ГОЗИАС:
Битому
/или Битову?/ неймется. Котик, поэтому я
продолжаю позволять себе вольности в переводе стихов Марины Приходько. Я отдаю
себе отчёт, что подобный метод перевода есть поэтическое шарлатанство, но -
попытаюсь объяснить - из-за незнания украинского языка, из-за весьма слабого
"подстрочника" /Саша дал, видимо, буквальный перевод
слов, забыв о буквальном переводе смысла/, который часто напоминает "рыбу",
очищенную от размера, - если помнишь, "рыбой" мы звали набор слов, уложенный в
ритм музыки, чтобы стряпать текст песни, причем "рыбу" изготовлял автор музыки,
из-за отсутствия профессионального навыка переводчика и по другим тёмным
причинам, - я не могу /и не умею/
подходить к этой работе иначе, чем... ты видишь.
Очень
долго я откладывал "перевод" стихотворения на странице 22, но помнил, что
"подстрочники" сделаны по твоей указке /отбор/, что это это стихотворение имеет
смысл для публикации и для характеристики поэта Марины Приходько. И я решился. Я
попытаюсь об"яснить вольности в каждой отдельной строфе - ниже, но вот чуточку
об общем: я старался включить в текст слова и детали близкие по смыслу, рисунку
и настроению для всей её книжки; я старался найти переходные дорожки от
стихотворения к стихотворению, ибо в стихах Марины весьма чётко /с моей
колокольни/ означены сумерки, ветер, тоска, отчаяние, ожидание встречи на мосту.
А теперь гоу:
1. Жить -
говоришь - привыкают,
жить - говоришь - просто,
Не верю и,
значит, не знаю,
но жду на
горбу моста.
|
Две последние строки
сохраняют смысл ожидания, но во всём остальном не являются принадлежностью
Марины /она мне, возможно, простит/.
2. Темна
вода и бездонна,
и лодку стремнина несёт,
и смотрит
оком бетонным,
намёрзший
на сваях лёд.
|
Здесь,
начиная со слова "бездонна", идёт моя отсебятина по той причине, что, ежели
героиняждёт встречи на мосту - на непонятной "той стороне", то, скажите мне -
скажите ей, на кой ляд нужен тут перевоз? - топай по мосту - скореженько... Я
позволил себе предположить, что в лодке, которая может быть сродни Хароновой
ладье, имеется-находится та персона, из-за которой у поэта Марины столько хлопот
на земле...
3. Бог?
Сатана? Не знаю,
но манит из лодки к себе,
то
ласковым голосом рая,
то адом
тоски о судьбе.
4. О, помолчи! Все
ясно:
слова мне
давно знакомы -
и прежде
звучали явно,
и ныне
влекут из дому
|
Снова две
последние строки является моей выдумкой, затем что не могу уразуметь, с кем и на
каком пароме, когда и при каких обстоятельствах состоялась встреча с... любовью?
богом? сатаною? - Из подлинника мне не извлечь скорбей и подстрочник не
помогает.
5. в ночь,
в ветер, в слякоть
на мост
над водой глубинной
сиротским
голосом плакать
о суженном
и любимом.
Даже не
комментирую...
6. Кто ты - брат мой?
вражина?
глаз искры
оледенели.
Черные
птицы кружили
над телом
в серой шинели
7. Скошенный рот
приоткрою -
от
страшной потери стенаю;
в листве, почерневшей от крови,
Бог? сатана? - не знаю...
8. Долго ли ждать
воскрешенья?
Что нужно:
примету? дату?
Выйти из
окружения
не суждено
солдату...
9. Темна вода и
глубока,
мост
скользкий под каблуками
Смотрит
оловом ока
Бог-Человек-Лукавый.
|
Очень
многое требует об'яснения в моём варианте, но смысла тут больше и конструкция,
мне кажется, цельнее, а главное, что это не извращает и не ухудшает
оригинального текста. Однако, сие нельзя считать переводом в том смысле, в
каковом существует профессия в литературной работе, - это скорее всего ВОЛЬНЫЙ
перевод или стихи по мотивам стихов, с которыми познакомился на малопонятном
языке. Вот и вся недолга.
И из следующего письма
Гозиаса:
Над
переводами Марины Приходько, кои были посланы тебе, больше не трудился, а
причину ты знаешь. Кроме того, есть внутреннее ощущение, что я их закончил /ну
не тянет меня вспоминать, что я там натворил/, поэтому разредактируй, как бог
тебе в душу положит. Опосля телефонного извещения о срочностях по Марине, я
отписал быстренько Поповой и вложил в письмецо твой адрес, - ежели у неё хватит
обязательности, то пришлет и фоту и ещё что-то. Я жe, схватив книжку Марины,
одной ночью натворил якобы переводы. Об"яснюсь: из четырех стихотворений, кои
сработанны, я имел только один подстрочник, в других же /там, где встречались
непонятные украинские слова или обороты/ я запросто выдумывал - отсебятничал,
стараясь вложиться в смысл. Поэтому не серчай, сердечный, и правь, что считаешь
нужным, и обспроси православных украиноспикаюших о мере моего невежества.
Первое -
гоу!
Только ночь.
Только снег под ветром.
Nолько гнутся и стучат ветки.
Дымом пожарищ,
горьким приветом
память о давнем
жжет веки.
|
В данной
строфе мне неприятно слово "стучат", ибо напоминает.., но всё лучше, чем "шумят"
или "шуршат". Фраза "Только снег под ветром" - нарочита, так как в ней больше
видно метели, чем "снег и ветер".
Отчаялась или
ещё надеюсь?..
Сама не знаю -
снегов завалы.
Ты не видел - я
метелью оделась
и на мосту о тебе
тосковала.
Тогда всю ночь
шли эшелоны, -
их шум в снегах
приглушил тревогу, -
товарняки, на
окнах решетки
мелькали в ночи,
влекли в дорогу.
Замело и следы, и
даты,
и, как прежде,
живут народы..,
а я всё жду на
мосту горбатом,
всё гляжу в
ледяную воду:
вижу ночь -
только снег под ветром,
только гнутся и
стучат ветки.
Дымом пожарищ,
горьким приветом
память о прошлом
жжет веки.
|
Я
осмелился уйти от упоминания о "единственном" в последней строфе, так как твердо
знаю, что "единственный" не единственный у любой бабы, и поэтому не хочу
обманывать непорочного читателя. Ещё я не трудился над рифмой к слову "эшелоны",
так как считаю, что это не самая грешная лень, ибо "салоны", "вагоны", "законы"
- выглядят ваганально...
На стр.17
отловлено:
Нет слов; не
нужно их. Упала,
как тень, завеса
пустоты.
Ты знал давно. А
я? Чтож я не знала
того, что знаешь
ты?
Теперь, когда
поникли твои плечи
в юродстве пьяни,
- влажна и страшна,
вливается в мой
одинокий вечер
далеких звезд
тупая тишина.
И давит груди...
Милостивый Боже,
ужели и Тебе
нести наречено
весь этот космос
ледяной и ложный,
где тишиною и
тоской темно?
|
В первой
строфе вторая cтрокa может быть калькой к украинскому: "Меж нами тень немой
тоски", но я не чую смака в этих словах на русском языке, поэтому чуточку
"гурманю". "В юродстве пьяни" - василеостровская выдумка, так как я не смог
осилить смысла украинских слов и решительно заменил ЭТО убогой фантазией. Что же
всё таки значит "в юроби байдужной", а? Слово "сузир" мне тоже неведомо, поэтому
появилась "тишина далёких звёзд". Зазвездило, Звезда Матвеевна, потянуло в
звездочёты...
На стр. 21
извлёк следующее:
Смилуйся. Закрой
моё окно
твоих ночей
глухонемой завесой.
Сердце моё угасло
давно,
глаза не видят
чистоты небесной.
Страшно,
безлюдно, кричат петухи,
гадаю - и не
отгадаю,
где и когда, за
какие грехи
меня выгнали из
моего рая.
Поздно теперь.
Назад не сбежишь.
Пепел скорбей
коснулся волос.
Веяли ветры - и
сдули жизнь,
и ничего не
сбылось.
|
Опять же
есть возможность калькировать с украинского на русский:
Смилуйся. Закрой
моё окно
черной завесою
твоей ночи.
Сердце моё угасло
давно,
давно слепы мои
очи...
|
но "очи" в данном положении
совсем не поэтичны, а толечко тяготеют к привычной рифме. В следующей строфе я
притянул за глотку "кричат петухи" ибо мне не было достаточно вещественности во
фразе "страшно и безлюдно вокруг" кроме того, отказать себе в пошлой рифме
трудно. Заключительная смысл, но звучит опять же голосом ленинградской
обреченности, - но такова интонация чувств.
На стр.
27, руководствуясь подстрочником имени САШИ ОЧЛЕНОЧАНСКОГО, я позволил себе
больше вольностей, чем допустимо для профессионального труда переводчика. Но - я
не переводчик и не профессионал - я позволяю себе гоняться за смыслом чувств,
забывая о грамматике размеров и об авторском праве на отбор слов. В настоящее
время Марина мне прощает все грехи /с жаренными петухами к ужину/.
Мой храм
разрушен и оплёван,
мои побиты
божества.
В руинах пьяная
листва
хохочет с ветром
непутевым.
А я души святую
страсть напрасно пролила без меры,
но жертвой стать
не захотела,
в тяжелый час
ненужным телом
сползла в
пустыню, где без веры
скитаюсь, - не
могу упасть.
Над жертвенником
дух осиротелый
витает, свивает в
сердце боль и стыд.
Кто в плен
возьмет? Чей Бог простит?
Кому нужно моё
пустое тело?!
|
Как
видишь, я старался спасти вторую строфу и мутил мудями белый свет, а зря, так
как без второй строфы /за вычетом хуевой ритмики/ стихотворение держится
уверенней. Но это забота Ваша, папаша. Остаюся, словно Маша, без жратвы и без
гамашев.
Постоянно
голодаю по русскому чтению, ежели пасыбол - шли мне что-либо /почтовые - моя
забота, а возврат - непременно/.
До
побачиванья, Кот, целуй и не обижай Мышь.
Марина Приходько
Кошмар
Вечер манит уйти
на берег,
давит плечи,
пугает тьмою,
сквозняком
открывает двери
и прибоем шумит
за стеною,
Как торосы,
застыла мебель,
тянет холодом смерти от пола,
в ночь уходит
дневное небо
по дрожащей
струне произвола.
Волглый след
мягко светится в травах,
мох шевелит
вечные камни,
безнаказанным
катом правды
месяц прячется за облаками.
Яворовый мост проломили тени -
с разлома пахнет
песком и илом.
Руки мои приведениями
плывут - голубое
с белым;
явор скользкий,
зеленый, хрупкий;
хрипнут кони,
кляцают кости,
не находят опоры
руки,
ноги тянут к
дьяволу в гости.
Ближе, ближе. Всё
тело млеет,
сердце меркнет во
тьме кошмара.
Велетень из
болота лезет,
ртом нечистым по
шее шарит,
тянет, душит,
влечёт - тонешь -
в слизь и слякоть
вцепившись руками,
слышишь, что сам
дальним голосом стонешь
замогильной
страны, где может быть мама...
* * *
Загубленный
бесповоротно свет
плывет за окнами на мягких крыльях ночи,
Я пальцами закрыла свои очи -
я не хочу услышать твой привет.
Мой слабый свет -
еще живой в ночи -
закроет навек
мертвым снегопадом.
Что сделал ты,
единственный? - Молчи.
Снежинку сердца
ты пригрел?..- Не надо.
* * *
Не быть весне, не
быть...
Оборвана песня,
прости.
Венок мой в траве
забыт -
некому доплести.
Остались вечерние
звоны
и скованы болью
уста.
Душа остывает от
стона,
мельчает, черства
и пуста
Ночей любви
пьянящая отрава
растерзана неверящей душой.
Быть одинокой -
значит быть неправой,
ненужной,
безразличной и пустой. |
Был такой вариант:
Остался мрак
растерзанных ночей -
отравлено души
пьянящее вино,
нежаждущей,
неверящей, ничей,
которой холодно,
которой все равно.
|
|
КОШМАР
Неспокійним прибоєм вечір
Підійшов і розсунув двері;
Повернув у темряву плечі,
Кличе-манить на інший беріг.
Залягають ропухами меблі,
Тягне холодом від підлоги;
В ніч веде по вузенькій греблі,
По тремтячій струні тривоги.
М'яко-фосфорним шерехом світиться
Слід вогкий поміж мохом і травами,
І зловісно з-за хмари місяць
Ліхтарем випливає кривавим.
Не пройти яворовим мостом;
Пахнуть тіні піском та ілом;
Потойбічний, ліловий одсвіт
Обливає долоні білі.
На ховзькім, на зеленім мості
Полохаються хрипом коні;
З-під копит клекотом кості,
За плечима луни погоні.
Ближче, ближче: все тіло вмліває.
Паморочно. Кошмарно. З болота
Велетенським в'юном виповзає,
Посягає нечистим ротом,
Тягне, душить, засотує — тонеш —
Та вже чуєш, вчепившись руками
За слизьке, що це сам ти десь стогнеш
На тім боці, — де лямпа, де мама.
* *
*
Жити — ти кажеш — звикають.
Жити — ти кажеш — просто.
А я щоночі чекаю
Потойбіч, потойбіч мосту.
Темна вода й глибока.
Жду
— не діждусь перевозу.
Оловом дивиться око,
Шкляться холодні сльози.
Бог? Сатана? — Не знаю.
Кличеш і маниш до себе.
Зводиш спокусою раю,
Пеклом одчаю . . . Не треба.
Ти
не кажи; все ясно.
Давні, старі знайомі,
Хоч
зустрічались, власне,
Тільки вночі, на поромі;
Тільки у вітер і сльоту,
Тільки на краю безодні...
З темним, покривленим ротом
Ждеш там мене і сьогодні...
Хто ти — мій брат, чи ворог?
Око
вологе і шклисте.
В
сірій шинелі ще вчора
В
лісі лежав між листям.
Спеченим, спраглим ротом
Рвалась душа в одчаю;
Кров'ю чорний і потом...
Бог? Сатана? — Не знаю...
Довго ще? Надиш, зводиш,
Ждеш ще — на знак, чи дату
Грізно піднялись води —
Вийди назустріч, Брате.
Темна вода й глибока.
Дивиться в ніч єдиним
Каменем-оловом ока
Бог — Сатана — Людина.
* *
*
Поміж долонею твоєю,
у спочинку на грудях в мене,
і твоїм лицем,
закам'янілим в непорушності,
яка безмежна віддаль пролягла ...
Десь пропливають
міражі караван;
десь протікають
глибокі ріки;
в темноті
проходять мимо тіні.
Я стремлю.
Я напинаю туго лук болючий мого тіла
напроти темного вікна твоєї ночі.
Надаремне.
Ні моста,
ні маяка не видно.
В ревності, твої боги моєї жертви не приймають.
В самоті, одна на острові покинута, я цілу ніч свічу
на підвіконні свічку; стережу,
щоб полум'я горіло рівне і високе;
Вартовим, я доглядаю ватру.
Я не сплю.
В той час коли рука твоя
тяжіє тут на грудях в мене,
і тебе поймає сон.
Крізь твої темні пальці
піски просочуються,
і течуть мовчазні ріки . .
* *
*
Зруйновано, сплюндровано нещадно
Мій храм. Богів моїх повержено у порох.
Над їх безсиллям переможний ворог
Так люто насміхався і злорадно.
А я, що світ душі і пристрасті без міри
Проливши, в час трудний баляст нужденний тіла
На жертвенник покласти не звеліла,
Скитаюсь по пустелі диким звірем.
В одчаю б'ється дух осиротілий,
Ятряться в серці біль, ганьба і сором.
Чиїм богам, яким конкістадорам
Продати в рабство це нікчемне тіло ?!...
* *
*
Не бути весні, не бути...
Обірвана пісне, прости...
Вінок у траві забутий
Нікому не доплести.
Лишились вечірні дзвони
І сковані болем уста.
Душа, як зоря, прохолоне
І стане не та вже, не та ...
Даремне розтерзаних ночей
Отруйне, п'янке вино
Душі, що нічого не хоче,
Душі, якій все одно.
* *
*
Дзеркало ночі раб чорношкірий
Мовчки підносить. Глибоко, до дна
Тоне — зринає. Поплавець віри
Значить глибінь. Тільки ж ігізно. Одна.
Знов віч-на-віч у полоні свічада
Довго випитує правду душі.
Краплю за краплею. Кров'ю. Ядом.
Знаєш?! Тоді мовчи!
А ні — то на коліна: проси пощади!
Краплю за краплею. Кров'ю. Ядом.
Знов до холодного поту, і знову до дна.
Скільки затоплено! Сіркою-чадом
Дихає чорне провалля. Пізно. Одна.
Глухонімий близько схиляється раб. Ніч-омана.
Димне свічадо. Без відгуку й дна.
Крапля за краплею сочиться з рани.
Пізно. Одна.
(І.
К.)
Загублений безповоротно світ
Пливе за вікнами у позолоті ночі.
Я пальці втомлено поклала знов на очі
І більше вже не жду на твій привіт.
Мій світ, один із безлічі світів,
Порошить сніг під мертвим сяйвом неба.
Єдиний мій, що сталось? Ти пригрів
Сніжинку серця ? ... Не кажи. Не треба.
|
|
|