В мгновении мы непоколебимы!
 

Не смежив век сухих, на вечный полдень путь!
Младенцем времени седея,
Не искупив себя, брести куда-нибудь
Из иудеи в иудею.
 

И исходить в концы проклятую страну,

С пути не сбившись ни мгновеньем

Уже забыв вину, всегда забыв вину -

Не обрести успокоенья!
 

А кровь гудит в висках, и посох в твердь стучит,

Как сердце - с неуёмной силой.

И ночью тот же зной, и в темя бьют лучи

Незаходящего светила!
 

И новый посох взят - а по камням стучит

Покрытый ржою наконечник.

Под маревом дорог, в египетской ночи,

Где меркнет звездный семисвечник...
 

На мёртвых языках лишь камни говорят,

Крошатся тексты на граните.

Флоты лежат на дне, и высохли моря -

Но солнце замерло в зените.
 

Разрушен Вавилон, и пал Ерусалим,

Уже Христос своё содеял,

пал Рим - а он идёт, и зной неодолим,

А он идёт по иудее.
 

Ни к людям, ни к зверью не чуявший родства,

Похоронивши имя Бога,
Забыв, что смерть жива, забыв, что смерть мертва,

Забыв, за что его дорога!
 

И существа пустынь, и карлы городов

С его пути бегут при встрече.

А тень так коротка, как миг его годов,

Но даже тень сгибает плечи.

Зачем ему глядеть, как должный срок приняв,

В мученьях умирают вещи,

Что видеть, как растут, жиреют на камнях,

Шипят морщины новых трещин?
 

Что вновь в долинах май, что вновь дымят сады,

И снова рак кому-то продан.

Как юный злой народ стирает дней следы

Другого дряхлого народа.
 

Как зреют мертвецы во чревах матерей

Для увядания больного.

Как плещут мятежи у храмовых дверей

Во славу тирании новой.
 

...Он онемел от слов, ослеп, читая тьму,

В шагов мильонном исступленье.

Не веря в Страшный Суд, не веря никому,

Не веря даже в искупленье.
 

С дороги без начал не в силах отвернуть,

Всего мгновением владея!

А посох в камни бьёт, и бесконечен путь

Из иудеи в иудею.

                               Праща свистит.
 

Ты родился, и мир пришел в объятья -

Весь мир пришел принять твои года.

Ты родился, и сколько до распятья,

и сколько от распятья до стыда

за путь.
 

            Чадили звезды в Вифлееме,

волхвам досужим предсказание пролив.

О, Боже - требовался миф, и племя,

до зрелищ падкое, уже слагало миф,
 

и он творился предвкушеньем шага...

И вот актерским ужасом влеком

доигрывай. Так с шутовской отвагой

Бог и повешенный дразнится языком.
 

/Конечно все могло бы быть страшнее,

но путь тебе в бесстыдство приоткрыт./

Пусть колокольчик на ослиной шее

звонит о воскресении навзрыд.
 

Звонит, как мы с тобою были всеми -

от всех щедрот нам уделялась сласть.

О, как чадила звезды в Вифлееме.

О, как чадили звезды в Вифлееме.

Кончался Кислэв. Вера родилась.
 

Кончалась эра. Что ж не веришь в это.

но разве в звезды веришь на заре.

Вот, передразнивая все печали света,

еще один покинул Назарет.
 

И он, один, взглянуть назад боится...

Да, право, кто ты. Ты, быть может, Бог.

Мой Бог, куда везти тебя ослице

по низкой пыли ведомых дорог...
 

Так обернись. Ах, мы с тобой не слышим -

нам все вперед... все нет твоей страны.

Но бывшим обернись своим, а в бывшем

уже давно шаги совершены.

Стучат, стучат ослиные копытцы,

О Воскресеньи колокольчик бьет.

Не отвезет назад тебя ослица

лишь если перепутает "вперед".
 

И все-таки, еще ты жив и время

не отсчитало вспять твои года.

О, как чадили звезды в Вифлееме.

О, как чадили звезды в Вифлееме,
 

Совсем не догорая никогда...
 

И все-таки ты жив, каким везеньем

не все предсказано, и ты живешь, пока

отважен знанием, что станет Воскресенье,

достоин шрамов на своих руках.
 

Миф претворился. Некому молиться

Себе навстречу путь чудотворя.

Вступав в тебя предавшую столицу -

где Бога унижают до царя,
 

где поднимают Слово фарисеи.

Ты, может, недостаточно грешил.

Ах, ты забыл, ты был всегда рассеян -

о, как чадили звезды... Ты решил
 

своей же соответственно природе,

подать, подать еще одним святым.

Так кто же ты, веселый оборотень,

сосредоточье скольких судеб ты.
 

Бессчетно с агасферовых порогов

прогонят. Кто и где, смеясь, погиб.

Между предчувствием и начатой дорогой

нет ничего, но чьи это шаги.
 

Нет ничего между судьбой и Словом.

Подвешенный, как состраданье врет.

Нет ничего, чем станем из былого...

ослица, падаль, путает "вперед".
 

Вот Воскресенье. Путает в явлений

метаморфозах, суть и суету.

/О, как чадили звезды в Вифлееме,

о, как сияли звезды в Вифлееме,

как разгорались звезды в Вифлееме,

и пропадали в солнечном свету/.
 

Как путаешь победы с пораженьем,

ты, в жажде побеждать неутолим,

ты, воплощение слепого продолженья -

вот въезд Распятого в Ерусалим.

                  ... ты, в жажде побеждать неутолим
 

О, как она легка, праща Давида.

Осталось - продолжение в замахе,

осталось - лишь прожить себя, как выдох,

осталось - пережить себя, как страхи.
 

Пастух - но царь. Потом трудов усталость

сменяется на пурпурную тогу.

Праща свистит. Ты забываешь жалость.

Праща свистит. И ты угоден Богу.
 

Как славен подвиг твой, и пот твой вечен .

Убей. Он - Голиаф. У6ей тирана.

Продли движенье, сволочь... Станет вечер -

ты сосчитаешь бережные раны.
 

Сочтешь расходы в жалком арсенале.

Заснешь униженный плодами рук - /итогом/-

рук, что весь день прицельно убивали,

благословенные, направленные Богом.
 

А зрители свидетельского вида

медяшки кинут, да и спать уедут...

Осталось пережить в себе Давида.

Осталось - пережить свои победы.
 

Праща свистит. И вечным повтореньем,

но претворением кругов твоих прилежных,

победы утро высветит прозреньем -

презрением содеянного. Кем же...

                              К.К.

                Ты возвращаешь долг, давно забытый...
 

Всё расплылось. Ну что со мной! Проклятье.
Вдруг силуэты, обретя объём,
Мне раскрывают слёзы, как объятья,
И засыпают на плече моём.
 

В одном окне клубится ночь пожаром,
В другом - туманом, дымом, полумглой,

И улыбается с портрета Ваша жалость,

Улыбкой Вашей, волею, былой...
 

Ведь снова пальцы не согнутся -

Бессильные участники того,

Как тени покачнувшихся конструкций

Подхватывает с лету естество,
 

Как силуэты абсолютно жили -

Но непонятной жизнью... Как на лбу,

По зеркалу - и эти знаки плыли -

Я буквой "шим" подписывал судьбу.
 

Мы занавесим зеркала столетий...

Зачем же я внимательно смотрю

На руки, что недавно висли плетью -

Белеют пальцы, комкают зарю!

                         Е.М.

                ... по душам, по золе...
 

Всегда наш путь всем кажется чужим.

Каких дорог судьба не посылай нам -

но с тем, чего мы может быть хотели.

Всегда побед сомнительная честь

является подсчетом ран на теле.
 

Мы победителями будем всякий раз -

непоняты, никчемны, нелюбимы, -

но, продолжая прошлое, сейчас,

в мгновении мы непоколебимы.
 

И в этом есть связующая нить:

так непрерывны наши пораженья,

что мы вообще не прекращали жить,

чтоб времени почувствовать движенья.
 

Незванны будем мы в своем дому.

Не звали нас - мы показались былью,

и со слезами мы идем в дыму,

горящих за спиной годов и крыльев.
 

Всегда чужими мы пройдем меж вас,

как призрак сути по листу эмоций.

Мы победителями будем всякий раз.

Ерушолайм попрали крестоносцы.

            (Из цикла "Сонеты января")
 

                                     А. И.
 

      Уповай, Петербург, на почти европейскую душу.

Примеряй - он расейской порошей припудрен - парик.

Будет дело в Сенате: в одной из парадных задушен

гость, случайно зашедший на маленький спичечный вскрик.
 

      Приговор станет легок и прост, ибо кто-нибудь будет
                                                 заслужен,
вероятно,- убийца, и можно с собой на пари,

что меня обвинят, и простят, и нельзя говорить,

как творился допрос, и как я признавался от стужи,
 

      что поджечь собирался поленницы старых кварталов,

в багряницах согреть богаделен имперских костяк,

где, к карнизам когтясь, память прежних костров обитала...
 

      Бог Счастливого Случай, Кайрос - задушен в гостях.

Я в тени Герострата, точнее, его пьедестала.

И с какою мне скукой желание слова простят.
 

             /Из цикла "Сонеты января"/
 

                                     Л. Т.
 

      "Кто ты будешь душе - расточитель кутила и вор,

что цветущие губы сорвав, исчезает в закрытые двери.

О, насильник вчерашний, отстроивший в день Эльсинор,

где твои путь истончился, пропал, и как в это поверить.
 

      Легче мать отравить, моя тень, чем принять этот взор -

уходящий, ушедший, ушёл.., и не вспомнить потери...

Вот закат занесён над плечами дрожащего зверя,

а с последним лучом упадет за затылок топор,
 

      И тогда будет мрак, и дворцы уподобит хлевам.

А мольбы мои ночи - оденутся ветхим глаголом,

и раскосые женские маски ночные прильнут к головам,
 

      и отличие голого будет постигнуто голой -

ты вернёшься ко мне быть по-прежнему злым и весёлым,

и научишь смотреть, не мигая, в глазницы словам!"

                                   Светлане
 

Ни дыханья, ни тени в пространстве продрогшего сада.

Заворожен струеньем замедленных вод

этот сад -
          там в червивых деревьях бесшумно растут колоннады

поддержать мирозданье
                     и тем завершить небосвод.
 

Кто прочтет мой полет над водами, когда еще не было Слова?

Даже не было слова, а тьма - это свет,
                             нерассказанный что это - свет!

Чье слепое лицо тронет ветер от крыльев былого,

кто прочтет замирающий след?
 

А пока каменеет в глазницах бессонная влага -

ни движения там, где повисли в ветвях голоса.

Этот сад осквернять невозможно попыткою шага,

если сон этот можно назвать было - Сад.
 

Ожидание звука,
             nbsp;                    и затем я боялся молчанья,

что не знал я кому
                  мне молчания быть толмачем.
 

Но стою над собой и слезами и счастьем измучась,

Над крылами, которыми я беспредельность рассёк!

Этот сад!
        где блужданья беззвучного участь

мне Отчизна, и слава, и - всё!
 

Кто прочтет мой полет над водами!
                               И камни рассыпались в камни,
сад меняется ветром, и вновь колоннады упрочат Вчера.

И когда всё случилось, что ждал я - и значит пора мне!

Мне пора.
 

... Или город бросает ко мне - я ловлю горсти зданий и сора,

Или в землю лечу,
                прокричав над пространствами сада судьбу,

мне увидеть, как встав на плече у собора,

ангел поднял к губам золотую трубу.
 

1974