Леонид Комогор. Фото Нины Аловерт.
 

БИОГРАФИЯ С ГЕОГРАФИЕЙ

 
Дед КОМОГОРА - из ОРЕНБУРГА, Васильевы они - 16 душ детей.

Отец - красный командир. Родился - в АЛМА-АТЕ после гражданской войны.

Кочевал с отцом по стройкам коммунизма - ТУРКСИБ - МАГНИТКА - ТРОИЦК - БАМ - ВЛАДИВОСТОК - САМАРГА - СОВ. ГАВАНЬ. В 1936 - МОСКВА - ЧЕЛЯБИНСК. В 37 отца посадили. Сослали на Колыму, строить Портморстрой, бухта Нагаева.
ВОЛХОВСКИЙ фронт, окружение, КОСТРОМА - срок 10 лет - УХТА /ПЕЧЛАГ/ - с марта 52 - ЧЕЛЯБИНСК.
С 57 жил в СИМФЕРОПОЛЕ и КОКТЕБЕЛЕ, с 72 - НЬЮ-ЙОРК. Инженер-электрик.

Так что к какому городу приписать его - не знаю. К Оренбургу?

 

 

КОММОДОР КОМОГОР


 

О Комогоре что-то пишет в "ГУЛАГе" Солженицын, но что - не помню, а антисоветчину я в доме не держу.
Да и зачем мне Солженицын, если сам Леня Комогор - чуть не каждый день в Некрасовке бывает, не говоря, что звонит. И обо всем я его порасспросил, но этого "всего" столько - что и сотой доли не упомнишь. Писать же о себе он отнекивается. О других - тоже. А он был другом Жени Бачурина, к примеру, и Киселя знал, и ...

Отец, вроде, был красным кавалеристом. Родившись на Урале, Комогор за свою жизнь помотался по всему Союзу: потом отец перебрался во Владивосток, а потом ...

Потом 19-тилетний рядовой Комогор попадает в окружение под Ленинградом и в плен. 10, или сколько там, лет лагерей, по всему Северу.
Потом - реабилитация, то да се, жил в Коктебеле, Москве, теперь вот - в Нью-Йорке. Высокий, сухощавый, сутулый, в неизменной кепочке, полон рот вставных зубов, был тут у нашего врача, москвича Вениамина - "Этот, грит, зуб сохрани! Мне на его еще в лагере пломбу ставили." Меня же и возил, вставлять зубы, поскольку у меня от парадантозу - все верхние /вычетом одного, клыка/ полетели, и все передние нижние. Возит он всех, как общественный извозчик. Вроде, сын у него есть, и жена была, но живет Комогор, в основном - обществом. Знает весь русский Нью-Йорк и, большею частию - пишущих и малюющих. Тяготеет. Устраивает вечера, поскольку и сам - поёт. Поёт очень приятным тенором, под гитару или балалайку, и поёт, надо сказать, хорошо. Поэт он сугубо самородный, традиционный, весь 20-й век его благополучно миновал. И эстетика его - самая демократическая, хотя, почему-то, тянет его упорно к богеме, анархистам и индивидуалистам - то Лимонов у него живет, то Пруссаков, то с Синявиным общается, то со мной.
В Некрасовке бывает - сначала у Некрасовых, а потом у Витька Володина, почитай, каждый день. Заходит и ко мне, болтаем.
И симпатизирую я Комогору, и не могу понять. Такое впечатление, что не довольствуясь собственным творчеством - постоянно греется от огня других. Но и сам - греет. Чисто по-человечески. Без него скучно было бы - что в Коктебеле, что в Москве, что в Некрасовке. Какая-то живая душа. И всем помогает. То пруссаковские книжки у него пол-квартиры занимают, то мне звонок чинит - руки золотые, умеет все, техник по каким-то сложным установкам, мечтает построить подводную лодку /деньги нужны - увы, на такое!/, увлекается аквалангом, а больше всего - тщится всех собрать и организовать в какое-то артистическое содружество.
На самоваре летом - собрались: он, Евтушенко, Ситников, Некрасовы, Володин, Марк-виолончелист, ну и бабы наши. См. на фото "Некрасовки".
 

История его жизни - это типичное "Детство. В людях. Мои университеты", но рассказывает он ее - по главам, от случая к случаю. И упомнить всего этого - не можно. Лет ему - за 60, если мне - 46, он 19-ти в 41-м в плен попал, а мне годик был. И о лагерях он рассказывает - не как Шаламов или Исаич, а как рассказывал бы, существуй он - ИВАН ДЕНИСОВИЧ. Нет в нем - ни злобной антисоветчины, ни обиды, ни гордости, а есть - спокойная крестьянская мудрость. Горечь, если и выливается, то в его немудреных "песеньках", как он их называет.
Нет в нем итээровской восторженности перед пишущими и малюющими, знаменитостями, а есть - интерес.
Впечатление такое - что он и есть - НАРОД, на всю эту шоблу кликушествующих, воюющих с Советами и между собой, гениями и полудурками /куда еще отнести Пруссакова с Синявиным?/, а Комогор - спокоен, незамысловат и мудр.
Глупости говорит и он, и много - но и глупость есть мудрость народа, а то больно много умников и учителей развелось. Все "ЗНАЮТ, КАК НАДО" - а он, по счастью, нет. Помогает - всем, а сам - не припомню, чтоб у кого какой помощи просил. Свои проблемы он привык решать сам.
Никто и не знает, есть ли у него проблемы. Зато у всех "гениев" и не - их не счесть. В том числе и у меня. Сейчас вот полиция бегает по дому, ко мне ломились, а я тихо о Комогоре пишу, а вчера - батарею прорвало в 2 часа ночи, пол-галлереи залило, и обо всем этом - я оповещаю Некрасова, Комогора, Римку с Борькой и - ВЕСЬ МИР.

А Комогор - поёт свои песенки, да и то - когда попросят. В этом и разница.
 

 

 

 

ПОЧЕМУ ТЫ СОЛДАТ УЦЕЛЕЛ?
 

Покидая родимый порог,
Не теряли надежду вернуться.
На распутьи военных дорог
Не однажды пришлось спотыкнуться.
 

                От раздумий болит голова
                И на сердце осела усталость,
                Прозвучали неверья слова
                И угроза в вопросе осталась.
 

"Почему ты солдат уцелел?

Почему в плен с оружием сдался?

Заслужил по указу расстрел -

Плохо значит с врагами сражался."
 

                Так судили солдата порой,

                Те, что трижды грешней были сами.

                Угрожали солдату бедой...

                Поменять бы их надо местами.
 

И бежали к чужим от своих,
От беды и террора разгула.
И не знает никто сколько их
На край света судьба зашвырнула.
 

                И теперь по ночам в тишине

                На чужбине солдату не спится.

                Чуть закроет глаза в полусне,

                Все далекая родина снится.
 

Тот кустарник в цвету за рекой

И опушка в сияньи заката,

Луг душистый с заросшей тропой

По которой бродили когда-то.
 

                И полынь, по откосам полынь...

                И скамья под окном у порога.

                Неба ясного мирная синь.

                И дорога, в разлуку дорога...
 

 

 

 

МЫ ШЛИ К ЛЕНИНГРАДУ...
 

/Памяти моих товарищей, бойцов 2-ой Ударной Армии

посвящается/
 

Мы шли к Ленинграду, холодный январский рассвет

Вставал, разливаясь, у нас неспеша за спиною,

Скрипел под ногами морозный растоптанный снег,

И темные ели, как вдовы, стояли стеною.
 

Заря принесет нам недобрые вести с небес,

Шквал грома огня и нависшей смертельной угрозы,

И стонет, и стонет от взрывов израненный лес,

В снегу расцветают убийства кровавые розы.
 

Москва распрядилась до срока твоею судьбой,

Для важных свершений им жизнь твою юную надо,
И гонят, и гонят в колоннах, как скот на убой -

Послушно кнуту человечее серое стадо.
 
Сомкнулось кольцо окруженья - полки в западне,
Нас смерть стережет здесь повсюду меж сосен застывших.
На снежных полянах растут и растут штабеля
Из трупов бойцов понапрасно бесславно погибших.
 

Никто восходящему солнцу и свету не рад,
Нам день не несет в избавленье ни крова, ни хлеба...
Уставился взглядом недавно убитый солдат
В морозное в тучах угрюмое, серое небо.
 

Нас продала раньше, а предала только сейчас

Плутов, подхалимов бесчестная подлая братия,

И будет шептать, умирая, в последний свой час

Боец окруженец - проклятья, проклятья, проклятья.
 

 

 

 

В КОЛЫМСКОЙ ТАЙГЕ...
 

В колымской тайге заключенным живется не сладко.

Умри ты сегодня, а завтра придет мой черед...

И тот, кто хватил там до самого дна без остатка,

Тот песен не сложит и нам никогда не споет.
 

Здесь всё против нас, в этом северном крае проклятом,

Не спящая смерть караулит на каждом шагу.

Уходит, уходит, уходит этап за этапом -

Навек, навсегда, как в могилу, в глухую тайгу!
 

Застывшие губы с надеждою шепчут молитвы,

Согнула их спины до срока крутая беда,

А голос твердит: мы убиты, убиты, убиты,

И нет нам возврата к живым никогда, никогда!
 

Мы здесь под землей в мерзлоте за века не истлеем,

Хранят нашу вечную тайну седые леса...

И вой загулявшей студеной колымской метели

Доносит из мрака загубленных душ голоса.
 

 

 

 

КАК МОРЕ В ЗЛУЮ НЕПОГОДУ...
 

Как море в злую непогоду,

Как ненавистный стан врага

Между тобою и свободой

Легла бескрайняя тайга.
 

                На поводке у вертухая

                Пёс злобный скалится, рыча,

                Вокруг тебя страна лесная

                Темна как совесть стукача.
 

В ней не ищи дорог открытых,

Троп неизвестных не ищи.

Здесь в этих чащах не пробитых

Твои нелегкие пути.
 

                И подлость, злоба, недоверье
                Здесь поселились испокон,

                Для человека и для зверя

                Един во всем тайги закон.
 

Прошла судьбы моей дорога

Сквозь чащу, топь и бурелом.

Были попутчики лихие,

Да ворон их смахнул крылом.
 

                Лежат они в еловых кущах

                И песни им поет пурга,

                А в душах в облике живущих

                Свой след оставила тайга.
 

 

 

 

ПОМНИТЕ ПОЭТА.
 

/Памяти И.Мандельштама посвящается.../
 

За гудящей стеной разгулялась метель,

Заключенных на нары свалила усталость.

Тут в углу у дверей умирает поэт,

У него на земле дел не много осталось.
 

                Сквозь забвенье и стон, как молитва чисты,

                Песни звездной слова, уносимые в Лету,

                Помяните поэта, помяните добром,

                Не дождется поэт утра раннего света.
 

Страна плавила сталь и в отходы, как шлак,

Уходили творцы, исчезали поэты.

На стальные замки закрывались сердца,

Запирались уста и давались советы...
 

                Скор неправедный суд, беспощаден закон.

                Миллионы их жертв без следа исчезают.

                Помяните несчастных, о их страшной судьбе

                И теперь, как всегда, помянуть забывают.
 

Как темна, беспросветна полярная ночь,

Далеко до тепла, далеко до рассвета.

И не хочет никто в целом мире помочь

И спасти от беды горемыку поэта!
 

                Есть петля, есть свинец, есть всесильная ложь.

                На вопросы твои нет сегодня ответа...

                Помяните поэта, помяните добром,

                Не дождался поэт утра раннего света.
 

От вельмож и толпы ты награды не жди,

Для поэтов планета Земля не обжита,

Держит души в плену, та же ржавая сталь,

Ей немало поэтов в неволе убито.
 

 

 

 

СКВОЗЬ ТЬМУ НОЧЕЙ...
 

Сквозь тьму ночей и мрак забвения

Прошедших дней, прожитых дней,

В своей душе я слышу пение

Моих друзей, моих друзей.
 

Нет, не проснуться им, не откликнуться им,

Не зашагать за нами вслед...

Не ждите в гости их, в земле лишь кости их,

Их больше нет, их больше нет.
 

Во тьме ночной звучит простуженно

Подъема звон, развода звон.

И тени бледные бредут испуганно

Со всех сторон, со всех сторон.
 

Звериный рык, угроза в голосе

Полу-зверей, полу-людей,

Прожекторами отбиты полосы

Твоих надежд, твоих страстей.
 

Уйдут в рассвет колонны серые,

Метель им плюнет вихрем вслед.

Над головою сполохи белые,

Холодный свет, колючий снег.
 

И унесут с собой отчаянье,

Тупую боль, убитый крик.

Нет, не безгласно их молчание

Для нас живых, для нас живых.
 

 

 

 

ГДЕ-ТО ЗА УРАЛОМ...
 

Где-то за Уралом, где-то за Уралом,

Где леса веселые, где степная ширь...

Серебристым валом, серебристым валом

По степи бескрайней катится ковыль.
 

Там на небе чистом зори золотые,
На просторе вольном резвый бег коня.
У озёр лучистых воды голубые,
С дальних гор прохлада на исходе дня.
 

В этой сказке детства есть свое начало,

Всё на свете было, было да ушло.

И в часах незримых время отстучало,

Всё в потоке бурном в Лету унесло.
 

 

 

 

А КРУГОМ БЕЛО.
 

Снова к нам вернулася Матушка Зима,

В серебро украсила улицы, дома.

А кругом бело, все кругом бело,

Белые сугробы снега намело.
 

Милая, любимая далеко теперь,
И стучится в окна снежная метель.
А кругом бело, все кругом бело.

Белые сугробы снега намело.
 

Конным не проехать, пешим не пройти,

Там стоит избушка посреди степи.

А кругом бело, все кругом бело,

Все пути-дороги к милой замело.
 

 

 

 

ТЯНУТСЯ НОЧИ ОСЕННИЕ...
 

Тянутся ночи осенние,

Нет им конца, света нет.

Тянутся думы тяжелые,

Долог осенний рассвет.
 

Не зашумит ветер листьями,

Не прогремит в небе гром,

Только Тоска ненавистная

Бродит за темным окном.
 

Угомонись ты, постылая!

Дай мне забыться, уснуть.

Тянется время унылое,

Счастья минут не вернуть.
 

Серые будни катилися,

Плыла по ветру ладья,

Прожили, просуетилися,

Смысла ни в чем не найдя.
 

Тянутся ночи осенние,

Нет им конца, света нет,

Тянутся думы тяжелые,

И не приходит рассвет.
 

 

 

 

ФЛАМИНГО
 

Из мрачных пучин полусонного моря

Горячее солнце в сияньи встает.

Огнем полыхнули далекие горы,

Бездонная синь убрала небосвод.
 

Проснулися птицы, проснулися звери,

Навстречу лучам распахнулись цветы...

И бродят средь них одинокие птицы,

Какой-то совсем неземной красоты.
 

Фламинго, фламинго, чудесная песня!

В загадочном мире жестоких затей.

И только фламинго вам нужно родиться,

Чтоб так отличаться от прочих зверей.
 

Изящные крылья омыты зарею,

Горят, полыхая, в волшебном огне.

Такое однажды вам может присниться

В каком-нибудь сказочно радостном сне.
 

Но жизнь наша, право, похожа на бинго,

И нет у нас шанса на выигрыш в ней.

Как вам удается остаться фламинго

Среди одичавшего стада свиней?

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга