ПОЭЗИЮ - В ЖИЗНЬ!

/Конев и Горбачев/

 

2 марта 1986. Загадал в сортире, от не фига делать, на нынешнего премьера по сборнику средневековой японской лирики "Осенние цикады". Выпало - вышеозначенное. Сомневаюсь, правда, что шеф прислушается к голосу поэзии. До сих пор - ни за одним это не замечалось.
 

ПОСТСКРИПТУМ: А Мышь, глянув на лист, спросила: "Это Конев, или кто?" И имелся в виду - отнюдь не маршал! /См. "харьковско-новосибирский" том антологии/

Но похож!

 

 
 

ЕВГЕНИЙ КОНЕВ.


ИСПОВЕДЬ СЫНА ВЕКА.


        Евгений Конев прост, как картошка. За что и люблю. Абсолютно здоровый человек, лишенный всяких достоевско-интеллигентских комплексов. Говоря О'Генри -"он был незатейлив, как грабли и свеж, как редиска". Он любит Шульженку и Шевченку /Женю/. Гулько и прочую "гульковину". Высоцкого. Хвоста, при этом - не понимает. Запись Аронзона его едва не убила. Качеством и исполнением.
 

КАЧЕСТВО И ИСПОЛНЕНИЕ.
 

        Он пишет. Не стихи, не прозу, а на маг. Ебется с записями Скорова, вычищая из них блох - шелчки и прочую дребедень. У Старчика все забивает рояль. Конев же требует качества. Типичный мастеровой, представитель масс. "Каштанку", говорит, и "Анну Каренину" я прочел, но так и не понял, за что там собачку под поезд бросили. К литературе и прочим искусствам относится с уважением, но читать ему решительно некогда. Приехав в Америку с голым, можно говоря, задом - основал фирму. И дает сотни и тысячи записей, при этом грымзит на Аллоя и "Кисмет" -"Нимфа", туды ее в качель, разве кисть дает? Ежели гроб - то и его НА СОВЕСТЬ.
 

САЧКОВСКИЙ, КРЫЖАНОВСКИЙ, КОНЕВ.
 

        Сач имел херовый магнитофоне "Днепр", надо полагать. Лупил по нему кулаком и орал: "Продам, падлу!" Маг начинал работать. Сач, под казенный спиртик, скармливал мне в 62-м-64-м Анчарова, Галича, Кима и начинавшего Клячкина. Сач не делал из этого бизнес. Записи были херовы, пленки мотались по пьяни, денег за это Сач не брал, не имел. Поскольку имел зарплату и доступ к казенному спиртику. Так и пили, заваливаясь к нему на Васильевский, и слушая туристического качества бардов. С ним было хорошо, а о работе никто не думал.
        В 73-м нарисовался Крыж. Рост - два десять, вес - сто двадцать, но при этом имел японский маг. Или Грюндик. Помимо улучшенных записей бардов - писались уже поэты. И не под спиртик, а под арапский коньяк. Под водяру. Писались достаточно чисто /откуда, на 50% и приложение к антологии/, но с поэтами Крыж не спелся. Они занудны, утомительны и вечно ханыжат на выпивку. Миша предпочитал певцов. И устраивал вечера всяких бардов. За деньги. Полагаю, что и сам оставался уже не в накладе. В "Серой лошади", итээровских клубах при институтах - грешно ж с богатого итээра и денег не взять! Клячкин рвал за вечер по 300 и больше. И Володя Высоцкий даром не пел. И с ними было поинтересней.
        В 83-м возник Женя Конев. Ростом пониже, мордой пошире, но весу того же. И помоложе обоих. Так сказать, эстафета, бля, поколений. Собирать начал в Москве и в конце уже 60-х. А развернулся и того позже, к тому же - в Америке. Меня разыскал он сам, через Гогу Мальчевского /в лагерях - "Серегу Лысого", соавтора каламбуров Синявского по "Голосу из хора", и моего единственного мужского родственника по бывшей четвертой жене/ на предмет выяснения за фотографии бардов. Ну, дал ему, что имел. Окуджаву там, Галича, Клячкина.
        А он - нарисовался мне чистить поэтов. Большинство моих записей /да и Крыжановского тоже/ надо было пропустить через селектор. Стихов он при этом не понимает /особенно - Аронзона, Бродского бы ему послушать, живьем!/, антологию, подаренный 1-й том, явно не прочитал /а когда ему?/, но подружились мы с ним не на этом. И не на выпивке - я к его появлению, увы, бросил пить, как в конце сентября белая тряханула. А, вероятно, на общности "собирателей". Звонит мне по ночам /часов в 12, в час/ сообщить, что надыбал в Канаде записи Вероники Долиной, ищет информацию по группе "Аквариум", пишет и зачитывает мне /для правки/ статьи обо всей этой братии. При этом, как и те два помянутые - ДОБРЫЙ он. Бизнес - бизнесом, а носится, как помочь Скорову. Как пробить еще одно имя малознаемое - на этом, видимо, и контачим.
        И поскольку он НАШ - потому он и в Антологии. И поинтересней многих поэтов. А что "прост" - так не все же кривулинствовать-аронзонить! Послушаем и его.

 
 
     читать
   АВТОБИОГРАФИЯ

 

 

 

 

 

КОРАЛЛЫ НА УКРАИНЕ
 

Пишет, при этом, Конев - как гаишник, а рассказывает - как ПОЭТ. Заинтересовался я этими кораллами, и не ценой, а - откуда? И Конев, он же Лошадёв, как дразню его я, рассказал следующее: кораллы он покупал от цыган. А те - у старушек-хохлушек. В прошлом веке, оказывается, ездили многие украинцы за границу на заработки. В основном - в Турцию. И привозили оттуда невестам - золотые мониста, коралловые броши и ожерелья. Золотишко поизрасходовалось, а кораллы - осели по сундукам. И в период войн гражданских, когда правительства на Украине, а отсюда - и деньги, ден. знаки - менялись по нескольку раз на дню, выплыли - как ВАЛЮТА. Ими и расплачивались на базарах, что было куда как тверже рубля. И снова, со введением - скажем, червонца - осели по тем же "скрыницям", что ли? - лишь поменявши владельцев. И лежали до новой войны. А в отечественную, помимо немецких рейхсмарок - опять заблистали валютой. И снова осели. Надыбали их - конечно, цыганки. Эти в камнях понимают, причем, особенно - в поделочных, полудрагоценных и не. Серьги, приемной бабки жены моей /пятой/, золотые и с бирюзинами - так каждый раз в ломбарде цыганки глаз клали: "Продай, дорогая!" Пожалели, не продали. Чтоб потом - подарить зачем-то Сюзанне Масси, когда я для Роберта материалы по Петру разыскивал - а сейчас смотрю 8-часовой советско-американский эпос по книге его, с Омаром Шарифом, Эльке Соммер и прочими звездами - и нигде обо мне, не говоря и за деньги. Да Бог с ней, с Зузанной. И с Робертом тоже. Фильм зато получился - гавно, даже поздравить хотел, из пакисти! Но так им и надо. Капиталисты. А вот кораллы...
 

КОРАЛЛЫ В ТУВЕ
 

И тут обалдил меня Конев! Ну там-то - откуда? Говорит, покупал. Когда с Украины все выбрал. Тогда и вспомнил - Туву. Братик мой Борька, двоюродный, старший - работал в гидрологах там. В середине 50-х. Мужики, говорит, лежат на кошме и айрак попивают, водку эту из кобыльего молока. А бабы - доют, кошмы валяют, да шкуры там чистят. Пацанье, обоего пола, до 10-ти лет - ходят с одной веревочкой на пупе. С кисточкой. Голенькие, как папуасы. Вскочит такой карапуз на коня, без седла - и несется. Или - барана режут два мелколапа: завалят на спину, один - на голову ему, и передние ноги держит, второй - задние, и - ножом в диафрагму, брюхо вспорол, руку засунул, и - сердце вырвал, как Данко /только не свое, а баранье/. 5 секунд занимает. Мыла - в глаза там и отродясь не видели. Дал им кусок - понюхали и - грызть. Пузыри, пена, плюются. А еще - марки тувинские были хороши. Тува, она, барону Унгерну ли благодаря, или там Чжан-Цзо-лину - в 20-е годы государством числилась. А чем меньше государство - тем марки красивше. Проверено. Я малость их собирал, по младенчеству.

Но - кораллы?
А - гобийские. Гоби ведь морем была, до того, как пустыней. И вот буряты, монголы - копали в песках. Накопали. Ламы там, далай-ламы - коралл уважали. В индийской иерархии камней коралл идет в первой десятке! На 7-ом месте, после рубина, брильянта, изумруда, сапфира, кошачьего глаза и жемчуга, это я у друга астролога-буддолога, Танчука Володи, по книгам санскритским выяснил. Интересуюсь камнями. Не чтоб иметь /я не Конев/, а их качествами и свойствами. Малость знаю.
 

КОРАЛЛЫ В АМЕРИКЕ
 

Пол Брайтон-Бича ходят в коневских украинско-тувинских кораллах: перед выездом бабки вкладывали. Мне было вкладывать нечего, я их сюзаннам дарил. За другое. А все-таки - интересно, и куда интересней камней у Ахматовой /см. т.2А, в аппендиксе/. Конев не Ахматова, но кое-что знает. Так и живем.

 
 


 

 

«НАЦИОНАЛЬНЫЕ МОТИВЫ»

ЕВГЕНИЯ КЛЯЧКИНА
 

И если бы оковы разорвать,

То мы тогда б и горло перегрызли

Тому, что догадался приковать

Нас узами цепей к хваленой жизни.
 

В. Высоцкий

 

 

 

        Магнитиздат, пожалуй, самая активная форма свободного творчества в России. Понеся тяжелые потери со смертью классиков жанра Галича и Высоцкого, он продолжает жить. Об этом говорит хотя бы появление такого талантливого и оригинального барда, как Вероника Долина, чьи песни, появившиеся всего несколько лет назад, поет сейчас вся Россия.
        Одним из главных событий в мире неофициальной песни последних лет стал новый цикл барда Евгения Клячкина. Называется он «Национальные мотивы», но мог бы называться и «Песни об эмиграции», потому что главной, сквозной, темой его являются раздумья поэта об антисемитизме, о прощании с родиной, о проблеме выбора.
        Евгений Исаакович Клячкин — коренной ленинградец. Родился в 1934 году, воспитывался в детском доме. В студенческие годы (с 1952 по 1958) Клячкин увлекался игрой на гитаре. Часто выступал на институтских вечеринках с песнями Петра Лещенко, популярными в то время.
        Окончив Ленинградский инженерно-строительный институт, Клячкин попал в конструкторское бюро ПИИ-1. К тому времени он уже был известным гитаристом. Вместо инженерной работы Клячкин всерьез занялся выступлениями на концертах в своей организации и клубах подшефных предприятий. В его репертуаре — лирические песни на стихи Бродского, Кривулина, Кузьминского, Игоря Эренбурга. Первой песней Клячкина был знаменитый «Туман» на слова К. Кузьминского.
        Благодаря набиравшему силу Магнитиздату, песни Клячкина разошлись по всей стране. Посыпались приглашения на концерты. Начальство ПИИ-1 гордилось своим бардом и покровительствовало его сценической деятельности, разрешая бесконечные отпуски без содержания. Это устраивало и Клячкина, поскольку выступления в провинции оплачивались солидными гонорарами.
        Постоянно расширяя репертуар, Клячкин выработал свой стиль исполнения. В 1966 году он стал лауреатом Ленинградского конкурса поэтов-песенников. Частые поездки по стране давали новые темы для песен, собранных в циклы «Города», «Времена года». Но главным сюжетом его творчества оставался родной город, о чем говорит и название одного из лучших циклов — «Ленинградские мотивы».
        И все же творческая индивидуальность Клячкина обуславливалась, скорее, не тематикой, а музыкальным сопровождением. Влюбленный во французских шансонье, он часто использует их мелодии. Великолепные переводы французских стихов, выполненные другим ленинградским бардом Борисом Полоскиным, прибавили немало песен к репертуару Клячкина.
        В 70-е годы в России были очень популярны как драматические песни Клячкина — «На смерть Галича», «Похоронка Галичу», так и комические «песни-фишки», составившие цикл «Шутки, или около того».
        В последние годы Евгений Клячкин вступает в полосу почти откровенного диссидентства. Он все реже выступает с концертами, все чаше пишет в стол и лишь некоторые стихи кладет на музыку.
        И вот рождается новый цикл — «Национальные мотивы». Даже список песен, вошедших в него, весьма красноречив: «Южная фантазия», «Забытое слово (Земля Иеговы)», «Утренняя песенка», «Песня об единстве и борьбе противоположностей», «В гастрономе», «Деловая считалка», «Жалоба-69», «Почему?», «Последний тост», «Прощание с родиной», «Размышление в самолете», «Песня прощания», «Ни о чем не жалеть».
        В этом цикле талант Клячкина, который высоко оценил классик жанра Булат Окуджава, поднялся на новую ступень. Сохраняя привычную ироническую интонацию 60-х годов, он обогатил песни драматическим содержанием, искренней горечью, гражданскими мотивами. То есть всем тем, что создало славу Магнитиздата.
 

Е. КОНЕВ Президент RIS Record Co
 

 

 

 

В ГАСТРОНОМЕ
 

Страшнее кошки зверя нет,

Как это в общем все знакомо

От надзирателей в тюрьме

До продавщиц из гастронома —

        Любых.
 

Я не кощунствую, о нет,

Я просто вглядываюсь в лица:

В чем одинаков их секрет,

Так странно поровну разлиться —

        На всех.
 

Как насторожены глаза,

Глаза протянуты, как пальцы.

Мы не рабы — кто так сказал?

Рабы не мы — уже подальше —

        Чуть-чуть.
 

Рабы не мы, а кто рабы?

Рабы не мы, быть может, немы.

За кем стояли позабыть

Еще страшнее, чем за кем бы —

        Не встать.
 

В хвосте и шутят, и кричат,

Но вот вы пятый от прилавка.

И суета ушла назад,

И раздражает сзади давка —

        Кончай.
 

Как важно все, что говорит вон та,

Курносая, в халате.

И голос шумом перевит,

Освобождаем, как из ваты —

        Хрусталь.
 

И доброволен тот обряд,

И упоителен, как ласка,

И напряженные молчат

Пять новобранцев у прилавка —

        Равны.
 

Пять кандидатов всех наук,

А может, пять канатоходцев,

И свежее клеймо на лбу,

«Рабы на время, но охотно».

        И что?
 

Страшнее кошки зверя нет,

Как это в общем все знакомо,

И ветчину кладет в пакет

Мне продавщица гастронома.
 

 

 

 

 

ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ
 

Я прощаюсь со страной, где

Прожил жизнь, не разберу чью,

И в последний раз, пока здесь,

Этот воздух, как вино, пью.
 

А на мне, земля, вины нет,
Я не худший у тебя сын.
Если клином на тебе свет,
Пусть я сам решу, что свет — клин.
 

Быть жестокой к сыновьям — грех,

Если вправду ты для них мать,

Первый снег, конечно, твой снег,

Но позволь мне и второй знать.
 

А любовь к тебе, поверь, есть.

Я и слякоти твоей рад,

Но отрава для любви — лесть,

Так зачем, скажи, ты пьешь яд?
 

Ты во мне, как я в тебе, весь.

Но не вскрикнет ни один шрам.

То, что болью прозвенит здесь,

Клеветой прошелестит там.
 

Я прощаюсь со страной, где

Прожил жизнь, не разберу, чью.

И в последний раз, пока здесь,

Этот воздух, как вино, пью.

 

ПЕСНЯ
О ЕДИНСТВЕ И БОРЬБЕ

ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ
 

Подозрительно подозрителен

Стал к себе и себя ловлю:

Ненавижу вот победителей,

А проигрывать не люблю.
 

Вот, к примеру, пишется вечером,

А чертовски хочется спать,

И опять же противоречие.

Диалектика — наша мать.
 

Как не плюнешь, все рядом сходится:

И бессонница, и понос.

Если где-то промчалась конница,

Значит где-то лежит навоз.
 

Пусть с женою я в добром плаванье,

Пусть в чужую жену влюблен,

Исключения — те же правила,

Я укладываюсь в закон.
 

Так все в мире взаимосвязанно,
Не поверите — резонанс!
«Чтоб ни грамма», — мне было сказано,
И как раз у меня аванс.
 

Предусмотрены изменения,

И картина всегда проста —

Если где-то рост населения,

Значит где-то падеж скота.
 

Школьный курс грызя с тихой скукою,

Был я гладкий в нем, как плафон.

А теперь все той же наукою

Досконально я объяснен.
 

Здесь охвачены все чудачества,

И любая сложность ясна.

Даже низкое наше качество

И высокая госцена.
 

И пускай враги удивляются,

Им на слове нас не поймать.

Вечно движется, изменяется,

Диалектика — наша мать.

 

 

 

 

 

 

 

НИ О ЧЕМ НЕ ЖАЛЕТЬ
 

Ни о чем не жалеть —
Этот мудрый, печальный закон
Много лет лечит нас
И, как доктор домашний, знаком.
 

Ни о чем не жалеть —

Значит все остальные слова,

Как леса в ноябре, опустели,

И гулко грохочет листва.
 

Ни о чем никогда не жалеть —

Только не, только нет:

Этой малой частицей кончается след

Никуда не ведущих, но прожитых лет.
 

Ни о чем не жалеть.
Если узел нельзя развязать,
То рубить смысла нет,
Надо просто повязку одеть на глаза.
 

Ни о чем не жалеть,
Если память беззвучно кричит,
Если жжет, словно плеть,
И сквозь трезвые строки рыдает мотив.
 

Ни о чем не жалеть —
Это значит уйти, зачеркнув навсегда
Все, что было с тобой, значит память убить.
И убить свою жизнь за годами года.
 

Ни о чем не жалеть,

Умоляю, меня не проси,

Ни о чем не жалеть —

Это сверх человеческих сил...

 


 

КОНЕВ И КЛЯЧКИНъ - ЛОШАДИНЫЕ ДЕЛА /опыт социальной пилипики/.
 

        Высоцкого положено любить. Кем положено? Богом положено. Господь дал Володе ДАР, талан, каковой тот не зарыл в землю, даже когда зарыли его...
        Высоцкого любят все. Даже те, кому положено не любить - аристократка Мальчевская и эстет Кузьминский. Высоцкого нельзя не любить. Но зато можно не любить - Клячкина. Тем более, что полукровку Высоцкого - любят равно евреи и русские, Клячкина же полюбили в последнее время - Женя Конев и ...
        И тут я должен остановиться. Не из боязни прослыть "антисемитом" /уже, и как!/, а от невозможности выступить против АУДИТОРИИ. Аудитории достаточно противной /не по нац. составу - на Брайтон Бич я чувствую себя, как дома. Хотя и поговаривают, что там меня собираются - БИТЬ. За фильму. Но они хоть не пишут писем. В газету./ А по СОЦ. составу. Которые - пишут.
        Не массажисты и работники ателье пошива бесят меня - способные читать Асадова, а "интеллектуальная элита", способная чтить ... Клячкина.
 

ЕСЕНИН и БЕРАНЖЕ.
 

        Поливая в пивной на Васильевском Есенина - я цитировал Флобера: "Я люблю Беранже. Это большой поэт. Но беда его в том, что уже много лет он работает на вкусы приказчиков из мелочных лавок и провинциальных модисток." Вставал друг: "Вот вы тут за Есенина говорите, так я бы хотел..." Потом другой друг. Потом - пол-пивной. В защиту кумира. Который олицетворял для меня уже не "грядущего", а - ГРЯНУВШЕГО хама. "И зверей, как братьев наших меньших - хлюп-хлюп - никогда не бил по голове!" /У, собачечка.../ "Что ж ты смотришь синими брызгами? Или в морду хошь?" - хрясь! Озверев, по молодости, я орал: "Блока читал? Бурлюка? Туфанова? Чурилина?! Иди и прочти, потом говорить будем!" - ОРАЛ НЕ ПО АДРЕСУ.
        С массажиста или там мясника, столяра и перчаточника - какой спрос? Но спрос зато - с аудитории Е. Клячкина. Понтовой полуграмотной итээрни. С той, что скупала за ползарплаты на черном рынке валютные издания Пастернака, Мандельштама, Цветаевой, Ахматовой, ставила на полированную полочку, и при этом оставалась серой, как штаны пожарника. Пахла она - танзанийским кофе и ликерами "Рижский бальзам" и "Вана Таллин", а не родной бормотухой, привычной каждому мяснику и поэту.
 

КАЖДЫЙ МОЛОТ, МОЛОТ, МОЛОТ...
 

        Мой друг /в юности/ и учитель /в вечности/ Валерий Львович Молот - переводчик Беккетта, Мрожека, Роб-Грийе, один из самых замечательных философических писателей современности - помимо естественной страсти к Высоцкому, питает и столь же противоестественную, с 22-х лет, страсть к Евгению Клячкину. Последний раз мы поругались, когда я не дал ему коневские пленки Клячкина, которые он жаждал прокрутить своей покойной любви /на сей раз - женского пола/. Я даже задумался: а может, этот пошляк Клячкин, порожденный на мою же голову - МНОЮ Ж - действительно достоин любви? Да нет, прослушав его вендиспансерный козлетон на извечную тему еврейства /в 62-м году Евгений Исакович Клячкин еще и не знал, что он еврей, вычетом положенных на музыку текстов Бродского/ - "стошнить я, скажем, не стошнил, но уж - СБЛЕВАЛ - это точно" /выражаясь, хотя и не академически точно, Веничкой Ерофеевым/. Уже тогда, 20 лет назад - порожденного, тепленького, я его -"изблевал". За похабщину. И похабщину не есенинскую, а - асадовскую или Сильвы Капутикян. Не откровенную, шульженковскую - от которой плачет в восторге Миша Шемякин, а похабщину, облеченную в одежды итээровской романтики.
        На вечере в Доме Кино в 67-м, когда Клячкин заявил /стереотипно, и не первый раз/: "Я учился у двух замечательных ленинградских поэтов - Иосифа Бродского и Константина Кузьминского", поставив нас, естественно, не в хронологический, а итээровский табель о рангах - и исполнив после "Пилигримов" свое "Я прижмусь к тебе холодной ногой..." - я возопил, по скромности, не в голос, а запиской из зала: "Женя, не смей петь мой ТУМАН!", но пока записка шла по рядам, он именно им и закончил свое "ученичество". Подойдя к нему опосля, в артистической, я спросил: "Женя, ты что же, не понимаешь, что пишешь - ПОХАБЩИНУ?!" И ответствовал бард: "Нет, я пишу - КРОВЬЮ СЕРДЦА!" "Женя, говорю, проверь свою кровь на бледную спирохету!" На том и простились, 17 годков тому.
        Но снова врывается в мою биографию Клячкин. На сей раз - "еврейскими мотивами" /или - "национальными", как окрестил их Конев/, от которых поневоле станешь антисемитом. И особенно меня вывернуло - "Прощание с Родиной". И текст, и техника, и тема - сплошной торжествующий банал, за музыку я не знаю, за музыку - пусть отвечает Булат Шалавович Окуджава, который в 62-м "высоко оценил" тексты самого Клячкина /напомним, из собственных текстов он тогда пел свои "фишки": "Милая! Чего ты нос повесила...", "По ночной Москве идет девчонка..." и еще, вроде, что-то/: "Женя, Вы же можете писать - не хуже!" /имелось в виду - Бродского, Кузьминского, Вознесенского, на чьи слова Клячкин тогда писал музыку/ - сообщено мне не то самим Клячкиным, не то верным прозелитом его Молотом, в теи же годы. За музыку я не знаю. Вроде, говорят, не просто "гитару щипает", как подавляющее большинство всех этих бардов-ашугов-рапсодов-и-менструэлей, не следует забывать и - бардесс.
        За музыку я не знаю. Но слова - типичное "гавно с одеколоном", как выражалась еврейка Анна Григорьевна Барская, гениальный специалист по Эдуарду Манэ и заведовавшая запасниками класса "А" в Эрмитаже. "Что Вы говорите, Анна Григорьевна?!" /на научном заседании/. "Ну, гавно - я и говорю: ГАВНО!" Слова - усредненный набор итээровской лексики, к русскому языку /того же ВЫСОЦКОГО!/ имеющие примерно то же отношение, что и конструкция "Корпус прибора выполнен в брызгозащищенном исполнении", от которой я чуть не свихнулся в тайге, в 60-м, в экспедиции ДВГУ, куда меня устроил тот же Ося Бродский...
 

ВНАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО...
 

        Я не знаю, почему Клячкин - пошлость. Я не знаю, почему пошлость - Сильва Капутикян, в чьем-то, вполне, достоверном, переводе:
 

Когда домой вернешься поздно,

Ты тоже вспомнишь обо мне -

Я стану дымом папиросным,

Я стану звездами в окне...
 

Или Клячкин:
 

Сигаретой опиши колечко,

Спичкой на снегу поставишь точку.

Что-то, что-то надо поберечь бы,

А не бережем - уж это точно!

 

Или Асадов:
 

Как только разжались объятья,

Девчонка вскочила с травы,

Стыдливо одернула платье

И встала под сенью листвы...
 

Заметьте, я еще цитирую ЛУЧШЕЕ у Клячкина, а не:
 

Этот город, он на вид угрюм -

Краски севера, полу-тона...

Этот город - он тяжело-дум,

Реки в камень он запеле-нал!
 

Я бы за такие стихи /в отличие от Окуджавы/ - благословил бы Клячкина гитарой по потылице. Новую купит, итээр сраный, с гонораров за выступления перед такими же мудаками-итээрами.
        А так - пусть себе поет, только не на еврейскую тему. Ее мы оставим - Иосифу Бродскому. И Владимиру Высоцкому. И все поймут и УСЛЫШАТ.
А Клячкина оставим - Валерию Молоту. Завтра же пленки и отдам, чтоб в доме чисто было. Не для того дедушка повесился...

 

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2007

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга