солнечный час
долины, чистящей до утреннего блеска своё ночное оперение
- то за ящерками,
отпущенными, когда время отступилось от нас,
и угольки
звёзд затянуло золой - светало, только что не пел петух.
Поговорим с племенем,
попросим найти тех двух.
Если обе они отыщутся в этот день,
их плоть и кровь должны войти в состав моей плоти
- охота вернётся ловитвой -
добычей, подачкой власти, скрестившей наши пути
перекрёстком, от которого куда
ни идти,
утыкаешься в чёртов дикий цветок, в тень
венчика, склонённую к корням - с сего дня его бессменная свита
я и ящерицы,
живущие во мне, но им ведомые:
неудавшаяся загадка, "из ядущего вышло ядомое"
Тогда и надолго - мир простёрт у наших глаз
по желанию, следы пребывания в нём легче и незаметней танца
трёх снежинок всегдашней зимней позёмки,
по желанию, пустим его на дым белым
быстрым огнём,
бегучим папоротным огнём, видимым разве зимой на стёклах
и на ресницах.
В долине тенет, по мере движения по корню чёртовой лилии вглубь
приходит власть
неназываемая словом, и ящерицы на посылках.
Но чёртов цветок никогда не отпустит
жизнь нашу, ни душу,
ни самый прах
если ящерицы найдутся завтра.
Смерть за левым плечом на расстоянии отведённой назад руки
напоминает о себе
холодком вдоль спины;
рука осязает пустоты в воздухе - ускользнула...
Если поймать пузырёк тишины, он
раскроется шёпотом,
и шёпот будет знаком:
смерть, когда говорит, говорит одно: "Брахма видит сны"
или проще - "я ещё не
коснулась тебя" - других
слов не надо и нет, дело пойдёт на лад:
достойней спутника не встретишь на наших дорогах,
преданнее нет врага.
Выпьем настойку корня.
Правую - в правую, левую - в левую руку
- стрелы к луку
клейкая смесь нанесена на головку каждой, покорно
склонённую, как под елей
помажем себя
на троецарствие взгляда среди скользящих полей
различимых еле
полудня и полночи / вороны слепнут от света и ночью спят,
открещиваясь
от своих полуденных бесов /
головками ящериц потрём виски, спрашивая
о тропах волчьего воя,
вороньего карка, как набрести на них - и влиянии смеси
на природу места и времени
действия -
мы заказываем музыку и платим, судьбу сменив
по знаку чёртова семени
и собственной прихоти, воле и праву - правая
ящерка на правом плече
взгляд, в который войду,
направляет голосом; на миру ещё не кричит кречет
- впрочем, не опасный ничем.
...Левая ушла, куда и ветер подул -
на утреннюю звезду.
9/6/82
|