ГОЗИАС:

 

    Битому /или Битову?/ неймется. Котик, поэтому я продолжаю позволять себе вольности в переводе стихов Марины Приходько. Я отдаю себе отчёт, что подобный метод перевода есть поэтическое шарлатанство, но - попытаюсь объяснить - из-за незнания украинского языка, из-за весьма слабого "подстрочника" /Саша дал, видимо, буквальный перевод слов, забыв о буквальном переводе смысла/, который часто напоминает "рыбу", очищенную от размера, - если помнишь, "рыбой" мы звали набор слов, уложенный в ритм музыки, чтобы стряпать текст песни, причем "рыбу" изготовлял автор музыки, из-за отсутствия профессионального навыка переводчика и по другим тёмным причинам, - я не могу /и не умею/ подходить к этой работе иначе, чем... ты видишь.

    Очень долго я откладывал "перевод" стихотворения на странице 22, но помнил, что "подстрочники" сделаны по твоей указке /отбор/, что это это стихотворение имеет смысл для публикации и для характеристики поэта Марины Приходько. И я решился. Я попытаюсь об"яснить вольности в каждой отдельной строфе - ниже, но вот чуточку об общем: я старался включить в текст слова и детали близкие по смыслу, рисунку и настроению для всей её книжки; я старался найти переходные дорожки от стихотворения к стихотворению, ибо в стихах Марины весьма чётко /с моей колокольни/ означены сумерки, ветер, тоска, отчаяние, ожидание встречи на мосту. А теперь гоу:
 

1.  Жить - говоришь - привыкают,
    жить - говоришь - просто,

    Не верю и, значит, не знаю,

    но жду на горбу моста.
 

Две последние строки сохраняют смысл ожидания, но во всём остальном не являются принадлежностью Марины /она мне, возможно, простит/.
 

2.  Темна вода и бездонна,
    и лодку стремнина несёт,

    и смотрит оком бетонным,

    намёрзший на сваях лёд.
 

    Здесь, начиная со слова "бездонна", идёт моя отсебятина по той причине, что, ежели героиняждёт встречи на мосту - на непонятной "той стороне", то, скажите мне - скажите ей, на кой ляд нужен тут перевоз? - топай по мосту - скореженько... Я позволил себе предположить, что в лодке, которая может быть сродни Хароновой ладье, имеется-находится та персона, из-за которой у поэта Марины столько хлопот на земле...
 

3.  Бог? Сатана? Не знаю,
    но манит из лодки к себе,

    то ласковым голосом рая,

    то адом тоски о судьбе.
 

4.  О, помолчи! Все ясно:

    слова мне давно знакомы -

    и прежде звучали явно,

    и ныне влекут из дому
 

    Снова две последние строки является моей выдумкой, затем что не могу уразуметь, с кем и на каком пароме, когда и при каких обстоятельствах состоялась встреча с... любовью? богом? сатаною? - Из подлинника мне не извлечь скорбей и подстрочник не помогает.
 

5.  в ночь, в ветер, в слякоть

    на мост над водой глубинной

    сиротским голосом плакать

    о суженном и любимом.
 

    Даже не комментирую...

 

6.  Кто ты - брат мой? вражина?

    глаз искры оледенели.

    Черные птицы кружили

    над телом в серой шинели
 

7.  Скошенный рот приоткрою -

    от страшной потери стенаю;
    в листве, почерневшей от крови,
    Бог? сатана? - не знаю...
 

8.  Долго ли ждать воскрешенья?

    Что нужно: примету? дату?

    Выйти из окружения

    не суждено солдату...
 

9.  Темна вода и глубока,

    мост скользкий под каблуками

    Смотрит оловом ока

    Бог-Человек-Лукавый.
 

    Очень многое требует об'яснения в моём варианте, но смысла тут больше и конструкция, мне кажется, цельнее, а главное, что это не извращает и не ухудшает оригинального текста. Однако, сие нельзя считать переводом в том смысле, в каковом существует профессия в литературной работе, - это скорее всего ВОЛЬНЫЙ перевод или стихи по мотивам стихов, с которыми познакомился на малопонятном языке. Вот и вся недолга.
 

И из следующего письма Гозиаса:

 

    Над переводами Марины Приходько, кои были посланы тебе, больше не трудился, а причину ты знаешь. Кроме того, есть внутреннее ощущение, что я их закончил /ну не тянет меня вспоминать, что я там натворил/, поэтому разредактируй, как бог тебе в душу положит. Опосля телефонного извещения о срочностях по Марине, я отписал быстренько Поповой и вложил в письмецо твой адрес, - ежели у неё хватит обязательности, то пришлет и фоту и ещё что-то. Я жe, схватив книжку Марины, одной ночью натворил якобы переводы. Об"яснюсь: из четырех стихотворений, кои сработанны, я имел только один подстрочник, в других же /там, где встречались непонятные украинские слова или обороты/ я запросто выдумывал - отсебятничал, стараясь вложиться в смысл. Поэтому не серчай, сердечный, и правь, что считаешь нужным, и обспроси православных украиноспикаюших о мере моего невежества.

    Первое - гоу!
 

Только ночь. Только снег под ветром.

Nолько гнутся и стучат ветки.

Дымом пожарищ, горьким приветом

память о давнем жжет веки.
 

    В данной строфе мне неприятно слово "стучат", ибо напоминает.., но всё лучше, чем "шумят" или "шуршат". Фраза "Только снег под ветром" - нарочита, так как в ней больше видно метели, чем "снег и ветер".
 

Отчаялась или ещё надеюсь?..

Сама не знаю - снегов завалы.

Ты не видел - я метелью оделась

и на мосту о тебе тосковала.
 

Тогда всю ночь шли эшелоны, -

их шум в снегах приглушил тревогу, -

товарняки, на окнах решетки

мелькали в ночи, влекли в дорогу.
 

Замело и следы, и даты,

и, как прежде, живут народы..,

а я всё жду на мосту горбатом,

всё гляжу в ледяную воду:
 

вижу ночь - только снег под ветром,

только гнутся и стучат ветки.

Дымом пожарищ, горьким приветом

память о прошлом жжет веки.
 

    Я осмелился уйти от упоминания о "единственном" в последней строфе, так как твердо знаю, что "единственный" не единственный у любой бабы, и поэтому не хочу обманывать непорочного читателя. Ещё я не трудился над рифмой к слову "эшелоны", так как считаю, что это не самая грешная лень, ибо "салоны", "вагоны", "законы" - выглядят ваганально...
 

    На стр.17 отловлено:
 

Нет слов; не нужно их. Упала,

как тень, завеса пустоты.

Ты знал давно. А я? Чтож я не знала

того, что знаешь ты?
 

Теперь, когда поникли твои плечи

в юродстве пьяни, - влажна и страшна,

вливается в мой одинокий вечер

далеких звезд тупая тишина.
 

И давит груди... Милостивый Боже,

ужели и Тебе нести наречено

весь этот космос ледяной и ложный,

где тишиною и тоской темно?
 

    В первой строфе вторая cтрокa может быть калькой к украинскому: "Меж нами тень немой тоски", но я не чую смака в этих словах на русском языке, поэтому чуточку "гурманю". "В юродстве пьяни" - василеостровская выдумка, так как я не смог осилить смысла украинских слов и решительно заменил ЭТО убогой фантазией. Что же всё таки значит "в юроби байдужной", а? Слово "сузир" мне тоже неведомо, поэтому появилась "тишина далёких звёзд". Зазвездило, Звезда Матвеевна, потянуло в звездочёты...
 

    На стр. 21 извлёк следующее:
 

Смилуйся. Закрой моё окно

твоих ночей глухонемой завесой.

Сердце моё угасло давно,

глаза не видят чистоты небесной.
 

Страшно, безлюдно, кричат петухи,

гадаю - и не отгадаю,

где и когда, за какие грехи

меня выгнали из моего рая.
 

Поздно теперь. Назад не сбежишь.

Пепел скорбей коснулся волос.

Веяли ветры - и сдули жизнь,

и ничего не сбылось.
 

    Опять же есть возможность калькировать с украинского на русский:
 

Смилуйся. Закрой моё окно

черной завесою твоей ночи.

Сердце моё угасло давно,

давно слепы мои очи...
 

но "очи" в данном положении совсем не поэтичны, а толечко тяготеют к привычной рифме. В следующей строфе я притянул за глотку "кричат петухи" ибо мне не было достаточно вещественности во фразе "страшно и безлюдно вокруг" кроме того, отказать себе в пошлой рифме трудно. Заключительная смысл, но звучит опять же голосом ленинградской обреченности, - но такова интонация чувств.
 

    На стр. 27, руководствуясь подстрочником имени САШИ ОЧЛЕНОЧАНСКОГО, я позволил себе больше вольностей, чем допустимо для профессионального труда переводчика. Но - я не переводчик и не профессионал - я позволяю себе гоняться за смыслом чувств, забывая о грамматике размеров и об авторском праве на отбор слов. В настоящее время Марина мне прощает все грехи /с жаренными петухами к ужину/.
 

Мой храм разрушен и оплёван,

мои побиты божества.

В руинах пьяная листва

хохочет с ветром непутевым.
 

А я души святую страсть напрасно пролила без меры,

но жертвой стать не захотела,

в тяжелый час ненужным телом

сползла в пустыню, где без веры

скитаюсь, - не могу упасть.
 

Над жертвенником дух осиротелый

витает, свивает в сердце боль и стыд.

Кто в плен возьмет? Чей Бог простит?

Кому нужно моё пустое тело?!
 

    Как видишь, я старался спасти вторую строфу и мутил мудями белый свет, а зря, так как без второй строфы /за вычетом хуевой ритмики/ стихотворение держится уверенней. Но это забота Ваша, папаша. Остаюся, словно Маша, без жратвы и без гамашев.

    Постоянно голодаю по русскому чтению, ежели пасыбол - шли мне что-либо /почтовые - моя забота, а возврат - непременно/.
 

    До побачиванья, Кот, целуй и не обижай Мышь.
 


                       Марина Приходько
Кошмар
 

Вечер манит уйти на берег,

давит плечи, пугает тьмою,

сквозняком открывает двери

и прибоем шумит за стеною,

Как торосы, застыла мебель,
тянет холодом смерти от пола,

в ночь уходит дневное небо

по дрожащей струне произвола.

Волглый след мягко светится в травах,

мох шевелит вечные камни,

безнаказанным катом правды
месяц прячется за облаками.
Яворовый мост проломили тени -

с разлома пахнет песком и илом.
Руки мои приведениями

плывут - голубое с белым;

явор скользкий, зеленый, хрупкий;

хрипнут кони, кляцают кости,

не находят опоры руки,

ноги тянут к дьяволу в гости.

Ближе, ближе. Всё тело млеет,

сердце меркнет во тьме кошмара.

Велетень из болота лезет,

ртом нечистым по шее шарит,

тянет, душит, влечёт - тонешь -

в слизь и слякоть вцепившись руками,

слышишь, что сам дальним голосом стонешь

замогильной страны, где может быть мама...
 

 

 

 

* * *

 

Загубленный бесповоротно свет
плывет за окнами на мягких крыльях ночи,
Я пальцами закрыла свои очи -
я не хочу услышать твой привет.
 

Мой слабый свет - еще живой в ночи -

закроет навек мертвым снегопадом.

Что сделал ты, единственный? - Молчи.

Снежинку сердца ты пригрел?..- Не надо.
 

 

 

 

* * *

 

Не быть весне, не быть...

Оборвана песня, прости.

Венок мой в траве забыт -

некому доплести.
 

Остались вечерние звоны

и скованы болью уста.

Душа остывает от стона,

мельчает, черства и пуста
 

Ночей любви пьянящая отрава
растерзана неверящей душой.

Быть одинокой - значит быть неправой,

ненужной, безразличной и пустой.

 

 

Был такой вариант:
 

Остался мрак растерзанных ночей -

отравлено души пьянящее вино,

нежаждущей, неверящей, ничей,

которой холодно, которой все равно.
 

 
 
 

 

КОШМАР
 

Неспокійним прибоєм вечір
Підійшов і розсунув двері;
Повернув у темряву плечі,
Кличе-манить на інший беріг.
Залягають ропухами меблі,
Тягне холодом від підлоги;
В ніч веде по вузенькій греблі,
По тремтячій струні тривоги.
М'яко-фосфорним шерехом світиться
Слід вогкий поміж мохом і травами,
І зловісно з-за хмари місяць
Ліхтарем випливає кривавим.
Не пройти яворовим мостом;
Пахнуть тіні піском та ілом;
Потойбічний, ліловий одсвіт
Обливає долоні білі.
На ховзькім, на зеленім мості
Полохаються хрипом коні;
З-під копит клекотом кості,
За плечима луни погоні.
Ближче, ближче: все тіло вмліває.
Паморочно. Кошмарно. З болота
Велетенським в'юном виповзає,
Посягає нечистим ротом,
Тягне, душить, засотує — тонеш —
Та вже чуєш, вчепившись руками
За слизьке, що це сам ти десь стогнеш
На тім боці, — де лямпа, де мама.
 

 

 

 

* * *

 

Жити — ти кажеш — звикають.

Жити — ти кажеш — просто.

А я щоночі чекаю

Потойбіч, потойбіч мосту.
 

        Темна вода й глибока.

        Жду — не діждусь перевозу.

        Оловом дивиться око,

        Шкляться холодні сльози.
 

Бог? Сатана? — Не знаю.

Кличеш і маниш до себе.

Зводиш спокусою раю,

Пеклом одчаю . . . Не треба.
 

        Ти не кажи; все ясно.

        Давні, старі знайомі,

        Хоч зустрічались, власне,

        Тільки вночі, на поромі;
 

Тільки у вітер і сльоту,

Тільки на краю безодні...

З темним, покривленим ротом

Ждеш там мене і сьогодні...
 

        Хто ти — мій брат, чи ворог?

        Око вологе і шклисте.

        В сірій шинелі ще вчора

        В лісі лежав між листям.
 

Спеченим, спраглим ротом

Рвалась душа в одчаю;

Кров'ю чорний і потом...

Бог? Сатана? — Не знаю...
 

        Довго ще? Надиш, зводиш,

        Ждеш ще — на знак, чи дату

        Грізно піднялись води —

        Вийди назустріч, Брате.
 

Темна вода й глибока.

Дивиться в ніч єдиним

Каменем-оловом ока

Бог — Сатана — Людина.
 

 

 

 

* * *

 

Поміж долонею твоєю,
у спочинку на грудях в мене,
і твоїм лицем,
закам'янілим в непорушності,
яка безмежна віддаль пролягла ...
Десь пропливають
                         міражі караван;

десь протікають
                         глибокі ріки;

в темноті
              проходять мимо тіні.

Я стремлю.
Я напинаю туго лук болючий мого тіла

напроти темного вікна твоєї ночі.

Надаремне.
                Ні моста,
                              ні маяка не видно.
В ревності, твої боги моєї жертви не приймають.

В самоті, одна на острові покинута, я цілу ніч свічу

на підвіконні свічку; стережу,

щоб полум'я горіло рівне і високе;

Вартовим, я доглядаю ватру.

Я не сплю.
В той час коли рука твоя

тяжіє тут на грудях в мене,

і тебе поймає сон.

Крізь твої темні пальці

піски просочуються,

і течуть мовчазні ріки . .
 

 

 

 

* * *

 

Зруйновано, сплюндровано нещадно

Мій храм. Богів моїх повержено у порох.

Над їх безсиллям переможний ворог

Так люто насміхався і злорадно.
 

А я, що світ душі і пристрасті без міри

Проливши, в час трудний баляст нужденний тіла

На жертвенник покласти не звеліла,

Скитаюсь по пустелі диким звірем.
 

В одчаю б'ється дух осиротілий,

Ятряться в серці біль, ганьба і сором.

Чиїм богам, яким конкістадорам

Продати в рабство це нікчемне тіло ?!...
 

 

 

 

* * *

 

Не бути весні, не бути...

Обірвана пісне, прости...

Вінок у траві забутий

Нікому не доплести.
 

Лишились вечірні дзвони

І сковані болем уста.

Душа, як зоря, прохолоне

І стане не та вже, не та ...
 

Даремне розтерзаних ночей

Отруйне, п'янке вино

Душі, що нічого не хоче,

Душі, якій все одно.
 

 

 

 

* * *

 

Дзеркало ночі раб чорношкірий

Мовчки підносить. Глибоко, до дна

Тоне — зринає. Поплавець віри

Значить глибінь. Тільки ж ігізно. Одна.
 

Знов віч-на-віч у полоні свічада

Довго випитує правду душі.

Краплю за краплею. Кров'ю. Ядом.

Знаєш?! Тоді мовчи!

А ні — то на коліна: проси пощади!
 

Краплю за краплею. Кров'ю. Ядом.

Знов до холодного поту, і знову до дна.

Скільки затоплено! Сіркою-чадом

Дихає чорне провалля. Пізно. Одна.
 

Глухонімий близько схиляється раб. Ніч-омана.

Димне свічадо. Без відгуку й дна.

Крапля за краплею сочиться з рани.

Пізно. Одна.
 

 

 

 

 

                                    (І. К.)
 

Загублений безповоротно світ

Пливе за вікнами у позолоті ночі.

Я пальці втомлено поклала знов на очі

І більше вже не жду на твій привіт.
 

Мій світ, один із безлічі світів,

Порошить сніг під мертвим сяйвом неба.

Єдиний мій, що сталось? Ти пригрів

Сніжинку серця ? ... Не кажи. Не треба.

 

 

 

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2007

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга