БАРАК

  
 

ОЛЕГ

ГРИГОРЬЕВ

 
ГРИГОРЬЕВ И ГООЗ - ДВА СРОКА


Без Олежки Григорьева не можно себе представить русскую литературу и живопись 60-х годов в Ленинграде. Учился он в СХШ вместе с Шемякиным, от Миши я впервые и услышал его имя. В 71-м году, перед отъездом, Шемякин тщился выручить Олежку из суда. Приехал тот, пьяный, в какой-то новый район /перепутав юг и север/, ломится в квартиру: "Юру Галецкого мне!" - друга чтоб, значит, навестить. "Нет, говорят, здесь Юры!" "Юру, говорит, мне!" Слово за слово - драчка. Разметал их всех Олег и какой-то директорше универмага перепало. Ну и, несмотря на заступничество Шемякинских друзей /какого-то актера-депутата/, вмазали Олежке пятеру химии в Сланцах, и на книжечку "Чудаки" не посмотрели.

А Галецкий жил вовсе в другом конце города.
В 74-м он уже вышел, бывал у меня, читал сюрровые рассказики, ошивался сутками у Геннадиева, но текстов было с него получить - никак.

И уже здесь, узнаю, что был он ежедневным гостем и у Некрасовых, о чем свидетельствует и ряд фот. Володя Некрасов и посейчас перманентно вспоминает Олежку. И говорили по телефону тут как-то.

Но и у Некрасова текстов Григорьева нет.
Помнят его и в Париже - откуда и взята публикация Хвоста.

Олег Григорьев по степени популярности и приязни - где-то сродни Глебу Горбовскому, того тоже не забывают.

А я его, к сожалению, мало и мельком знал.
 

То же и с Володей Гоозом - появлялся он, вроде, у меня пару раз, у меня много кто появлялся, но рисунки его /иллюстрации к Хармсу/ попали в руки мондавошки И.Д.Левина, и я их выставил только один раз, на передвижной выставке в Техасе, но даже переснять - было не на что. Гооз к тому времени уже схлопотал мелкий какой-то срок, за планчик, который, к тому же - ему подкинули. Имевшийся в наличии - они при шмоне нашли, так что дело было явно шитое.
С Гоозом тесно общался и все тот же Володя Некрасов, мой нынешний "лэндлорд", вывез пару рисунков и даже нарисовал его портрет, который, в виду перестройки дома, сейчас не может найти. Звонил сейчас - спит Некрасов, умотался. А Шурка сказала, что Григорьев после тюрьмы у них год прожил, и она его очень любит. О чем я и говорю.
 

Гооза же, кучу графики, привез мне днями Борис Великсон, равно и 3 рисунка Александра Махова, москвича. Все это я откопировал, а из Гооза выбрал только бытовую-лагерную тему, его псевдо-японо-индийские вариации мне не понравились.
Но как не запустить - уже следующее поколение барачников в этот том? Тем более, что и томов-то более, вероятно, не будет. Провинцию я прикончил, по Питеру только - у меня уже 6-ой том, осталось малость поработать с Москвой. Ну, через годика два.
 

А пока - закончим на жизнерадостной ноте, мрачными рисунками Гооза.

 
Семейство Некрасовых

и Олег Григорьев

  
 

Рисунок Доротеи Шемякиной              

 

        Только спать легли, а уже подъем, даже сон чем кончается, не увидел. Ой, как спать хочется, даже глаза склеились: завернуться в клубочек и сон про себя досматривать. А с тебя уже одеяло колючее стягивают, чтобы холодно тебе спящему было, и за пятки больно щекотятся.
        - Кхи-ты-чхи! - Вот и чихнул. Утром всегда так чихается, потому что солнце в нос через стекло разбитое светит. Вон как в носу свистит, даже сопли качаются.
        А Ленька-какун уже ботинки напялил. И смотрят его ботинки в разные стороны, не на те ноги напялены потому что. Шнурки болтаются и лямка висит, а рубаха шиворот-навыворот одета - значит, снова Леньку бить будут, всегда его кто-нибудь душит, вот и сегодня тоже.

        Наступил Ленька на шнурок и - шлеп животом как лягушка. Поднялся, а тут ему на лямку встали, и опять на полу лягушачий шлеп послышался.
        А на нем уже Юрка злодей сидит. Потянул его за рот - чуть губа не оторвалась, потому что мягкая. А Ленька его схватил за ухо резиновое, растянулось оно, а потом на место стрельнуло, дрожит теперь. Тогда Юрка за живот его душить начал, так что сопли пошли.
        Ну их. Я быстренько сандали одел и к умывальнику отправился. Здесь воспитатели чистить зубы нас заставляют, для этого щетки волосатые выдают.
        А зачем зубы чистить? Все равно они скоро выпадут, и заместо них другие вырастут. Вот те и надо чистить. У меня вырос один такой, а другие еще шатаются. Буду его одного чистить. Ух ты, паста какая вкусная! Вначале съем одного червяка, а другого на щетку можно. Мухи из умывальника льются. Куда они только не забираются, эти мухи. В нос забираются и в уши дырявые. Сидит одна и поет в моем ухе, а уходить не собирается. Но я гвоздем ее оттуда вытащил, который здесь заместо вешалки всем глаза царапает. Не воткну его обратно, в трусы воткну. Пускай как сабля острая на боку висит, пригодится потом наверное.
        А мухи всё льются и льются. Не буду я умываться мухами, мыльные пузыри делать буду. Вон какие большие летают, только плохо, что мухи на них натыкаются. Все пузыри мои так полопались. Оторвал я за это одной мухе голову, а она и без головы полетела, вредная. Я ее чуть в нос не проглотил. Всякие на свете мухи бывают: жужжащие, кусающие или просто летают которые. И никуда от них не спрячешься. Даже по завтраку нашему ходят. Завтрак это не потому что завтра, так бы он сегодником назывался. Но его все равно называют завтраком. Значит, сегодня это уже завтра, а завтра послезавтрашним будет. Но и тогда по завтраку мухи ходить не перестанут. Всегда они будут жужжать и в кашу садиться.
        Кашу на стол принесли. Некрасивая каша, в точках вся и вареньем обмазана, чтобы есть ее было можно.
        Варенье я сразу же языком слизал, так что мухи теперь на губы перескочили.
        Невкусная мне каша попалась. У Юрки вкусная, вот он ее и лопает. А я лопать не буду. Меня заставляют, а я все равно же не буду. Не хочу я кашу, значит и есть не могу. Эту машу канную, ка-шу-ка - слово-то какое непонятное, совсем его без варенья не интересно есть. Шлепать надо по нему ложкой.
        А в каше уже мухи застряли. Мы их пальцами скорее спасаем, а кашу на стол ляпаем, как будто идет корова с лепешками.
        Ленька вилкой в носу заковырял, а изо рта слюнявые пузыри пускает. Воспитательница - шлеп его по губам, вот он и ревет теперь. Из носа, из глаз, изо рта текут у него слезы, и все прямо в кашу заместо варенья.
        А вокруг стола курицы бродят. Петухов нет, а кто-то все время кукарекает.
        Тут нам яйца сразу принесли, раздают по очереди. Одной девчонке яйцо с тухлым цыпленочком досталось. Все ей завидуют, а она плачет.
        Цыпленочка нюхать тоже по очереди стали. - Ну-кась дайте-ка и я понюхаю. Фу, как здорово! Даже яйцо мое лопнуло и по скатерти расползлось. Тогда мне новое принесли, не простое, а вареное.

        Желтки в вареных немного вкуснее, а вот белки мы - ать! - в курицу рябу, которая ходит здесь, швыряем.
        Прыгнула она на стол, кисели наши все сломала - настоящее кисельное море с плавающими скорлупками получилось.
        После еды помыли уши, а потом гулять ушли. Вся дорога в коровьих лепешках заляпана. Любят коровы ходить и пачкать везде. Вот и сейчас идут. Целое стадо рогатое. Идут и бубенчиками побрякивают, а между ног у них титьки болтаются.
        Девчонки сразу же реветь стали. Всегда они плачут, когда коровы идут. И мальчишки некоторые тоже плачут. Вот бояки! только я один коров не боюсь . Если у коровы рога отломаны, то ее и бояться нечего. Я рогов боюсь, а не коровы: вот как посадит тебя на рога, так и умрешь - страх один! Мы сразу же через канаву глубокую прыгнули, чтобы коровы достать не могли.
        А они уже мимо идут, и лепешки от них зеленые падают. Идут и на нас оглядываются. Вдруг один бык на корову ногами передними встал. Заревела корова и в сторону дернулась, а он рычит и на задних копытах за ней идет, прямо как лошадь в цирке. Даже воспитательнице смешно, а нам страшно сделалось.
        А другая корова ноги расставила и писать начала, так что брызги меня закапали. Сама плачет и цветы нюхает, а у самой вода как из шланга льется.
        Вначале я думал - коровы молоком писают, а оказывается, водой коричневой.
        Потом, наконец, ушли эти коровищи, хвостами размахивая, и мы дальше отправились. Вокруг только пни, да березы поломанные, а в березах солдаты ходят и палкой железной землю щупают - мину ищут.
        Недавно война здесь шла и пули валялись кислые. Мы их в рот ложили, потому что вкусные они, и сосали с пальцами вместе.
        Потом на полянку пришли. Трава здесь тоже кислая. Кувыркаться стали. Так я через голову перекувырнулся, что даже пулю в живот проглотил. Но ничего, потом она все равно из меня выйдет. Много чего я проглатывал: и шарики, и винтики, и гвоздики разные, и все это потом обратно выходило. А однажды мамину серьгу проглотил. Мама все в горшок мой смотрела, но серьга так и не вышла. Значит, теперь в животе моем лежит. Много в моем животе разных штучек, как в копилке все равно что. Подпрыгнешь - даже побрякивает и урчит что-то.
        А из леса к нам солдаты пришли. Если мину найдете - говорят - так о камень ее не стукайте, а не то подзорваться можно, костей не соберешь. И воспитателю наказывают в лес никого не пускать. Стали мы по поляне бегать, кузнечиков прыгающих ловить. Огромного я кузнечину поймал, зеленый весь, только брюхо желтое, а в конце сабля торчит. Шевелит он усиками и слюни коричневые пускает.
        Между кузнечиками мы драку устроили. Мой кузнечик всем другим головы разжевывал, пока какой-то кузнец не разжевал его самого.
        А Ленька стрекозу поймал и живьем ее съел, говорит, что вкусная. За столом ничего не ест, а как гулять идем - все в рот пихает. Вот и траву на поляне вся уже съел, заячьей капустой называющуюся. Так объелся, что живот распух, крепким стал, как у лягушки, которую Юрка злодей через соломинку качает. Накачал, а потом за ноги располовинил. Значит, дождь теперь лягушачий будет.
        Потянул я Юрку за шиворот, и мы с ним в кустики поползли, чтобы в лес незаметно отправиться. Неинтересно нам с Юркой на поляне сидеть, вот мы и удрали потихонечку.

        Юрка - это один мой друг. Он злодей, он мучитель. Он может в рот положить целого червяка и нисколечко не испугается. Ленька тоже червяков в рот ложит, но он потому что дурак, а Юрка по храбрости. Он у нас самый храбрый в детском садике. По борьбе первый я, а Юрка потом, но червяков живьем ложить в рот я боюсь, значит, Юрка меня храбрее. А еще у него уши резиновые. Дергает его воспитатель за уши, а они у него только растягиваются, и не больно ему нисколечко. А еще он писает выше, чем я, в уборной до потолка до самого, поэтому он и друг мой.
        Зашли мы в лес, а там березы поломанные валяются. Спотыкаться и падать стали. Юрка чуть в яму не улетел, где проволока колючая смотана. Здесь бомбы рвались, вот и ямы от них такие круглые. Потом смотрим - кучища стоит, и в кучище что-то шевелится. Это муравейник такой большой, муравьи в нем шевелятся желтые.
        Муравьи домой дохлую стрекозу тащат, наверное самолет из нее делать хочут. Стали отнимать у них стрекозу, а они не дают, ртами ее к себе тащат и кусаются. Раздавили тогда их ногами, так что грязь осталась, и дальше идем. А дальше другой муравейник, только поменьше чуть-чуть, и муравьи в нем черные маленькие. Между муравейниками война идет из-за гусеницы волосатой. Черные к себе ее за волосы тащат, а желтые к себе за мясо. Вот у них и война пошла. Копошатся, грызут друг друга, только головы валяются, и клещами жуют,- а гусеница ни с места. Они ее как канат перетягивают, и никто перетянуть не может. Тогда мы за маленьких, за черных заступились. Юрка веткой гусеницу поддел и на их муравейник забросил, чтобы ели ее. А желтый мы палками стали воротить, разворотили весь, а там кости и череп собачий с клыками белеется. Хватают муравьи свои яйца в зубы и в голову собаки прямо в глаза уползают, от света в темноту прячут яйца. Вот гады какие, собаку сожрали целую и на ней муравейник устроили. Стали мы писать в них, настоящий потоп в муравейнике устроили. Всё на них выписали. А потом Юрка стал череп собачий вытаскивать, наклонился и выдергивает его оттуда. А череп не выдергивается: крепко к собаке приделан. Еще дернул и шлеп животом в муравейник. Хотел подняться, да руки в глубину ушли. А муравьи его так и облепили, так и едят всего. И меня уже кусают, лезут по ногам и в мясо зубами впиваются. А Юрка все еще в муравейнике сидит. Вскочил потом, закричал, и в сторону мы с ним бросились. Упал он на землю и кататься стал, пока муравьи от него не отпали, а не то загрызли бы, как собаку. Отбились от муравьев, на поляну возвращаемся. Стыдно Юрке, что он кричал, идет обкусанный и листья пинает. Вдруг пнул, и что-то железное послышалось. Смотрим, а это минища круглая, вся блестит и с буквами нарисованными. Здесь же бутылка валяется. Схватил Юрка бутылку и о пень шмякнул, так что стекляшки посыпались. Потом и мину схватил и тоже о пень. Вот дурак, хорошо что не подзорвалась, а то бы что нам воспитательница тогда наделала? Я скорее к солдатам побежал - мина, кричу, мина железная. Бросили солдаты палки, за мной к мине бегут. Выхватил один мину у Юрки и читает, что на ней написано. Потом инструмент кривой из кармана достал, вскрывать ее осторожненько начал.
        У меня от страха даже мурашки по спине забегали. Вскрывает он, а все следят в тишине, вот-вот подзорвется. Потом вскрыл, наконец, руками железку отогнул и понюхал. Сели тут солдаты в кружочек и есть стали со смехом все, что в мине положено. Всё съели - разминировали значит. А Юрку, муравьями искусанного, за шкварник взяли и, тряся в воздухе, к воспитателю принесли, чтобы мины больше о пень не шмякал. Схватила его воспитательница за ухо и потянула как за резину какую-то, потом напротив себя посадила и не пускает ни на шаг теперь. Я скорее с ребятами остальными смешался, чтобы и мне не попало. Играть с ними стал. А без Юрки скучно. Совсем неинтересно дети играют. Девчонки венки из цветов плетут, мальчишки в петушка или курицу травой играют, другие из носа сопли вытягивают, меряют, у кого длинней. Совсем мне не интересно так.
        А ну-ка, что это Лариска косматая за кустами делает? Ушла на поляну и с кем-то белым, живым разговаривает. Пойду к Лариске, она хоть девчонка, а все равно хорошая. Совсем как мальчишка настоящая. Не царапается никогда, не кусается и щекотки не боится нисколечко. Всегда лохматая ходит, лохмудрей ее называют, а еще оцарапана больше всех, потому что ползает где не надо. Однажды она в яму залезла, в воронку, где вороны ходят, а вылезла оттуда вся о проволоку колючую изорванная, так оцарапалась, что кровь из нее ручьем текла. Ей за это уколы втыкали, а царапины до сих пор назади сидят. В мертвый час она их всегда мне показывает, задерет ноги и показывает, даже трогать дает. А бегает она быстрее всякой курицы. В пятнашки только я и Юрка ее догоняем. И совсем не ябедничает и не плачет, когда мамы от нас уезжают.
        Зашел я за кустики, смотрю, а Лариска с козой безрогой возится. Запуталась коза веревкой за палку и распутаться не может. Объела все кругом и губами к траве необъеденной тянется, да веревка не пускает. Стали мы веревку разматывать. Водим козу вокруг палки и разматываем, чтобы с голоду не сдохла и не блеяла больше. К рогатой бы и не подошли, а безрогую и бояться нечего. Распутали и гладить стали. Я даже забрался на нее как на лошадь, только слез сейчас же. Очень у нее спина острая. А Лариска все ее гладит, поцеловала даже в морду ее хорошую. Белая была козочка, красивая, только титьки уж слишком длинные, висят - чуть до самой земли не касаются, так и хочется дернуть за них. Наклонилась Лариска и дернула, даже молоко оттуда забрызгало. А козочка стоит и с места не движется, только ушами подрягивает и жует что-то, а из глаз зеленые слезы повисли. Тогда и я под нее заполз, а Лариска все сиськи дергает, на глаза мне и в нос молоко течет. Вскочил я и скорей за Лариской помчался, чтобы мордой ее в титьку ткнуть. Быстро за ней бегу, а она еще быстрее, тогда я - ать! подножку ей сзади, так что она перекувырнулась и коленом голым о камень ударилась. Лежит и корчится от боли как гусеница, а из колена кровь течет. Жалко мне ее стало, - не плачь - говорю - это камень проклятый виноват во всем, сейчас я его выверну и в кусты заброшу. Отвернул камень, а там черви едят кого-то, в клубке переплетаются. Оказались на солнце и в землю впились. Шлепнул я камень в них - одна жижа красная брызнула.
        А Лариска сидит на корточках и рану рассматривает, кровь из нее так и течет и на землю капает, проливается. А я знаю, что делать нужно. Если кровь идет, надо сразу же языком лизать, тогда остановится кровь и присохнет. А Лариске и не достать никак языком до колена, сидит она и только плачет тихонечко.
        Тогда я сам зализывать стал. Взял ее ногу и кровь языком лижу. Кровь у нее соленая, противная, так и хлюпает во рту, чуть не тошнит меня. Сплюнул ее скорее, а к ранке листок прислюнявил тоненький - не могу я чужую кровь переносить - совсем противная. За руку Лариску взял, и пошли мы, где дети все. А здесь тоже приключение случилось. Леньку оса в щеку кусила , так что щека у него на грушу теперь похожая. Окружили его дети и грушу щупают. А вокруг на поляне бабочки порхают, совсем как бумажки конфетные. Одна рядом села, черная вся, а на крыльях божии коровки нарисованы. Отпустил я Лариску, к бабочке приближаюсь. Такая она красивая, что даже страшно мне.
        Сидит она и язычок закрученный показывает , так что у меня самого язычище вытянулся. Тихонечко я подкрадываюсь на цыпочках, и тут прыг на нее животом и примял. Бьется она подо мной как птичка, а я лежу и что делать дальше, не знаю. Потом хвать ее в кулак, смотрю, а вместо бабочки червячок раздавленный, по бокам его крылья лохматые болтаются. Вся краска с них на меня перешла, и остался от нее настоящим только язычок закрученный. Бросил ее в сторону, а сам в траву сел. Обидно стало. Всегда так, потянулся я однажды за золотинкой, схватил, а это плевок такой. Вот пойду сейчас и кучу малу всем устрою. Вон сколько народу собралось, все Ленькину грушу щупают.
        Схватил я одну девчонку за голову и в Леньку ее носом курносым ткнул, а она не на Леньку, а на меня упала, так что я сам носом в землю воткнулся. А тут на нее и Ленька брякнулся, а на Леньку детский садик весь. Куча-мала, кричат, куча-мала! Всегда я на кучу-малу сверху прыгаю, а вначале только толкаю всех, а тут и сам внизу очутился. Страшно внизу сидеть, темно и дышать нечем, а сверху все наваливаются и давят, да еще ботинком кто-то в лицо пинает. Хорошо что воспитательница всех за ноги растащила, а не то ведь так и задохнулся бы, в животе рычит даже. А воспитательница всех в пары ставит. Значит, кончилась прогулка наша, назад в детский сад возвращаемся. Пошли мы не той дорогой, где коровы встретились, другой совсем, но и тут все равно в лепешку вляпались. Идем неспеша, по сторонам глазеем. Вокруг заборы стоят, за заборами дети галдящие. Лагеря вокруг пионерские и детские садики разные. А один детский садик здесь удивительный очень. Самый удивительный в мире, наверное. Уродики там кривые живут, рахитами их воспитатели называют. Не будете есть, говорят , и тоже в рахитиков превратитесь. А они стоят за забориком и на нас глазами косыми поглядывают. А сопли у них до колена свесились, языком их лижут и об забор утираются. Ушами трясут и хихикают и под нос себе что-то бубнят нехорошее.
        Любопытно нам их разглядывать. Горбатые все, корявые как сучки, носы картошками на лицо повешены. У одного вместо пальцев точки виднеются, у другого ухо к плечу приклеено, а еще один - так совсем ходить не умеющий, на коляске его катают, а он плюется в разные стороны.
        Лариска даже видела здесь уродика с двумя головами который. Я не видел такого, а очень бы интересно на него посмотреть. Воспитательница говорит, что зря их живыми тут держат. Умерщвлять, говорит, их надо, а не то только хлеб зря жуют. В войну, говорит, все рабочие голодные ходили, даже крыс, говорит, переели всех и галоши отваривали, а этих всех разных кривых идиотиков и сумасшедших - многих безо всякой пользы кормили. Раз, говорит, не приносишь пользу, значит, и жить, говорит, нельзя. А я совсем по-другому думаю. Правильно, думаю, что этих рахитиков кормят. Пускай живут на удивление. Вон какие смешные. Заползли на заборик и кричат нам - бу-бу-бу. А с двумя головами который -это совсем любопытно даже. Ну-кась где он? Что-то не видно. Наверное в доме сидит и гулять стыдится. А если бы у меня две головы выросли, я бы хвастался перед всеми, а не прятался. Ходил бы себе по улицам как Тянитолкай из Африки и головами бы своими со всеми здоровался.
        А воспитательница даже и посмотреть на них не дает. Всех подальше скорее уводит. Идем мы и под ноги смотрим, чтобы опять в лепешку не вляпаться. У всех в руках жук сидит или саранча какая, а у меня и нет ничего. Но я все равно кого-нибудь изловлю, обязательно кого-то поймаю, потому что иду я последним самым и отставать мне можно. Ага, вот они, жучки мои бронзовые, на розе красной уселись, божий коровки между ними ползают, а они сверкают на солнце, как золото. Скорей бы все дальше вперед ушли от этого забора колючего. Только бы не заметил никто, что роза из него выглядывает. Вот так, отошли немного. Теперь хватать ее быстро нужно с жуками вместе. Ой-ей-ей! что это? Схватил я розу, а она как будто тоже из проволоки колючей сделана, впилась в руку мою, пальцы все иголками исколола, а жуки на землю в крапиву попадали. Скорее в крапиву лезу, чтобы достать их. Щупаю землю, а жуков и нет, только черные гусеницы по крапиве ползают, и в бок что-то острое царапает. Оглянулся тогда - ужас какой! Ручища длинная волосатая из-за забора тянется. Пальцы сжимает, как будто ищет что-то, и зацепить меня ногтищами хочет, да не дотянется. И никого за забором из-за веток не видно. Оторвал я скорее крапивину, хлысть по руке, - убралась сейчас же. А сам наутек бежать к группе своей уходящей. Хорошо что меня не сцапали, а то что бы тогда? Нарочно ведь сцапать хотели, чтобы розы не рвал. А ну их, только зря окрапивился. Вот и гвоздь пригодился волдыри расчесывать. Надо было им эту руку проклятую к забору пригвоздить, не пугала чтобы. Но и так ей хорошо досталось от крапивины: ничего что пальцы себе обжег, зато ее всю изжалил.
        А бронзовиков и не жалко нисколечко. Вон сколько лепешек коровьих валяется, и в каждой лепешке целая страна жуков - всё навозники .
        Всякие на свете жуки бывают: дровосеки, пни едящие, усачи рогатые, щелкунчики, плавунчики и даже жуки могильщики, под дохлыми кошками живут которые. И все они как звери злющие: царапаются, кусаются, один в кожу вопьется, другой кровь высосет, а какой-нибудь так в палец вцепится, что совсем лучше без пальцев жить. А навозники - жуки самые добрые, я их больше всех люблю. Пожарники тоже хорошие, но они мягкие, а навозники крепкие, совсем как бронзовики, только с бронзовиками играть неинтересно. Схватишь его, а он, притвора, сразу же мертвым притворяется. А навозник никогда притворяться не будет. Налетит на тебя как пуля и сразу же ползать начинает.
        Вот один мимо меня прожужжал. Сел на лепешку и в глубину уполз, но я его оттуда гвоздем выковырял. Вошки на его животике ползают. Летают на нем, как человечки на самолетике. Я их гвоздем соскреб, потому что противные. Но некоторые все равно у него остались. Заползли к нему в подмышки и сидят теперь. Не буду же я лапки отрывать ему. Навозника я сразу же на ниточку привязал, которая из майки вытягивается. Потянул ее - тянется, еще потянул - еще вытянулась, так бы всю майку распустил, да оборвал, когда нитка длинная стала. К другому ниткиному концу гвоздик приделал. Теперь, когда ночь, буду гвоздь в землю втыкать, чтобы жук по травке ходил и еду себе добывал, как та козочка. Дернул я за нитку, жук свои крылья раскрыл и летит с гуденьем, а я за ним бегу и за нитку держусь. Так и очутились мы в детском садике - я бегущий, а он летящий. Потом на голову опустился, ползет за шиворот.
        А тут уж ведра и лейки зазвякали, вода в них колышется. Значит, опять процедура какая-то, из лейки водой поливать нас будут. Побежал я в дом скорей, жука под подушку запрятал и назад воротился. А воспитатели всем уже раздеваться велят, майки с себя снимать и трусы последние. Майку я снял, а трусы не хочется. Противно, когда ты голый и мухи кусают, да еще когда девчонки хихикают.
        Им-то, девчонкам, что, а вот мальчишкам как? И мальчишкам, оказывается, тоже ничего. Все уже раздетые голыми прыгают, только я один в трусах стою. А Лариска вредная так и смотрит на меня глазищами, и все смотрят, потому что я - это трус. Раз в трусах - значит, трус. Очень мне противно и стыдно делается. Лучше бы уж совсем этого солнца не было, чем раздетым бегать под ним. Но потом все-таки и я разделся, даже Лариска запрыгала от радости, стала пальцем на меня всем показывать. Вот гадина, а я ей еще кровь зализывал.
Воспитатели думают, что мы маленькие и ничего не понимаем, но мы-то с Юркой знаем, что девчонки какие-то не такие. Только не знаем мы, почему они так сделаны. Да и вообще мы не знаем, как делается человек. Мама сказала, что она под деревом меня нашла. Значит, я как яблоко на дереве вырос, а потом на землю упал. А к дереву я за пуп прикреплялся. Ведь у яблока тоже посередине пуп растет, которым он за ветку держится. Вот и у людей так же устроено. Это мне мама так сказала. А Юрка говорит, что это все враки сплошные. Он говорит, что дети выходят откуда-то из мам, из животов наверное. Разрежут живот, и оттуда дети выходят голенькие. Но я ему тоже не верю, злодею. Зачем же тогда человеку пуп, если дети из животов выходят? Вон он у Юрки длинный какой. И еще страшно это, когда живот режут. Наверное, все как-то по-другому делается.
        А меня уже как куклу какую-то за голову взяли и из лейки водой поливают. А тут как раз дождь лягушачий закапал. Зачем же водой поливаться, если дождик и сам как из лейки льет?
        Стали мы под дождиком как лягушата прыгать. Интересно это - облаков нету, а дождик идет откуда-то. Над головой солнце сплошное светит, а вокруг золотые капли падают. Они, наверное, от солнца отрываются и летят к нам на землю. Очень это хорошо по лужам прыгать в каплях солнца. Так хорошо, что даже трусов одевать не хочется. А в лицо уже радуга засветила. Интересно бы на нее забраться. Перепачкались бы все в краску наверное, а потом бы нас купаться повели. А дождик так и булькает, так и бьет по голове, весь мир золотыми каплями обвешан.
        Вдруг что-то как грохнет, потом как треснет над головой, и засверкало все и потемнело вдруг, и солнце за тучищу спряталось. Испугались мы, в кучу сбились, жмемся спинами, а девчонки уже визжат.
        Схватили мы одежду и, друг на друга наталкиваясь, в дом побежали с криками, так и ворвались в комнату без штанов. Совсем как команда бесштанная.
        А здесь уже суп на столе испаряется, кисели в стаканах стоят. Обед сегодня с улицы в дом перенесли, не будем же мы суп с дождем есть.
        Притихли все, в штаны одеваются. Сели за стол и первой ложкой себе рот весь ошпарили, так что кожа во рту сошла. Ленька в суп кисель подбавил, а не то соленый больно. Я тоже киселя хотел влить, да воспитательница его отбирает. Значит, после второго получим, а вначале суп хлебайте. Выхлебали первое, а за первым второе пошло, не в то горло попало. Кашляют все, а воспитатель по спинам колотит, потом опять кисели вернула, запивать чтобы селедку соленую.
        Медленно мы кисели растягиваем, знаем, что после третьего мертвый час нас ждет.
Мертвый час - это не так страшно, как в первый раз нам послышалось. В мертвый час не умирают, а спят потому что. Это нарочно нам такой час придумали. Вначале я не знал про него. Думал, что ночь одна светлая, а другая темная бывает, а оказывается, все не так, оказывается, нарочно нас днем спать заставляют, чтобы мы не мешали воспитателям. Они ведь тоже между собой играть любят.
        Лег я в кровать, а навозника моего и нету. Тогда я за ниточку потянул, и он опять очутился в кровати. Тут воспитательница с горшками пришла. На горшок всех зовет. Очень я хотел к горшку, но пойти побоялся. Увидит она жука моего и убьет на месте, или в горшок бросит, злодейка, куда накакали. Поэтому я лежать остался. Засунулся под простыню с головой и смотрю, как жук по мне ползает. Щекотит меня ноготками и в нос ползет, но толстый слишком, в ноздрю никак пролезть не может.
        А за простыней вдруг шум послышался. Выглянул я, смотрю - Ленька на горшке заснул совсем. А Юрке не терпится, прыгает Юрка на месте и с горшка его спихивает, а не то опять описать грозится. А Леньке, может быть, нужно так долго сидеть, чтобы во сне в кровать не обкакаться. Потом ушел все-таки Ленька. Юрка его место занял. Не по-большому занял, по-маленькому - только брызги летят в разные стороны. А за ним. и Лариска пошла. Не хочет Лариска по-девчоночьи садиться, тоже мальчишкой хочет быть. Расставила ноги, задрала рубаху и стоя сверху начала, да все по ноге течет. Тут воспитательница за горшками своими вернулась. Взяла горшки и, гремя ими, из комнаты вышла. Одни мы теперь остались. Вот здорово!
        Юрка с постели вскочил, стал всех подушкой по голове лупить. В мертвый час мы всегда всех подушками лупим, но в этот раз я не дерусь, потому что жук у меня, навозник. Убьют еще.

        Тогда и Юрка на место лег. Пальцем в носу ковыряет. До тех пор ковырял, пока кровь не пошла. Другие дети мух на окне раздавливают, а еще вытащат из подушки перо и в заднее место им втыкают. Некоторые зубы во рту расшатывают или чешут болячки, а остальные палец соленый в рот засунули и спять давно.
        А по крыше дождик ходит и гром гремит. Две девчонки в одеяло с головой закутались и плачут там как кошки. Только Лариска одна хихикает. Дрыгает ногами и царапины показывает. Совсем ей не страшно, что гром гремит. И мне не страшно, хоть я под самым окном лежу. Комары по стеклу танцуют, мухи ходят вниз головой, а одна совсем с ума сошла - стала о стекло колотиться.
        Вот и мне спать захотелось. Зажал я навозника в кулак, зажмурился и спать начал. Вдруг дверь скрипнула, опять воспитательница с горшками пришла, стала трясти меня и к горшку звать. Рядом с ней Лариска стоит. Задрала рубашку и все царапины мне показывает, а сама не хихикает, а плачет тихонько. А воспитательница ждет все, когда я начну, трясет за плечо и пальцем в горшок показывает. А я хочу очень, а начать не могу, даже страшно от этого, а она все трясет, ногтищами в плечо вцепилась. Не могу я писать, когда на меня смотрят, не льется из меня вода, и все тут.
        А вот когда ушла, тут я и начал. Писал до тех пор, пока совсем не проснулся. Смотрю - страх какой! Я в кровати, рядом никакой воспитательницы нет, и тогда уже до конца стал дописывать. Все равно уже мало осталось.
        Навозника своего я в голове нашел. Боялся, что раздавил, а он ничего себе, шевелится, только вошки желтые куда-то девались.
        Я ему пальцем погрозил. Ведь это я из-за него описался. Так я никогда не писаюсь. Все писаются, а я нет. А вот с навозником я описался. В наказанье я его под подушку в наволочку запрятал, а наволочку на пуговицы стеклянные застегнул.
        За окном уже дождь прошел, и солнце светит, а с окна паучище страшный на паутине свесился. Вот и хорошо, что я так проснулся, а не то бы кровь всю высосал. Хватит в описанности лежать. Вылез я из кровати, по комнате пошел. Вокруг тишина. Юрка спит, голову свесив. В ухо ему муравей заполз, а изо рта язык вылез и слюни на пол тянутся. Лариска лежит перевернутая, ноги на подушке, голова в ногах. Лежит и царапины во сне расчесывает.

 

/На этом пришедшая из самиздата рукопись обрывается/
 

Олегу Григорьеву сейчас около 37 лет. Закончил художественную школу при Ленинградской академии художеств. В советской печати появилась одна его книжка стихов и рассказов для детей "Чудаки". В начале 60-х годов я был одним из слушателей рассказа "Летний день", которой автор читал друзьям по единственной имевшейся у него рукописной копии. Много раз за эти годы я вспоминал удивительно яркий и необыкновенный рассказ. У кого-то из друзей чудом сохранился экземпляр рассказа, и вот он дошел до нас, почти через два десятилетия - к сожалению, без конца. Но мы рады познакомить наших читателей хотя бы с той частью рукописи, что имеем.

 

А.Х.

  
 

"В гостях у Володи Некрасова", В. Гооз.

Стоит Шурка, за столом - Арех в тельнике ("рябчике" - по выражению одессита Межберга), на полу - дети, сзади - гости.

 
   

В. Некрасов. Портрет В. Гооза

   
В. Гооз. В камере
В. Гооз. Наркоман (?)
 

 
 
В. Гооз.
В. Гооз. Иллюстрация к Хармсу
 
назад
дальше
  

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2005

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 5-А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга