За день до отъезда

- Боже, зачем до застывших рек

белым цветком зацветает снег?
- Он так живет, полет - его век.

Просто полет - его век.
 

- Боже, в болезни извечных вин

как жить нам, душам Твоих ловитв?
- Для радости, девочка, и для любви,

просто так, для любви.
 

- А что это там, за мостом вдали?

Нежная тьма в сплетении лип...
- А там, моя девочка, край земли.

Там просто край земли.
 

1976
 

                                                           памяти Аронзона
 

Над мостами сведенными низкое небо темно.

Встав на кромке перил, можно дерзкой рукой дотянуться -

и рвануться еще, чтоб перила ушли из-под ног,

обезумев от счастья: тебе позволяют вернуться.
 

И поднимешься, светлый, с одной лишь тревогой, одной -

этот всплеск вдалеке как ей в сердце стократно вернется.

И тебя не отыщет бессильное слово: "Родной!"

И пустая ладонь, не коснувшись твоей, разомкнётся.
 

Ей в беззвездные ночи скитаться еще у реки,
в опустевшей душе только скорбную память лаская.
Ты же жди, а пока имя новое ей нареки
там, куда ты ушел - там, куда ее все не пускают.
 

...и когда наконец отворятся пред ней небеса,

и устало и тихо, не веря еще, улыбнется -

ты возьмешь ее на руки и в золотые леса

унесешь навсегда из глубин голубого колодца.
 

1976

МАГДАЛИНА
 

Ты ли это? Долгими ночами

звездными бездонными очами

сожжена дотла.

Ты ли это? Ласками чужими

с губ моих Твое украли имя -

не уберегла.
 

Первый, сладкий, вольный иль невольный -

но обман - приемлю вновь безвольно,

нет судьбы иной.
Тело к телу льнет, как к солнцу - тени,

но душе в чаду ночных сплетений

тяжко быть одной.
 

О, мои невидящие ночи!
Как сквозь них узреть Тебя воочью,
вечны страсть и страх!
Твой ли след в песках, давно остывших,
на долинах, под Луной не бывших,
целовала в снах?
 

Или ложь? И призрачные чары
дел Твоих - мгновенный и случайный
отблеск на траве,
жажда смысла - бред, и исцеляет
лишь последний знак, что прах являет
в светлом Божестве?
 

Так во имя небыли желанной

оборви рукою долгожданной

мой ненужный миг -

я иду! И встала у порога...

Но сияет благостыней Бога

Твой спокойный лик.
 

1976
 

Неисчерпаемое ожидание
увечных крыльев, о полете помнящих
не песни перьев в ветрах, крылья полнящих -
но лишь что песни, не землей им данные
с земли не спеть.
                        И это как создание
молитвы в камне - с той тяжелой верою

последней, что творит черту летящую,

и вот - летит над всей громадой спящею,

бросая ввысь свершившееся: " Верую! "
 

1977

ОКОНЧАНИЕ ЛИВНЯ
 

Еще жило дыхание дождя,
и капли, счеты с временем сводя -
любая донести себя спешила -
 

как черепки разбитого кувшина

летели вниз, пока в святых вершинах

ангел сиял, пророка в рай вводя -
 

так падали. И знали пустоту,

отчаянное торжество полета

как знал гонец последнюю версту,

вразмах упавший к городским воротам

и хриплых звуков смертное вино

изливший на томящиеся души -
 

так ливень шел - до дна, сплошной стеной,

что травы каменели от удушья.
 

И раскрывали жаждущие рты -

наги и чисты, словно в день творенья -

и рвались ввысь, на вольное паренье,

и слепли от минутной красоты.
 

Им все казалось: или длится миг,

или сейчас случится, отмоленный

всей жизнью, проведенной на коленах

душою, напряженной словно крик

под горлом онемевшего - навырост

отмерянный, раскроенный как вырез

на юной чуть поднявшейся груди.
 

Так схимник скажет: "Встань!" - калека встанет
и силу отдающего помянет -
так приносили в дар себя дожди.
Так принимали травы дар - и жили!
как никогда, опомнившись, спеша...
 

Мои глаза тогда не мне служили,

подсмотренное счастье сторожа.
 

1977
 

САЛАМАНДРА
 

Чисты и страстны движенья заломленных рук.

В танце неистовом жди: возвращается Бог

В миг постижения тело взорвется от мук -

Ибо любовь это смерть. И смерть есть Любовь!
 

1976

1.

ПЕНТАГРАММА
 

                          "увидел... подобного Сыну

                                            Человеческому"
                                     Откровение Иоанна
 

Полно! Ударилось, как взорвалось
вырвалось, сердца не видя - насквозь

вскинулось - крылья поднять удалось -

бред или милость?
 

Как тебе ночь напролет не спалось,

голым рыданием горло свело -

и подступило к глазам, и вошло,

остановилось.
 

Что же - свершается как ты хотел:

избран и выделен твой удел.

Что это было? - только ли дел -

знать, чем напился!
 

Полно, ты этим переболел -

полно, ты гибнул - и уцелел

в миг, когда жалости пожалел

и устыдился...
 

И в опьяненьи смятенных крыл

время ли выдумать, что открыл

или каноны слепой игры

время ли выбрать?
 

Полно, лети! - и не до красот,

после увяжешь, как повезет -

важно ли как - для каймы узор

можно и выкрасть.
 

                    ***

Крепче, чем под колесом колесниц
в душу вписалось.
Дольше, чем мускусом - кожа блудниц
будешь отмечен.
Что, или страшно? осталось найти
самую малость -
но не просыпь, ибо в чем пронести -
может быть, не в чем.

2.

                                "но не просыпь..."
 

Что ж, перечти по пальцам все дары,

пока еще ты можешь их припомнить -

и назови их как-нибудь, заполни

провал - синичий скок - и нечем крыть
 

провал зрачка в белке, в глазах темно

пока же ночь снаружи не растает,

найти слова и по углам расставить

взамен ушедшего разрешено.
 

Иначе как удержишь - торопись!

И боже правый, стоит торопиться:

одним глотком и на день не напиться,

а нужно что-нибудь на жизнь скопить
 

И ты припомнишь строгие слова,

насмешливую пустоту осветишь

благоговейно... и за них ответишь

хоть головой.
                    Да вот и голова.
 

3.

             "и ты припомнишь строгие слова"
 

Запреты добровольны, как вериги.

Хотя постриг пока что не решен,

на пьяный хохоток попа-расстриги

пониже глаз опустишь капюшон -
 

и прочь отсюда, глаз не подымая.
Смягчи свой гнев, хоть гнев твой и не воск
и выдавив с трудом, себя ломая,
как яд из жала - жалость для него
 

поймешь, устав как после долгой травли,

что жалость здесь, пожалуй, ни при чем.

Но более не усомнишься - прав ли? -

по вере - верить обречен.
 

Тебе - жалеть? Тебя кто пожалеет,

кому б ты подарил такой успех?

Скорее прочь - останется целее

все что ты для себя принять успел.

И честно признавая пораженье
меж слов чужих, между чужих побед -
спеши! убей и отмоли сомненье
и о себе не говори себе.
 

Все искупает кровь от рук на водах,

и отлетевшая от глаз тоска -

и что-то в них оставшееся, что ты,

решившись верить - только допускал.
 

И ради глаз, сорвавшихся на крике,

закрой свои: твой путь уже решен.

Запреты добровольны, как вериги -

надвинь же, да пониже, капюшон.
 

4.

                   "и ради глаз, сорвавшихся на крике..."
 

Вспомни лишь, не скажи - то был ты или же ты там не был?

Если не был и не виноват, как тебе довелось

прежде жизни поставить тот миг, когда падало небо

в помраченные очи под слипшейся прядкой волос?
 

Прежде жизни и прежде себя, каким был ты когда-то

но не здесь - здесь один, на века затянувшийся сон:

в чреве белого города падает ношей распятый

до креста - а стигматы твоя призывает ладонь.
 

Ибо раны - Ему. Обрываешься вслед но не в помощь

за Него - не исполнишь, а время не терпит пустот,

подменяет виной, как вином опьяняет - и помни:

неизбежно - упасть, как сирень зацветает - крестом.
 

... ну, а если и был - если ты был за тем оцепленьем

если руки в крови, если ты жаждал крови, как волк -

сон твой не изменился, когда ты вставал на колени.

Значит, долг за тобой - и тебе ли считать этот долг!
 

Разве память доверена нашей недолгой природе,
что берешься воздать - и за свой ли? непомнимый путь
там, в начале пути Он прощает долги и уходит.
Ты, отпущенник Бога - что ты ему хочешь вернуть?
 

и за что? Неужели за смерть - столько раз умирал ты,

столько раз будешь мертв с этих пор и до новой поры.

Божьим Сыном Он был. Ты ли пасынок, алчущий правды -

для нее и принявший чужие законы игры!

5.

                                                  "ты ли пасынок..."
 

Украденным отметится укравший
и под взбесившийся шаманский бубен,

случиться может - упадет он мертвым.
 

Или вернется от себя бежавший,
душа очнется от побега, будто
на время, пока длился он - замерзла.
 

Ты башню замыкал над небесами,

но от отвеса так ее уносит -

сойдется ль купол там, куда нацелен?
 

Один лишь Шива с восемью глазами -
и у того девятый в переносьи
у одного лица - лишь он и ценен.
 

О, для тебя когда-то было важно

согреть цветок - дыханием, руками

ты за него, ты только был в ответе
 

и вынес в недостроенную башню
и высадил в обточенные камни
и как он умер - ты и не заметил.
 

И лишь когда уже не будет страшно

увидеть мертвый стебель в мертвом доме,

и наклонишься, чтобы бросить вон -
 

молчанье из груди ворвется в башню

и ты цветка коснешься, и в ладони

поднимешь трупик сердца своего.
 

Подавишься невыкричанным плачем,
как будет навсегда, когда мы спросим -
за что? - о, так и будет с нами всеми,
 

так было. Так мы за небрежность платим.

И расплатившись, вновь кредитов просим

ты на полу у ног увидишь семя
                                              цветка.
 

1978

По памяти прикосновений

пытаюсь воссоздать лицо,

которое сегодня не узнала.

Рука скользит по зеркалу, и мало

надежды на иссеченный резцом

край рамы зеркала.
                        Сказавший " veni "
наверное, продолжит: " vidi " - фраза

не прежде кончится, чем жизнь -
 

рука скользит, я отнимаю руку,

пока еще возможно отложить

конец движения, пока упруго

течет стекло под пальцами,
                                         а в нем
мое лицо над отраженным днем

не изменилось навсегда и сразу...
 

Когда рука коснется рамы,

как если бы коснулась двери,

я постучу и попрошу пустить.
 

И я скажу, что я пришла с дарами,
и пусть мне воздадут как всем - по вере,
чего мне ждать, мне глаз не отвести!
 

... рука скользит с угла и до угла -

я солгала бы, как всегда, как проще -

но жизнь остановилась у стекла

и не стучась, уже вошла наощупь.

Но взгляд сошелся - вечность утекла,

легко меня от слова отлучая.

Скользнули дни, не составляя лет...
 

Но взгляд сошелся - я не различаю:

жизнь не решилась, или жизни нет.
 

20/11/78

1.

ТРИ НЕБОЛЬШИХ ПИСЬМА ДОМОЙ
 

                                   Надежде Вильно
 

По черному песку да ломким тростником

я напишу о том, что я по Вас тоскую,

что здесь я не нашла и не ищу свой дом.

Да не пошлет Господь и Вам печаль такую!
 

По черному песку свивается волна.

Я здесь давно живу, и плача, и ликуя -

как я ждала того - как я сейчас одна!

Да не пошлет Господь и Вам печаль такую.
 

А то, о чем пишу Вам ломким тростником,

о чем так горячо, бессвязно Вам толкую -

по черному песку, по солнцу, босиком -

да не пошлет Господь и Вам печаль такую.
 

А то, что плач мой - Вам, а ревности - дождю,

который плачет сам, и голубем воркует -

на черные пески - о, нет, я Вас не жду:

да не пошлет Господь и Вам печаль такую!
 

2.

Чуть скучновато и неторопливо
пишу про то,
как шли валы, ломая гребни с пенной гривой
и на пальто
летели брызги...
                       Виноград подсох.
                                                 Оливы
снимают по садам.

Я пью вино последнего разлива,

допью - стакан отдам,

и муж нальет еще, и не последний.

Потом, одна -
украдкой выпью и без позволений

еще вина!
От моря брызги - крепче царской водки -

шалит Эол! -
на каменный, на белый, чистый, звонкий -

летят на пол.
И мне легко смеяться и нелепо

твердить, мой свет:
"Есть только солнце, только море, небо -

другого нет!"

3.

/ Римская поэма /
 

Пенная линия по песку -
след волны.
Солнце в водах омывает усталые очи,
воды светом полны...
                                Тихо.
Я скоро себя обреку

молча глядеть, как горят мои свечи и ночи.
 

Показалось - прощаюсь,
но я не простилась с землей.
Уходя, оставила горстку земли,
                                             горсточку снега.

Не отпускает, болит.
 

Тирренский прибой
                             беспечен:

здесь время бесплотно -
                                    здесь ему ведома нега.
 

Я случайно вошла, и я ненадолго.

Разбираю небрежные выплески пены,

волхвую, конечно.
                           Все пытаю судьбу -

о чем? Я не хотела обмена.

Так и вышло.
                    Ниточку бус -

янтарные смолки, и только,
                                         мамин подарок -

взяла с холодного моря.
 

А в Риме, под сводами арок

время гостит,
                  да я иногда прохожу,
                                                 вспоминаю чужое:
глядеть, как кровь приливает к ножу,

сбегались римские жены,
                                     спешили мужи...
 

Время теснит,
                    забываю свое, кто я.

Неспешная жизнь
                          дни разделяет бегло
                                                         и не считая.

Недавно смотрела,
                            на утренней площади стоя,

как тучей свивалась над нею безумная стая:

Птицы - над собором Святого Петра.

Столько -
               едва пробивается просинь,

неба не видно.

Может быть, знак -
                            а кажется, просто осень,

осенние игры, и улетать пора.
 

Мой город, легко ли терять свое имя,

примерить другое?
                            Как пришлось?
Все ли таблички по площадям перевесили?

Ангел случайно остался,
                                     приопустил крыло.

Над дворцом,
                     над Невою
                                      холодно и невесело.
 

Дороги сошлись на Риме.
У собора Святого Петра, одноименца,
я твержу твое имя.
                            Я сохраню твое имя.
 

Видно, время измерить дороги,
                                        вглядеться в их лики -

незнакомые, иноплеменцев.

И еще обернуться перед концом -

и найти у небольшой базилики

Мадонну с тихим русским лицом,
                                         с беспечальной улыбкой.
 

Как она здесь, почему она здесь, такая -

и откуда, мой Бог, с этим тонким венцом,
                                                    да у Римской стены?

Будто слушает что.
                             Или птиц по ночам окликая,

ждет весны.
                  И, наверно, дождется весны.
 

А тогда, от груди отнимая сведенные руки,

оттолкнет постамент да пойдет не спеша

на восход, по водам -
                                  да по гребню волны.

Как не знала разлуки,

все улыбкой дыша.
 

А за нею и я потянусь, провожу до прибоя.
И спокойной воды тебе, Матерь, спокойной воды!
Где-то царство твое,
                               от небес и цветов голубое,

где к утру зацветают твои небеса и цветы?

Где-то царство твое,
                                где и дом мой...

Но все не о том...
                           Начались карнавалы,

отошло Рождество,
                            и пожалуй, пора.

А собраться недолго -
                                  не из дома -
                                                    и то ли бывало.

Поклониться собору Святого Петра,
 

да дойти до вечерней воды -
                                            отсюда, наверно,

приходили ко мне виноватые сны.
 

Таверна на черном песке.

Полинявший лоскут над таверной.

Тонкая линия по песку -
                                     след волны.
 

1978, Рим - Ладисполи

Заглушила ночь
                        шорохи,
не ходи гулять далёко от дома -

там и серый волк бродит,

и черный волк рыщет,

и белый волк за ними - сторонкой.
 

А за полночь
                   на крыше

соседнего дома,

того, что напротив

то ли снег лежит ворохом,

то ли белый волк притих, смотрит.
 

Уйти бы мне из города,
уйти бы мне далёко в степи,
дойти бы мне до леса,
да только белый волк смотрит,
и серый волк рыщет,
и черный волк тут где-то.
 

Со свечой до света

досижу - колеса грохочут

тоскливо, не лежится в постели,

а там все белый волк рыщет,

и черный волк бродит,

и серый волк здесь же,

до утра далёко...
 

4/3/80

ЗАКЛИНАНИЕ МЕРТВЫХ
 

                                         Иезекииль, гл.23
 

Поля и пастбища голы,

земля не дождалась полива.

Как дышишь, по смерти Оголы,

сестра моя, Оголива?
 

О жизни злой и веселой,

о жизни нашей счастливой

что помнишь, по смерти Оголы,

сестра моя, Оголива?
 

Подумала бы, что снится

мне это страшное диво:

меня называют блудницей,

сестра моя, Оголива!
 

Нет ни дождя, ни мира,

травы гибнут, оливы.

Ах, сердце жаждет кумира,

сестра моя, Оголива!
 

Ах, сердце жаждет покоя,

в час, как заря алеет.

Моей сотворенный рукою,

бог, верно, меня пожалеет...
 

А Тот, великий и страшный,

шлет кары, смотрит пытливо.

Да будет стена и башня

меж мной и Ним, Оголива!
 

Не будь ни врагом, ни другом,

не шли ни удачу, ни голод -

уйди, сними Свою руку,

Тебя не знает Огола!
 

Оставь нам божков и рощи,

забудь про хлеба и сливы,

не может быть просьбы проще -

и в чем мой грех, Оголива?
 

Узнала ли тихий голос -

он смехом покрыт глумливым.

Ты тоже клянешь Оголу,

сестра моя, Оголива?
 

Огонь разводишь под вечер -

я гнев Его не утолила.

Ну что ж, зови, я отвечу

на голос твой, Оголива.
 

Кури на высотах смолы,

пой ночью у вод залива -

ты пьешь из чаши Оголы,

сестра моя, Оголива.
 

11/4/79

а ночи здесь и вовсе ни на что не похожи,

а то еще туман - хоть отводи рукой, но

не тут-то было. И хоть бы один прохожий.
 

Ко всему тому - этот город, такой чужой,

что конечно он должен быть обманом чувств,

как и любой дом, где огонь зажжен

в окне, в которое я не постучусь.
 

Пожалуй, только снег признать могу,

галочьи крестики на снегу,

скользкий асфальт, зависть паркетных зал -

да еще собачьи глаза.
 

Но асфальт подходит к дому, в котором свет зажжен,

куда, как я уже сказала, мне хода нет.

Во дворе, где живет собака, снег под окнами желт,

и свет, как снег - на что мне такой свет.
 

И значит, остается только снег,

да кресты - неловкий птичий разбег,

одна звезда, оттуда, издалека

да еще, не забыть, река.
 

Но галки по ночам спят, а ночь - вот она, ночь.

Звезда, хоть и не спит, да дороги к ней не найду,

ветер ворошит снег, потерявший душу давно,

во сне, в ночь как падал, засыпая на лету.
 

Подведем итог - итак, река.

Помню дворцы по берегам,

и шпиль в огне, силуэт в окне

и еще один - на коне.
 

Как ни странно, река действительно есть
в этом городе, которого или быть не должно,
или мне здесь не быть бы - это уж как ни расчесть,
выбор не важен, лишь бы что-то одно.
 

А так как и спор долог, да и тема смешная,

то к реке - а здесь это уже не в счет.

Берега обманут, но воду несомненно узнаю,

и если ошиблась - течением перенесет.
 

7/2/80, Бостон

"Родилась 20 января в Оренбурге /успели переименовать из Чкалова обратно, в качестве подарка/. Отец и его семья - коренные уральцы, мамина - сибиряки. Крещена в православие.
Матмех ЛГУ - Рим - Бостон - Нью-Йорк."

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2005