А.НИК /Николай Аксельрод/.

 
        Прихрамывая на правую /или левую/ ножку, в ортопедическом /или не/ ботинке, с рыжей волосней и бородкой, подает руку даме, вылезающей из троллейбуса:
        - Осторожнее, мадамъ, осторожнее! А то - ёбнетесь!
        Едем втроем и, как полагаю, к Эрлю. На Разъезжей вылезать, час пик, в задний проход - остервенело рвутся люди. Вдруг Эрль, с диким воплем: "Пустите меня!!!" - бросается в толпу, прущую в заднюю дверь автобуса. Эрль - в шляпе, при усах и со старомодным портфелем. Толпа расступается. За ним, прихрамывая на ножку, без шляпы, но в рыжих волосах и бороде - из автобуса появляется Аксельрод. Толпа столбенеет. Но когда за Аксельродом - я, в бороде, волосне, собачьей шубе и с клюкой - толпа в автобус уже больше не хочет. Ну, одного идиота - она бы еще снесла, ну, двух. Но трех - и по нарастающей !...
        Юмором Аксельрод обладал мерзким. Сплетник и неразлей-вода с Гран-Борисом Кудряковым, позднее и с Эрлем. Диму Аксельрода я уже не знал, с меня хватало - и Коли.
        Пописывал. Да и кто на Малой Садовой был не из пишущей братии? А что там, прозу или стихи - так ведь и Хармс был серединка на половинку - прозаик? поэт?
        Это была особая ментальность. В Москве она выразилась в зрелом концептуализме, в Петербурге же бытовала - "любительски". Идет Эрль - и через урны перепрыгивает. С портфелем и в шляпе. Аксельрод прыгать не мог - поэтому "резвился в слове". Надерет цитат из восточных касыд и закомпанует все это в стих. Стихами тоже, естественно, баловался.
Но более - прозой.
        Стихи - посвящал я ему, на его отъезд по женитьбе в Чехословакию. Вошли в мой с А.Б.Ивановым сборник "Гратис" /писан в начале 1973/. Привожу.
 

сатира о России гибнущей за Аксельрода.
 

рушится тайга на малой садовой пространно
сохнут степи у Сайгона подобно простыням
озеро исчезло в саду таврическом быть имевшее
иссякла канализация общественная равно и домашняя
газ земной щедро питающий в района сланцев
прекратил подачу из-за подобных мерзавцев
умерла последняя рыба красивая семга
о чем неутешные рыдания смогов
моровая язва в губернии приключилась
глад настал съели последнюю что в оном приютилась
организация оон шлет в россию бразильский кофий
разумей каковой для народа опий
поставлен вопрос в организации юнеско
не превратится ли аксельрод в ионеско
пьяный комендант Сорокин булавой помавая
изливает на онаго как таковые помои
ибо гаснут над невою невские зори
вспоминая о небывалом уроне
забастовки в тольятти о невыпуске аксельрода
каковой есть позор трудящегося народа
паче дети рождаются без волос и без яиц
таковому поступку удивляясь
как в богемию влекут апокалиптические кони
аксельрода в пломбированном вагоне
 

Февраля 15-аго дня года 1973 от Р.Х. в

Санкт-Петербурге.

 

 

 

 

 

Госпожа Бовари - это я, Аксельрод.

 

 

 

 

ВОСЕМЬ С ПОЛОВИНОЙ ПОЛБАНОК НА ДВОИХ
 

В этом рассказе пойдет речь о том, как родился, ходил в школу, а затем и в ремесленное училище, работал на заводе, и наконец умер простой труженик, токарь 2-ого разряда, Иван Сергеевич Ротзье.

 

 

 

 

 

 

ПЕТУХОВ
 

        У Петухова было трое детей, и все они посещали среднюю школу. Кроме детей у Петухова была кошка и жена Нюра. Кошку Петухов очень любил и называл её Муркой. Неизвестно, любила ли Мурка Петухова, но, во всяком случае, она позволяла ему всякие вольности. Дети Петухова как-то договорились между собой и убили Мурку булыжником. Петухов осерчал и всех детей утопил в ванне, а жене сказал, чтоб ни-ни, чтоб никому значит, что, мол, взяли и сбежали в дальние страны. Потом Петухов пошел на базар и купил по случаю котенка. Назвал он его Мурзиком. Котенок оказался слепым и поэтому все время тыкался рожицей в предметы. Петухов хохотал, а Нюре говорил, чтоб ни-ни, чтоб никому значит.
 

1971
 

 

 

 

 

        Мережковский перешел улицу и оглянулся. Зинка на сей раз не преследовала. Навстречу косолапил Мережковский.
        - Ааа!!!
        Поздоровались, разговорились, оглянулись пару раз - Зинки не видать. Разошлись, втайне подозревая друг друга.
        Встретились вновь к вечеру, оба в дымину пьяные. С ними Мережковский, без Зинки. Угостились, остограммились. Заговорили разом, стараясь перекричать друг друга:
        -Ты, я, они, "а Зинка дрянь!"
        Мережковский был хмур и неопрятен. Кричал Мережковскому в ухо:
        - Сваабода!
        Где там?! Не слушал. Мережковский, Зинку вспоминал, помнилось. Жалко стало, слеза покатилась, манжетом утёр и повеселел:
        - Может ещё по одной?
        Пошептались, хихикнули, и опрокинули, горлом булькая. Стёкла очков запотели, лица - лоск, захотелось песни. Спели как умели, понравилось, спели ещё одну. Мережковский вприсядку. "Эх, эх! Гуляем, мужички! Молодца!"
        Забыли о времени. Хрипели анекдотами: "Дай я, дай я скажу." Мережковский ходил из угла в угол - декламировал.
Потом кидался на шеи и целовался:
        -Гений ведь, куда отнимешь, кому подаришь!? Славно!
        Стояли у форточки, дышали по очереди. Дым от папирос синел на лицах. Угри на носу выделялись крапинками и светились. Вдруг засмеялись от души:
        - Какие мы всё-таки еще дети...
        Не хотелось утра, но зевалось. Вповалку лежали и храпели .
        Снились тяжёлые сны.
 

 

1971
 

 

 

 

Рассказ
 

        Мы поцеловались как всегда и улыбнулись друг другу очень любезно.
        Надо вам пояснить, что целоваться с ним одно удовольствие.
        Любезность же - это вторая наша натура, или точнее натур—философия .
        Губы у него сладкие. Особенно после того, как он выкурит сигару.
        Потом любезно и не без любознательности заглядываем друг другу в глаза.
        Сидим на кан-апе.
        Мягкий свет стелется по всей площади комнаты, 18 квадратных метров света. Это настольная лампа, - его настольная лампа, стоящая на столе, в то время как мы на кан-апе целуемся. Не так часто. В основном сразу же после моего прихода к нему. Я к нему прихожу и тут же сажусь на это кан-апе. Он отодвигает в сторону лист бумаги и, любезно мне улыбаясь, двигается навстречу с протянутыми губами. Чмок, чмок! Мы садимся и всматриваемся друг в друга.
        Ну рассказывай, говорит он. Я начинаю рассказывать.
        - Всюду волнения. Вот сегодня шла по улице и видела, как свирепый ветер волнует кроны деревьев. Протяжно выли псы,
и неслись стремглав серые прибалтийские тучи. На рейде стоит корабль, а с набережной на него устремлены взволнованные лица. И не только ветер и деревья, не только корабль и псы, но ещё что-то неясное носится в пространстве и волнуется. А что ты?

        И он:
        - Мой мягкий настольный свет рассеивает по всей площади (18 квадратных метров) тишину и оторванность от всего мира. И даже кроны деревьев, и тучи, несущиеся куда-то за окном, - всё это лишь декорация, кинематограф. И даже не слышно звуков рояля.
        - Ты не боишься тишины? Этого гула тишины, от которого порой волосы дыбятся?
        - Страх, это другое - страх всегда присутствует, но вид шуршащих туч что-то напевает мне, и этот напев, и мягкий свет моей настольной лампы рождают воспоминания.
        Мы поцеловались.
        Губы у него сладкие, но ещё не так, как бывают сладкими после сигары.

        Мы поцеловались.
        - Какие это воспоминания?
        - Я вижу город. В этом городе много башен и маленьких домов с черепичными крышами. Из окна я вижу, как поднимается
в гору лента дороги и обрывается у толстой, как баба, башни. И по небу ползут серые тучи.
        - Ты был в этом городе когда-нибудь?
        - Да, был!
        - Что ещё видишь ты?
        - Иногда я вижу себя сидящим на стуле и снимающим с себя башмаки. За окном яркое солнце и снег. Я пришёл домой с холода, замерзший, и радуюсь теплу, дому и тому, что так крепко защищен от холода улицы.
        Но это не я. Я видел такую картинку в одной детской книжке. Я любуюсь на эту картинку, умиляюсь ею.
 

        Он встал и прошелся по комнате тихими шагами.
 

        - Глупо, конечно, сентиментально, но почему-то именно два эти воспоминания возвращаются всё время ко мне, когда я смотрю в окно и вижу тучи, дождь, и зелёные кроны деревьев, волнующиеся от порывов неслышного ветра.
 

        Вот он какой!

 

        Вот ты какой!
 

        Он вернулся, сел рядом со мной на кан-апе и смущенно улыбнулся.
 

        - Вот ты скоро уйдёшь, уже пора, - он посмотрел на ручные часы, - в свой порывистый мир и, быть может, немного приглушишь волнения дня, побыв тут со мной некоторое время в рассеивающем мягком свете. Я уже вижу - тебе стоит теперь только переступить порог моего дома, как деревья выровняются и замрут на месте, а тучи прекратят свой бег.
 

        Ещё потом мы говорили с ним, увлекаясь, о технике стиха, и нас чуть не задавил фиакр.
 

 

26.IV.74.
 

 

 

 

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ

Рассказ
 

        Владею собой. Пишу "Кантемира". Написал стихи - "Ты немного со мной поиграла".


Ты немного

Со мной

Поиграла

В волосах моих

Что-то искала

Ты со мной

Поиграла немного

Не найдя ничего

Ты ушла.
 

        Отложил перо и вспомнил Валерия Брюсова. Отложил томик Валерия Брюсова и взял перо. Отложил и перо, и Брюсова, и только что написанное стихотворение. Письменный стол был гладкий, полированный. Видел узоры, сучки, разводы, изгибы. Да, лес, да! Грибы, Шишкин, паркет в Русском музее. Рука к перу, перо к бумаге, и снова Брюсов на столе.
 

Ты немного

Со мной
В волосах моих

Рыжих искала.
 

        Да, искала. Вы, говорит, с космосом посредством своих волос общаетесь? Я, говорит, тоже - и встряхнула ими.
        Владею собой. Сразу на неё не бросился. Рот кривил и о всяких зверствах рассказывал. Знаю, любят они, когда им о зверствах рассказываешь. Голос дрожит, знаю я это чувство, но собой владею. Не хочется распускаться. Многие на моих -глазах распускались.
        Встал из-за стола и прошёлся по комнате. Поправил скатерть на столе. Никакой у меня скатерти нет, это я так, но собой владею. Высунулся из окна, но вспомнил, что давно зарёкся писать об окнах. Было свежее утро. Вздохнул полной грудью и понял, что весь мир - это насмешка. Рассмеялся. Хорошо . А миру - всё не хорошо. Почему так?
 

Ничего, ничего

Ты ушла
Поиграла немного

Со мною
Только зыбкая тень

И тепло твоих ног

На подушке помятой

Остались.
 

        Ну вот, пришла и сразу заговорила о космосе, из волос электричество гребёнкой добывая перед зеркалом.
        Вполоборота: вы знаете - общаюсь, - и вы тоже?

        Прилично ли это?
 

        Дышу полной грудью. Смеюсь и плюю на тротуар, на мир, на проходящего мимо господина Брюсова.
        Бороду отрастил, а совесть запустил. Чёрт с ним! Мир хорош, пока его не трогаешь. А копни - и поехало. Сопли, вопли и понос. Я потом ещё к этому вернусь. Сейчас не об этом. Всё это время я вроде бы и живу, а как бы сплю. Так уж получается. Я всё вру. У меня нет стола, нет пера и бумаги, и господа с бородками клинышком под окнами не шляются.
 

Только зыбкая тень

На подушке помятой

Лежит.
 

        Пишу я лёжа. Все давно исписались, и говорить - я писатель - можно лишь рыжей школьнице. Все вопросы разрешены давно. Мир - болото сомнений. Каждое поколение сомневается и оставляет следы своих сомнений. И только.
 

Как следы её ног

На подушке моей...
 

        Отворачиваюсь резко от окна и подхожу к столу.
        Стою, стою, стою в задумчивости - греюсь мечтой. Да, я писатель - снова ей. Это значит, я должен описать её тело. Значит, она должна лечь. На стол. Да, да, - на стол. Она будет лежать извилиной на извилистом настольном рисунке, а я буду описывать её тело, её мир. Между поцелуями задавать вопросы и с точностью их конспектировать.
 

                Вопрос: Что вы при этом чувствуете?
                Ответ: Мне хорошо.
                Вопрос: Что такое хорошо?
                Ответ: Мне приятно.
                Вопрос: А именно?
 

        Извилина тела или изгиб тела? И там и тут сучки, и там лес, и тут лес. Душа потёмки.
        Писатели исписались, поэты испелись, художники изрисовались. Все остальные истлелись. Что подо мной - тело или тлен? Оно молодо, но тлен. Оно ещё может удивляться, но удивление это старо. Ничего другого и не ждёшь, я потому-то оно и лежит ногами в подушку.
        Ушла давно. Я полной грудью. Стишок на столе - плод воспоминаний. Какой плод она унесла? Ну тело, ну приятно, ну, поехали!
        Беру лист. Может выкинуть его в окно? Пускай летит листом осенним.
        Все исписались. Не о чем больше. Даже тело её не ново. Старо своей формой и горбится. Груз веков.
        Ходить по комнате и думать. Думать без конца. До тех пор, пока не проголодаешься, но и тогда думать о еде.
 

 


*  *  *

 

        Утром написал два стихотворения. "Любовь". Потом в лавке купил: калоши, перчатки, Лермонтова.
 

Любовь бывает разная
К предметам и явлениям
Любовь она опасная
Когда в ней только страсть.
 

Любовь приходит полночью

А утром легкой дымкою

Она летит по комнате

Не дав себя поймать.
 

        Второе не буду переписывать. Оделся и обнаружил, что уже осень. Подумал: надо купить калоши, перчатки, Лермонтова.

        Пошёл в лавку. В лавке полно людей. Покупают всё, что можно: нижнее бельё и Пушкина, шляпки и Мережковского. Кому-то захотелось Л.Н.Толстого. Без нагрузки не продаём, заявил лавочник. С грузом, с нагрузкой - какая разница. Тому пришлось купить Толстого и зонтик.
 

Зонтиком укрывшись

Томик Толстого в руке

Дождь стучит тяжёлый

Это ль не любовь?!
 

        Калоши тут же и одел. Перчатку одну. Другую с Лермонтовым держал и думал:
                1) Вот совпадения. Перчатка вещь дуэльная. Его по лицу, перчатку на пол, под ноги. А я её в руке, и рядом Лермонтов, убитый на дуэли.
                2) Лермонтов завидовал Пушкину и как тот, тоже дуэли искал.
                3) Убить самого себя грех, а подставить грудь или спину - не грех.
                4) Не убивать они оба шли, а убитыми хотели быть.
                5) То, что калоши, перчатки и Лермонтов, так ведь это проза. Пушкин, вероятно, тоже покупал в лавке французский роман, пилку для ногтей и игральные кости. Помните:
 

Быть можно дельным человеком

И думать о красе ногтей.
 

        Вот оно. Не ясно, зачем только прозу облекать в стихотворную форму?
 

 

*  *  *

 

        Теперь я спокоен, так спокоен, как труп... и только. В сердце заглянуть боюсь. К Варе злоба и полупрезрение. Образ Любви Андреевны выплывает, как утешающий и смягчающий. Хорошо бы иметь в ней друга.
        Ни о какой Варе, а тем более Любви, я писать не буду. Я их, собственно, даже и не придумывал, само как-то получилось. То, что касается трупа, это святая правда. Конечно, приятно быть живым, веселым, беспокойным и шумливым человеком, но и спокойствие трупа тоже не плохо. Труп, он отрекается от всего и, конечно, в сердце не заглядывает. Изобретение нести гроб на плечах принадлежит мне, конечно мне...
 

Я несу на плечах своих гроб
Я один на один с этим гробом иду
Мы плывём словно челн по волнам
Между улиц и жёлтых домов.
На плечах моих гроб
Тихо волны весеннего дня нам в лицо.
Но споткнуться нельзя. Этот гроб
Словно крест я решился нести

Сквозь века.
 

        Я долго думал, кому посвятить это стихотворение. Дело в том, что оно так и напрашивается, чтобы его кому-нибудь посвятили. Но посвятить мёртвому - теряется смысл, живой же может обидеться, - вот и посвящаю его себе.
 

Сам себя возлюбив
Я стихи посвящаю себе.


        Этакое двустишие вдруг в комнату впорхнуло, хоть и закрыто окно.
 

 

 

*  *  *

 

        Умер Лялечкин. Эта смерть, против ожидания, глубоко затронула меня. Лялечкин был моим наиближайшим другом, хотя я в этом и не отдавал себе отчёта. Мы родились в один и тот же год, и я думал, что и умрём в один, но он мёртв и "гроб на плесах моих", я жив, но "крест тяжел". Чтобы развеяться, я вышел из дома и пошёл вдоль Кировского проспекта. Была весна, но такая дождливая, неопрятная. Я нёс в себе смерть друга и старался думать только о ней, хотя думать о ней мне не хотелось, дойдя до Гренадёрского моста, я остановился. По левую руку, в первом этаже пятиэтажного дома находилась парикмахерская. Эту парикмахерскую строил Лялечкин. По правую руку шли старые дома. В одном из них жила моя тётка. Жила в квартире дореволюционной балерины. Была она любовницей царя, балерина эта, и царь частенько к ней на чай жаловал. Тётка жила в комнате, которая на плане квартиры была отмечена как курительная.
        Да, господа!
        Лялечкин же был прораб, и, кажется, эта парикмахерская была его последним делом. Мне вдруг закапало за воротник, и я пошёл обратно вдоль проспекта. На углу проф. Попова я снова остановился перед домом Шаляпина, в котором расположилась поликлиника. Я не то чтобы смотрел на этот дом, в котором тогда жила моя тётка, - смотрел я на другую сторону, на проходящих туристов, далее я шёл к реке Карповке, которая впадает в Чёрную речку, на берегу которой стрелялся Пушкин. Вот ведь как всё вдруг запуталось: течение рек, времён и смерть Лялечкина. Холодно мне стало, от реки несло перегаром и ещё чем-то, неуловимо грустным. Поспешил домой и наткнулся на Лялечкина.
 

 

*  *  *

 

        Написал стихотворение, которым сам доволен:
 

       Чай.
 

Вечер, сумрак и окно вспотело

Стол щербатый и поднос

На плите стоит сердитый

В каплях пота самовар.
 

        Неплохо. Я редко бываю сам собой доволен, но сегодня, написав стихи, очень доволен.
        Варя не приходила, зато звонила Л.А. Здравствуй, сказала она, друг мой! Знаешь, продолжала она, я такая сегодня счастливая! Была потом пауза. И: ты не спросишь, почему?
        Так почему? спросил я.
        - Я встала утром и, отодвинув штору, увидела, что напротив, в соседнем доме, точно такая же молодая женщина открывает штору и тут же вся как будто отдается этому наступающему дню. Я видела себя со стороны, и мне стало так хорошо и легко, что голова моя закружилась от счастья, и я снова к окну подошла и видела - напротив женщина кружилась в вальсе.
 

         Чай.
 

Вечер, сумрак и окно вспотело

Стол щербатый и поднос

На плите стоит сердитый

В каплях пота самовар.
 

Утром рано мне звонила

Словно бабочкой влетев

Шторы окон мне открыла

Люба, Люба - голос трель.
 

        - Ну а что ты, мой друг, продолжала она, голос твой мрачен? Ты плохо спал?
        - Да вовсе я не спал, я ей в ответ. - Всю ночь за чаем просидел.
        - Да что ты, милый, надорвешься. Такое сердце биться перестанет. Увидимся?
        - Пожалуй. Приходи. Мы выпьем чаю.

        Любовь Андреевна нажала на рычаг.
 

         Чай.
 

Вечер, сумрак и окно вспотело

Стол щербатый и поднос
На плите стоит сердитый

В каплях пота самовар.
 

Утром рано мне звонила

Словно бабочкой влетев

Шторы окон мне открыла

Люба, Люба - голос трель.
 

День летел - и на диване

В ожидании Любви

Я сидел в объятьях неги

Где-то жарил патефон.
 

Ты приди ко мне отведать

Чаю с репой и борщом

Ты приди ко мне как лето

С ветром бурей и дождём.
 

        Потом она пришла, уселась рядом на диване. Ну вот, я и пришла, она сказала. Глаза её блестели (была весна). Послушай, что с тобой? Расшевелись, взбодрись, всмотрись! За окном чудная погода, а ты - как зверь и нелюдим. Давай закружимся с тобой мы в вихре вальса заводского. Давай тебя я поцелую в лицо и в губы, и в глаза, - проснись, очнись - давно роса на чайный куст уже легла.
        И мы легли, и тело зыбкое её ходило, и, словно чая аромат, по комнате летало мыло. - о полно, полно, - перестань!
 

         Чай.
 

Словно вихрь всё промчалось

Горе, радость и любовь

Тело зыбкое осталось
В неподвижности лежать.
 

        Одевались не спеша. Уходя, Любовь Андреевна сказала:

        - Милый, не сердись. Ведь это утро было так прекрасно, и не напрасно сегодня я к тебе пришла. Нет, нет, ты оставайся и чай свой допивай. Мой милый, не сердись, действительно пора. Мой муж придёт с работы, и я должна (со смехом) хотя бы чашку чая заварить. Прощай сегодня, завтра позвоню. - Она ушла, меня оставив на диване. Она ушла. Чёрт с ней, пусть катится, а я действительно - пойду ещё чая выпью. Как говорит В.Э. - жажда, жажда замучила. Гуд бай.
 

 

 

*  *  *

 

        А, Курсинский! Клянусь - ты холоден. Берегись.
        Я обошёл вдоль тела и пальцем указательным коснулся. Ты холоден, Курсинский, - берегись.
        Я сел на корточки, у ног твоих согнувшись. Проверить я решил твоё телосложенье. Оно холодным оказалось.
 

        Берегись - Курсинский.
 

        Я птицею взлетел в пространство над тобою, и словно лес твои темнели пряди. Я дунул, воздух в ветер превратив. Ты холоден остался. О, берегись, Курсинский!
        Что оставалось мне? Я саблю вытащил из ножен. Взмахнул рукой - и покатилась голова.
        И холоден остался ты, Курсинский, так берегись твоя душа. Клянусь, я к ней найду лазейку.
 

 

1974 г.
 

 

 

Петров

 

        Сижу на стуле на берегу залива и наблюдаю за закатом солнца. Оно уходит в море, и появляется Петров.
        - Я пришел тебя сменить, - говорит он мне.
        - Что ж!
        Встаю со стула и перебрасываю через плечо мешок дров. Иду по бережку, по водичке, чтобы собаки на след не напали. Показались высотные бараки. Иду мимо, тщательно заметая следы мешком с дровами. Но всё это напрасно, через полчаса мне надо вернуться к стулу и досмотреть отблески в воде. К этому времени труп Петрова наверняка обнаружится и уберется в карету скорой помощи. Напеваю песенку и иду мимо булочной.
 

Святая жопа

С губами младенца

Зачем не раскрыла

Ты тайну травы
 

        Сделав три круга вокруг бараков, той же дорогой возвращаюсь к стулу. Петров, мёртвый, сидит как ни в чём на бывало и на воду щурится, делать нечего. Все дрова на землю и развожу костер. Труп туда, в огонь. Смердит Петров, как заводская труба. Я сижу на стуле и наблюдаю за разгулявшейся корюшкой. Плывёт корабль и сигналы мне подает звуковые, трубные. Везут холеру из Астрахани, будет много костров, думаю, много Петровых и Сидоровых сгорит в них. Ну а мне-то какое дело! Вот рыба, вот вода, вот стул, на стуле я. Приходит Петров и говорит:
        - Слезай, я пришёл тебя сменить.
        - Что ж!
        Встаю и подхватываю стул под мышку. Сиди, Петров, на голых камнях, жопу студи. Стул мой, не казённый. Ухожу далеко от берега, на другой конец города, смотреть, как из воды выползает чистое утреннее солнышко. Проходя мимо первых костров, весело напеваю песенку.
 

Зачем не сказала,

Зачем утаила

Ты тайну травы,

Ты тайну травы.
 

 

14.10.74.
 

 

 

 

Проект письма №10 к...
 

Кто не верит - пусть разводит галок.
"Нарты"


Свежее слово держи под замком. Меланхолически рви бумагу. Слово ласковое тебе сказала, ответь грубым. Обидится, будет дурой. Не смейся в лицо самому себе, уважая при этом в себе все достоинства, даже патологические. Если увидишь несчастье, на коне нартов, плюнь с Казбека в Терек, плюнь три раза. Под дождем не ходи один, чтобы с ума сойти не в одиночку. Весной гляди в оба. Вот стоит школьница, с которой впору выспаться. Чёрные чулки на ногах её, знай: она сексуальна, раз спиной прислонилась к стене. Каждое утро сладко зевай и не спеши вставать к обеду. Кипяток без чая - яд. Пьяный, сидя на земле, кусает девушек за ноги, собакой себя бешеной представив: и это порыв, только необузданный. Раз в три года ходи в баню ради профилактики. Всё остальное свободное время мой душу. Не будь идиотом, не поддавайся на соблазны Догменов. Задумал жениться - женись с закрытыми глазами и ушами, заткнутыми ватой. Она потом всё равно откроет глаза на себя, но не теряйся и в реку ближайшую не бросайся. Брось туда вату, детей не будет. Течение времени не имеет ничего общего с течением часа. Купи себе шляпу и не снимай её, когда встретишься с Догменом. С книжкой проводи время на крыше: набравшись мудрости, веселей плеваться. Всё, что внизу, может быть когда-нибудь и будет наверху, но то, что наверху, никогда не будет внизу. Все способы хороши для достижения глубокого сна. Не спеши из пивной, никто не знает, что тебя ожидает снаружи. Не пытайся познать ветра, не то он тебя познает. Полюби самого себя, но не настолько, чтобы потом возненавидеть за это. Увидев школьницу, сразу на неё не набрасывайся, пусть она тебе сначала Дневник покажет. Никогда не пользуйся общественным транспортом - будешь слишком много знать и скоро состаришься. Работу бери на дом, если дают. Если не дают, не бери. Никогда и никого не учи, иначе тебя проучат. Не доверяй никому своих авторучек - рука отсохнет. В кино ходи только с презервативом. Лучшая беседа - это большая пауза. Если приходится говорить, говори так, чтобы тебя никто не расслышал. Заметив навстречу идущего инженера, повернись вокруг себя три раза. Седьмой день - конец воскресенья. Враг человека - Догмен. Цветной сон - лучший доктор. Все встречные - поперечные. Любой абсурд оборачивается кругом. У любви один конец. Прежде чем сказать Да, скажи Нет. Женщина - десятиминутка. Все Догмены одноглазы. Читай только вслух, чтобы все разбегались и прятались. В гости ходи только к самому себе. Чужим ключом свои двери не откроешь. Кот, рожденный мышью - Камышь. Избыток силы выбрасывай на горячий камень. Гений - не тот, про которого говорят: Это - гений. Гений - тот, кто говорит: Я гений. Утро для новичков. День для обжор. Вечер для старичков. Ночь для спанья. Сила твоя в тебе, не задувай свечи. Очи твои - огни, ими свой путь освети. И школьница может быть Догменом. Знай: в огне сгоришь; огонь - колыбельная. Каждый день горишь, не замечаешь; так что не ропщи. Не беги от холода к теплу. Беги от холода к холоду, по дороге согреешься, живи, где хочешь - ночи длинны. Не пытайся познать тайного, явного не видав. Каждый день - чудо, стоит лишь подумать о ночи. Мышь может родить гору, человек же - ни горы и ни мыши. Природа - климакс. Женщина позволит на себя влезть Догмену, но не позволит сломать цветок Ангелу. Всё, что в земле, всё твоё - хочешь ли тогда принадлежать только самому себе? Можешь бумагу рвать только меланхолически. Со школьницей выспись только с согласия своего внутреннего голоса. На бездну наплюй. Если поздно, ложись спать. Всё кончается, и даже этот текст.
 

 

2 марта 1975 года.

 
назад
дальше
  

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 4-А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга