ГЕНА ГУМ
 
- Где находится ГУМ?
- В Нью-Йорке.
 

/Из записи советского учебника для американских студентов, начитанной мною с женой для славика за 24 доллара вкупе./

 

ПОДПОЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК СЕРГЕЙ НИКАНДРОВИЧ СОКОВ.
 

        "Хочешь жить - умей вертеться," - изъяснял Сергей Никандрович и доказывал делом. Младший брат Боба Сокова, редактора нашей студенческой газеты "ЗУБ". Боб Соков остался у меня в памяти штанами: это были вторые штаны /первые - Эдика Поречного/, деньги на которые, присланные родителями, мы, по младости лет, пропили. Гусарствовали-с, батенька! Боб снимал комнатенку в Стрельне, куда и направились, закупив что надо. Сначала кушали "Горный дубняк", заедая его трюфелями, потом - пили "Червоне лиманьске" с закусью: капустой и килькой. Ринулся я на двор, но запутался в сенях: хозяева там за загородкой держали гусей, их я и оросил лиманьским, дубняком, килькой и трюфелями. Гуси слегка закосели. Потом я обнимал телеграфный столб и любовался луной на снегу. Дело было зимой 59-60-го.
        С младшим же братиком - мы поступали уже /вместе с Кривулиным/ на филфак. На филфак нас не приняли, тогда мы пошли в герценовский. В герценовский нас тоже не приняли, но сказали, что есть вакансии в Череповецком пединституте, куда мы и поехали. Ехали поездом, и весь день за окном тянулась пустая зона - вышки, бараки, колючка, и ни души. Череповец к тому времени был уже "комсомольской стройкой", и бывшие зэки успешно вкалывали на катке и в пивных. В день резали, в среднем, по полтора человека: летом на танцах, зимой на катке. Оснастили местную милицию резиновыми дубинками и американскими наручниками - но дело не пошло. На следующее утро после нововведения - нашли мента, оглоушенного собственной дубинкой, в своих же наручниках и засунутого на базаре за какой-то ларь. Технику отменили и продолжали лупить сапогами. Надежней.
        Два абитурьента вселились в пустовавшее общежитие /даже матрасов комендант, сука, не выдал!/ и начали его обживать. В магазине обнаружили сушеную корюшку а ля снеток, которая удивительно шла под пиво. За пивом ходили с институтским чайником. В промежутках - сдавали экзамены, я как всегда, проверял чужие сочинения /как наиболее грамотный/, но на устном-таки завалился. На какой-то "Зеленой лампе". Табличку я видел, напротив Никольского, но более - ничего не знал. Постепенно начали подваливать студенты. Дефективный Федя, откуда-то из деревни, был встречен радостным ревом: "Комсомолец?" "Комсомолец..." "Это хорошо. Мы на ночь комсомольцев за яйца к потолку подвешиваем, а на жопу комсомольский значок прикрепляем!" Бедный мальчик. "Комсомолец! Сгоняй быстро за пивом, да корюшки не забудь прихватить!" "Комсомолец! А кто в комнате пол подметать будет? А ну, быстро, бери швабру и мети, комсомолец!" Когда появился второй комсомолец и было заартачился против курения в комнате - спящему комсомольцу в зубы воткнули дымящуюся папиросу, а когда тот проснулся, чихая и кашляя - наорали на него, что он, падла, комсомолец, даже во сне курит, а нам не дает! Так, в милых забавах над будущими Матросовыми и Зоями Космодемьянскими, прошла неделя. Меня так и не приняли, а Соков, вроде, учился на заочном.
        Он и перед этим, вообще без образования, занимал пост учителя рисования в какой-то школе под Кинелью /рисовать, отметим, не умел совершенно/. На первом уроке он сказал: "А теперь дети, давайте нарисуем портрет директора школы по памяти!" Отсутствие образования никак не мешало ему. Устроился младшим научным сотрудником в ГОСНИОРХ /Институт озерного и речного рыбного хозяйства, где в 63-м работал и я/, не имея же прописки и жилплощади - параллельно устроился ночным сторожем на стройку. На дежурство являлся поздно ночью, а то и с бабой, и очень ругался поутру, когда в вагончик за спецовками лезли рабочие, будя его. Случившуюся кражу на стройке в свое дежурство - сумел отмазать, доказал, что не в его. Работа в ГОСНИОРХЕ, помимо казенного спирта, предоставляла еще и командировки по рыбсовхозам. Из них Соков возвращался с мешком живых карпов, которых мы волокли на Сенной рынок и там сбывали домохозяйкам /одна хозяйка даже привела нас на квартиру, со всеми желающими, поскольку у нее был безмен, а мы вмазывали карпов поштучно, по рублю, что ли/. Выручка тут же пропивалась в близлежайшем ресторане "Балтийском", что на Сенной.
        Потом Сергей Никандрович снял угловую комнату, через коридорчик, у многосемейной мамаши. Входить надо было через спальню-столовую, в которой ютилось все семейство. Милая женщина даже подавала ему кофе и какао в койку, поутру. Муж-пьяница как-то припер домой украденную старую пишущую машинку, "Ремингтон", вроде. Сергей Никандрович купил ее за маленькую, починил, почистил и продал Кривулину за 20 рублей. У Кривулина она на второй день сломалась, и Соков взял ее обратно за 15. Опять разобрал, детали за маленькую отдал одному другу в никелировку, собрал и продал уже за 30 рублей. Вычетом расходов на 2 маленькие, чистого доходу поимел 35. Жил он тогда на Съезжинской Васильевского, потом на Пороховых, потом на даче в Шувалово, которую как-то зимой снимал я, и мы с Овчинниковым приводили в НАШИ /!/ две комнатки двух подруг: Овчина - свою будущую жену Жешку, а я осетинку Нину, приемную дочь подруги Гумилева. В задней комнате лампочку я покрасил суриком, на столе стояли черные фугасы без этикеток, валялись карты, в одну - был воткнут могучий хлебный нож. Антураж, одним словом.
        Соков и жениться сумел со "смыслом": на аспирантке биофака, имевшей комнату в общежитии и папу, заведующего мясокомбинатом где-то в Минске или Брянске. От папы Соков привозил твердокопченую, коньяк, в котором ее положено перед копчением вымачивать и спирт, который вовсе уж не знаю там к чему. Спирт приносил он большими бутылками, и распивался он у меня дома. Я мало что знал о Сокове. По дороге в Череповец - он цитировал мне на память какую-то биографическую прозу, но читать никогда ничего не давал. Русак, с хитрым разрезом попорченых татарскими кровями глаз, он о себе ничего почти не говорил. На чем и был заподозрен. Выпивая как-то помянутый спиртик с Леней Палеем, начали они возиться. И вдруг - десантник Палей встает с Сокова и говорит: "Подожди, мил друг, откуда ты эти приемчики знаешь? Ну меня в десантных учили, а ты откуда? Ты ж и в армии не был!" Начал Сергей Никандрович блекотать что-то невнятное и, захватив портфель с остатками колбасы и спирта, свалил. Приемчики он, действительно, знал: Палею я верю. А Сергея Никандровича больше я не видел, с 68-го, примерно.
 

 

ДИССИДЕНТ И ПРИЕМНЫЙ СЫН ЮЛИИ.



        Гена Гум появился у меня на выставке в октябре 74-го и тут же предложил переправить на Запад и опубликовать фотографии "Бульдозерной", негативы которой имелись у него. В штаны я не наложил, но и передавать-публиковать отказался. С тех дней Гум стал непременным участником всех наших поэтических сабантуев, а откуда он взялся - никто не знал. Подозревали.
        Китаец по бабке и немец по деду, сирота, воспитывался он в детдоме и в трудколонии. И уже в юном возрасте - умел вертеться. Был агентом по продаже картин лосховцев на предприятия и вообще в совхозы. Умудрялся вмазывать даже ... портреты Булгакова /которого, естественно, ни один из сов-боссов не знал/. Помимо - был страстным поклонником Алика Мандельштама, Аронзона и особенно Ширали. Юлия его удочерила и много, и очень хорошо пишет о нем в дневнике. По приезде в Техас, быв приглашен сразу же на банкет по случаю отъезда Дичка Сильвестра /специалиста по Ходасевичу и Бродскому/, решил немедля стать профессором. Образование имел - ликбез, то есть библиотечный институт имени Крупской /сейчас - институт культуры!/ и почти даже диплом. Профессором он не стал, не взяли, поэтому с нусберговской борзой начал гоняться за бабами. Не читав толком Киплинга, или, скажем, Рене Гузи - тем не менее, своим умом допер, что "слипинг дикшенари" /постельный словарь, колониальный слэнг/ - наиболее успешен. Заговаривал, не зная ни слова по английски, на улице со всеми проходящими бабами, путем чего меньше чем за месяц - заговорил. Устроился работать ночным уборщиком, надоело, уехал в Нью-Йорк, поболтался там, смотался в Калифорнию, приехал в Остин, купил машину, разбил, сдал права, купил другую, разбил, подарил мне перед очередным отъездом в Нью-Йорк /но мне, увы, не на что было починить - всего-то вшивых полторы сотни требовалось.../, питался кефиром, кока-колой и соками, печонку не ел, устриц боялся, в рыбе имеются кости - ибо вырос на детдомовской баланде и гурман с него - никакой. В Нью-Йорке купил такси, открыл бизнес, женился на прелестной и юной Марине, по коей страдал с Рима, звонит регулярно, сообщает поэтические новости. Сообщил также, что взял кредит на дело в 60 000 долларов /сколько моя жена в 10 лет зарабатывает/, словом - вертится.
        В фильме "Дневник Юлии" его мало, английским он тогда еще не очень владел, а консультантом был не я, а аспирант-диссидент Левин. Путем фильма выяснилось, что поэтов не стали печатать ... потому что среди них было много евреев. Я этого не знал, и Юлия тоже. Гум же, свидетель и участник всех этих событий, от "ЛЕПТЫ" до "восстания декабристов", как я поминал, по-английски не говорил.
        В дневнике его много, ко всему он пытался вывезти мою секретаршу, предложив ей руку и имея вызов, но по удивительной чистоте - "новобрачную" не тронул, этим занялись в ванной аспиранты, о чем потом докладывали мне. Добрая треть дневника посвящена подготовке этого "выездного" брака. Правда, вместо подготовки документов, моя не слишком блещущая разумом Наталья занялась пошивом фаты, Юлия же, как истая сводница - клохтала и кудахтала и готовила пир. Сколько звонков было попусту, в Россию и из России, на чортовых австрийских лестницах, с немецкой экономией света, я сломал себе ногу, мчась через двор на звонок /единственный телефон в пансионе Кортус был в квартире на третьем этаже напротив/. Наталью не пустил черный полковник, папенька, преподававший в академии Можайского, отчего она, вероятно, и пошла в диссидентки.
 

        Как ни странно, но Гум поэт. Мне из него удалось выбить, еще до отъезда, ровно 2 стихотворения. Оба не ах, хотя одно и посвящено мне.
        Но чем дольше я живу, тем больше понимаю, что поэты - это не обязательно те, кто пишут. И Евтушенко поэт, и Сеня Трескунов поэт, и даже Александр Кухно тоже поэт. Чем дальше я живу - тем яснее понимаю, что поэт - это миросозерцание, мироощущение, а выразить его, поразить дабы - дано лишь единицам. Бродский меня тут года 2 назад спросил: "И где ты нашел 150 поэтов?" То же говорит и Гарик Левинтон: что поэтов не должно быть больше дюжины. Ахматова - поэт? А мне ее и даром не нужно. Дарю ее Бродскому, с Бобышевым напару. А тетка Танька - поэт? Да. И какой! Пусть она нашла себя - в переводе Байрона, но так же себя нашел и Гитович - в Ли Бо. А корейские сичжо Ахматовой - вылетели у меня из головы, как шелуха. Бенедикт Лившиц - поэт? Но читают ведь не его стихи, а его МЕМУАРЫ.
        Так как же быть с Гумом? Нюхом ощущаю, что он поэт /когда, хотя бы, читает мне Аронзона/, а вот стихов он - не пишет. И это гораздо лучше, чем если бы писал. Если может он быть бизнесменом - отчего же и нет? Поэзия - штука смертельная, безумная. Бизнес же - вещь разумная.
        Знал я двух гитаристов. Толик Мясников, "Хакимура" - японовед, библиограф, вратарь университетской сборной, ученик гитариста Исакова - играл в 64-м на гитаре Иванова-Крамского. Играл так, что МАРИЯ-ЛУИЗА АНИДО ему свою аргентинскую мелодию подарила! И бросил. Гитару жрать нельзя. Особенно классическую, шестиструнную. За исполнение Робера де Визе - поллитра водки не поставят. Пошел в переводчики интуристовские. Кончился человек. Второй гитарист, москвич Ян Местман, был классом пониже, но - чувствовал. И открыл компьютерный бизнес. Гитара не будет кормить и в Америке.
        Гума никто никогда не кормил. Сам зарабатывал. Поэтому, профессиональным поэтом - не стал. Писать бодягу для "Молодого Ленинграда" - ему не хотелось. Нищенствовать, голодать, побираться, как Охапкин, как Ширали, как я, как БОЛЬШИНСТВО - ему не хотелось. Но свое поэтическое эго - он переплавил в эго других, в любовь к ним, и потому - остался поэтом. А аспирантом он тоже быть не хотел.

 

        Привожу, тем не менее, 2 его текста. Информации для.
 

 

 

Кончался день. Висит луна косая

Из-за окна диагонально в вышину

Охапка дров из ветхого сарая

Сырого. Согревает тишину.
 

Еще угли, как женские застежки,

Решительно срывались в темноту,

И на столе оставленные крошки

Перебивали запахи коту.
 

Уже во сне славянская деревня.

От завтрашних утех мы обрели

Покой. И ливень из апреля

Переступал на майские дворы.
 

/1974?/
 

 

 

 

                            К. Кузьминскому
 

Пока замышляются визы,

Пока спят флагштоки лагун,

Осталось: отмашка маркизы

И скорбь у казенных трибун.
 

Пока на трибунах тираны,

Пока горизонты в тюрьме,

Осталось: простить атамана

И выжить в бессрочном дерьме.
 

Привязанным, словно лагунам,

В гулящий, как блядь, узелок,

Осталось, чтоб ветер не дунул

И выбил подпор из-под ног.
 

/1974-5?/
 

 

 

 

                                            М.А.

 

В ХОЛОДНОМ РАЗЛЕТЕ НЕДВИЖНЫХ БРОВЕЙ,

РАСШИТЫХ НА ПЕРЕЧЕНЬ СТОЙКИЙ -

БЕЗМЕРЕН МОЙ ПАФОС, НО ГДЕ БРАДОБРЕЙ,

ГЛЯДЯЩИЙ НА ЖЕРТВУ У СТОЙКИ
 

СУДЕБНОЙ, СТОЯЩУЮ? ГДЕ ЭТОТ ГЛАЗ,
прищуренный точной примеркой?
УЧИ ЖЕ, ПАЛАЧ, МОЙ ПОМЯТЫЙ АНФАС:
пока я стою над скамейкой...

 

ЗАТЕМ Я НЕ СЯДУ...
СЫГРАЮТ МЕНЯ
ФЛЕЙТИСТОЧКИ ЧЬЕЙ-НИБУДЬ РУКИ...
ПРИБАВОЧНЫМ КЛАПАНОМ СЛУЖИТ ПЕТЛЯ

ДЛЯ ФЛЕЙТЫ С ПОМЕШАННЫМ ЗВУКОМ!
 

ПАЛЕНАЯ ДУДОЧКА БОЛЬШЕ ЧЕМ СТЫК

УПРУГОГО ДЕРЕВА ПАЛЬМА:

И КОРЧИТЬСЯ БУДЕТ КРОВАВЫЙ ЯЗЫК,

ПРИПЕРТЫЙ МОИМИ ЗУБАМИ.
 

И ЗНАЮ: КУДА Б НИ ПОМЧАЛАСЬ О МНЕ

МОЛВА ЛЬ, ЗАПОЗДАЛАЯ СЛАВА -

ОНА ПРИКОСНЕТСЯ ТЕБЯ, И ВТРОЙНЕ

ДРУЗЕЙ, ЧТО ПРИПЕРТЫ ДЕРЖАВОЙ.
 

Я ВСТАНУ НАД РОСТОМ СВОИМ, НАД ЗЕМЛЕЙ,
СБЕЖАВ С ИТАЛЬЯНСКОГО ФОТО,
ЧТО БУДЕТ ПЫЛИТЬСЯ В ПРИХОЖЕЙ: ЗМЕЕЙ...
БУКАШКОЙ...
ИГОЛКОЙ...
ИКОТОЙ...
 

третье мая 1977г.

США, ТЕХАС - ОСТИН.
ГУМ ГЕННАДИЙ.
 

 

 

Еще, добытое уже в Нью-Йорике от Гума:
 

 

Я начинаю о России говорить,
И спичек нет, а надо закурить,
Итак, Россия, потому что мы
Одни и те же ночью видим сны,
Одни и те же корчимся в стихах,
Пером черкая, словно спичкой по листам.
 

А в Суздале, и знаю, где еще,

Мы молимся, что вышли из трущоб...

Воспринимайте так, как есть: Моленье,

Мы молимся, и в этом наше пенье,

Летаем мы - и в этом космос наш -

Маэстро, повторите этот марш!
 

Я знаю, что оркестры ни при чем,

Пускай споют: Россия, вот о чем,

Я повторял. И петь не перестану,

Случится что со мной - я не отстану,

Быть может, убегу, совсем вперед,

Кто жаждал звезд - всегда меня поймет.
 

Вот русская, единственная речь,
Вот - женщина - и мне ее беречь,
Как миф беречь, и, задыхаться снова...
Я понял, что моя Россия - слово,
И женщина. Что вынянчит детей,
Моих детей, любых моих детей.
 

 

 

 

- - -

 

Прощайте, мой доктор. Прощайте с листом

болезненных строк, просвещающих, что

напрасно Вы теплили белые речи,

кривя безупречно разинутый рот -

Уколы сестры милосердья - урок

любови и, вылечен Ваш пациентик...

Ведь он не хотел, не желал умирать,

Он лег босиком на больную кровать,

И пела сестра бесконечные песни,

Как будто пред нею - он не виноват:

Бродяга, поэт и, однажды, солдат,

За несколько лет, очевидно, до смерти...
 

 

 

 

- - -

 

Прилетели грачи. Что вернуло грачей?

Здесь Отчизна - ничья. Этот город - ничей.

Дым плывет, уплывает в ничьи облака -

Это ваша любовь, а моя далека,

В этот день - далека, но в ничейную ночь:
Я хотел бы влюбиться в ничейную дочь,
Эта дочь не заплачет: кричи - не кричи,
Что же плакать в асфальт: эти слёзы ничьи...
Видел, как за несчастным ничейным котом,
Гналась сука ничья, но о суках: потом,
о горах, о вершинах, о рощах: потом,
о Богах, о крушеньях, о мощах: потом...
Кто способен понять - я того не учу,
Тот ни здесь, он не здесь: головою плачу...
 

 

 

 

- - -

 

                                    Марине А.
 

Тебя холодную - я не люблю,

Не потому ли здесь, на юге,

Ветра описывают круги,

не разомкнувшись к сентябрю.

Так, не очнувшись к сентябрю,

Согнувшись в гибельную позу -

Одной рукой глотаю воздух,

Другою - все еще курю...
 

 

 

 

 

        Рецензировать эти стихи я не буду - из соображений гуманных. Гум, хоть и приходил к Ахматовой в возрасте не то 8-ми, не то 11-ти лет - учиться у нее не учился. Он учился уже у своих современников, соплеменников, собутыльников: Ширали, Куприянова - и это чувствуется, Куприяновым отдает "Прощайте, мой доктор...", Куприяновым же и следующее. Но и сам Куприянов года с 68-го - не разит, а прямо-таки ПАХНЕТ /выражаясь Зощенкой/ полупереваренными "пастернакипью и мандельштампом" /выражаясь уже Сельвинским/. Это общая болезнь, я бы сказал не - роста, а нароста, нарастание слоев на песчинку поэзии, слоев, всеми ошибочно принимаемых за жемчуг.
        Поэт - он, тово, должен быть "поэтичным". Как Машка Ланина. Или потолстевшая и охристианившаяся Леночка Игнатова. РУССКИМ языком - не говорит, практически, никто. Все говорят языком "поэтическим" - не исключая и бродского-и-бобышева /у первого, впрочем, - встречаются и русские слова/,
        О лексике Гума я уже где-то писал, но писать мне приходится столько /за всех великих, малых и около стоящих/, что нет возможности даже припомнить - где?
        Ищите сами.
        А Гума я привожу - для иллюстрации.
 

 


 

 

 

ГУМ ПРОТИВ "РУССИКИ", "НОВОГО АМЕРИКАНЦА", ДЕСКОЛЛА, МЕТТЕРА И ОРЛОВА
/Интервью о судебном процессе брал К.К.Кузьминский, он же готовил плов, которым кормил Гума/.
 

К: С чего это ты так озверел на "Руссику"? Правда, я тоже, да, похоже, и не я один , но...
Г: Во-первых, это не "Руссика", это "Новый американец"...

К: А разве это не одно и то же? Хозяин-то у них - один.
Г: Один, но это не одно и то же. В "Руссике" Десскол является официальным хозяином, а в "Новом американце" - не официальным, но фактическим, поскольку чеки-то выписывает - он!
К: А с чего ты вообще завелся с этими "Американцами", будь то газета или магазин?
Г: Нам придется вернуться к ноябрю прошлого года. /"У-ууммм! - сказал Гум, поедая предложенный ему плов во время интервью./ Помимо финансовых трудностей, из которых "Новый американец" никогда не мог выбраться, в газете произошел "раскол". Раскол на два непримиримых лагеря. С одной стороны - Довлатов и его коллеги по перу, с другой стороны - "администраторы", во главе с Меттером. Поскольку газета мне нравилась /все, что они до этого делали/, я вступил в переговоры на тему покупки газеты.

К: А для че тебе газета?
Г: Ты что, ...? /Здесь - негазетное выражение - ККК/. Удовлетворить свое эго?... И только? Целый ряд интересных авторов, а также людей, неортодоксально мыслящих, нуждались в органе, где бы их печатали...

К: Кто да кто?
Г: Я боюсь кого-то упустить, это ж интервью, а не статья, но список не ограничивается теми, кого я назову.

К: Называй!
Г: Лимонов, Милославский, ты /т.е., я - ККК/, Саша Соколов, из демократов назову Янова, Турчина, Шрагина, не удивляйся - Чалидзе...

К: А у него ж свое издательство!
Г: Не в издательстве дело, мне хотелось, чтобы он стал частью общего процесса, вышел за рамки своего издательства...

К: Ну, и с таким силами - что бы ты хотел?
Г: Я бы хотел, сперва добавить туда же - таких же "непопулярных" Синявского, Эткинда...
К: Юлию Вознесенскую?

Г: Ну, ее еще только нам не хватало...

К: Остальных феминисток?
Г: Уж коль мы отвлеклись, я встречался с ними в прошлом году в Германии, не говоря о том, что знаю их уже почти 10 лет...

К: ты их что, всерьез...?
Г: Я полагаю, что с ними произошло то же самое, что и с немалой группой диссидентов. В погоне за политической славой они перепутали двери. Они просто не знают, что такое - феминизм...
К: Ну и хватит о них. А то еще рекламу дадим!... А почему Эткинд? Он же вполне приличный советский преподаватель педвуза и член Союза /бывший/?

Г: В сегодняшней эмиграции Эткинд, равно как и Синявский, является чуть ли не единственным специалистом высокого класса в литературе, в отличие от многих самозванцев . ..
К: И опять, вернувшись, со всеми помянутыми авторами - какова, так сказать, "сверхзадача"? Для чего - газета?

Г: Ты, как никто другой, знаешь, что за последнее двадцатилетие сложилось не одно литературное поколение, до сих пор остающееся "неуслышанным". И как ни странно, Синявский и Эткинд, в прошлом "благополучные" авторы, оказались с нами в таком же "непечатном" положении. Газета, как ни крути - читается и в России, читается в КГБ, читается в Союзе писателей, в ЦК, а также просто, пусть немногими, но людьми /но это еще то "меньшинство"!/ - и может исподволь влиять на литературные и политические процессы в России и Зарубежьи.
К: Но тут же полно газет, и чем тебя не устраивал, допустим, тот же "НА"?

Г: В момент когда я набросился на Меттера со своим предложением, новый главный редактор В.Перельман печатал голых баб на первой странице... Довлатов же, со своим коллегами, организовали еще одну газету - "Новый свет". Мое деловое чутье подсказывало, что куда разумнее "влить свежую кровь" и деньги в сложившееся предприятие со своим контингентом читателей, нежели начинать все заново.

К: А это дорого - купить газету? Не номер, а целиком?

Г: Меттер определил цену в 100 тысяч долларов.

К: Ты что, все 100 тысяч и внес?
Г: Речь поначалу шла о 25%. Но в процессе переговоров я понял, что с такими людьми, как Меттер и Орлов, не владеть "контрольным пакетом" - предприятие рискованное. ..
К: Так сколько же ты вложил?
Г: До вложения дело не дошло, поскольку я готов был подписать контракт не позднее, чем Перельман начнет вкладывать свои собственные деньги. Единственное, что я сделал, это послал 500 долларов адвокатам газеты, дабы показать серьезность моих намерений.
К: А из-за чего же образовался процесс, о котором я от тебя уже скоро год, как слышу?
Г: Из-за этих несчастных пятисот долларов.

К: А чего, не отдавали?

Г: До сих пор еще не отдали.

К: Кто не отдал?
Г: Это хороший вопрос! С одной стороны, я сужу "НА", номинальными владельцами которого являются все те же Орлов и Меттер. Реальным хозяином, как я уже говорил, является Десколл, он же владелец "Руссики".

К: А это что еще за писатель?
Г: Кто, Десколл? /хохоча/ Таких самонадеянных купчишек не встречал ни в России, ни в Америке. То что "Руссика", по законам рынка, дерет семь шкур с покупателя, это нормально... Привнесение нравов советского черного рынка в скупку книг у вдов и сирых - это, скажем, неэтично. Но за увиливание от уплаты по обязательствам - за это в России, в старые добрые времена... А в Америке есть суд. Куда я и обратился.
К: Ну и как? Я тут ходил с Халифом в суд, за бесплатный проезд в метро, так там какой-то престарелый глухой судья - всех негров и поэтов неимущих, под одну гребенку, по конвейеру. "10 долларов штрафа или 15 суток. Следующий!" А тебе что сказали?
Г: А "смолл клэйм" - как мы переведем?

К: Ну, вероятно, дела малые.
Г: Хоть мое дело и "маленькое", я не думал, что оно превратится в большое. Судя по всему, у "Руссики" - громадный опыт. Всяческими путями, неявками, ложью /мелкой и большой/, хитрой и бесхитростной, наглой и завуалированной - они морочили суду голову в течение семи месяцев.

К: А тебе?
Г: Я увлекся игрой. Мы с женой, перед каждым заседанием, пытались "врать за них", дабы знать, к чему быть готовыми. Надо сказать, что это было не очень сложно. Я хочу сказать, что если бы мы этого не делали, то наш суд еще бы и продолжался, а так у нас ушло только восемь заседаний-вечеров.
К: И каждый раз ездить приходилось? Ты ж, наверно, на бензин больше истратил, не считая "морального износа" и утраты веры в человеческие добродетели?

Г: Ты лучше посчитай - сколько они на адвокатов своих потратили!
К: А тебе что, от этого легче? А газета, настоящая русская газета за рубежом, со всеми вышепоименованными звездами?

Г: А я не знаю, чего ответить.
К: Заигрался, значит? Втянули они тебя в свои игры, неявками в суд, оттяжками и отсрочками - что ты про саму идею забыл?

Г: Получается, что да.
К: Есть такая русская поговорка, которую я не помню, но суть в том, что с богатым не судись... Вот и я сейчас - лучше свой квартирохозяйке буду еще и за свет платить, чем волочь ее в суд /кто - кого?/, что за свет и газ она обязалась платить - но пойди, доказывай, себе дороже: у нее ж - адвокаты /как у Десколла/, а мне, как и тебе - самому в суд мотаться придется. А мне, ей-ей, не до игр... А что ж ты все-таки вынес из этого суда?
Г: Во-первых, я его выиграл. Несмотря на то, что у меня не было адвоката.

К: Так. А во-вторых?
Г: Если бы я был единственной "жертвой" - не было бы ничего страшного, но, поскольку есть десятки других обманов, кто-то должен был заставить "Руссику" хоть раз проиграть! До этого они всегда выигрывали /так "гласит легенда"/.

К: А деньги-то они когда вернут? Ведешь за интервью в "Кавказский"?

Г: Я тебя должен вести за интервью в "Кавказский"?

К: Не я же, с 10-тидоллароваго гонорара!
Г: Как только получу деньги /а я их получу!/ - устрою банкет для всех жертв "Руссики" и "Нового американца".

К: Ну, тогда тебе Сити-Холл придется снимать!

Гум хохочет, на этом интервью кончается.
 

14 ноября 82

Подвал
 

 

 

 

 

ГУНН И МАРИНА
 

                    Гене Гуму
 

1
 

когда в Нью-Йорк приехал Гум

раздался шум и гам на рынке

сей муж имел обширный ум

и бабы разбивали крынки
 

художник Крынский рисовал

портрет его жены в подвале

но Гум напрасно рисковал

на бирже или на панели
 

имея старое такси
он нанял двух худогов в помошь
и доводили до тоски
подсчеты новой таксы в полночь
 

затем он снявши особняк
купил бракованного Брака
а друг его поэт босяк
ходил в штанах в которых срака
 

светила полною луной

поскольку лопнуты на оной

Гум был отнюдь не Антиной

и пахнул он не анемоном
 

печонку он не ел горчиц

не признавал боялся устриц

Гум был китаец и гордец

и выражался больше устно
 

но молчаливая жена

которой имя есть Марина

пеклась о мужниных штанах

и голодом его морила
 

поскольку Гум любил котлет

панически бояся рыбы

она упорно на обед

давала раки или крабы
 

и Гум и ум его увял

питаясь чипсами и кокой

он корку хлеба бы умял

и друга называл он Кокой
 

 

2

 

покупает Гум газету

как российский Епифан

позабыв что для клозету

здесь имелся пипифакс
 

но с пяти к печатну слову

поимевши пиэтет

повторяет он солово

шрифт набор курсив петит
 

но газета погорела

быв венгерскому жиду

подчиненна и корила

Гума тем а Гум жену
 

каковую как-то в церкви

католической небось

повстречал а был он циник

был он бабник был он гусь
 

стал тишее мягкой травки

стал мужее стал никак

покупать супруге тряпки

и кататься на коньках
 

а прекрасная Марина

обожание презрев

вечно голодом морила

муженька разверстый зев
 

 

3
 

когда родился оный Гум

то бабушка жена китайца

отметила обширный ум

и выдающиеся яйца
 

в семь лет он был уж диссидент
читая все передовицы
за партою не досидев
он выпорот был твердой вицей
 

и в трудколонии твердя

основы марксовой науки

таков присяжных был вердикт

послушно приспускал он брюки
 

потом созревши торговал

Булгаковым в рассейских селах

поскольку был он тароват

умом и хлеб он мазал салом
 

приемным сыном быв прият
в салоне Вознесенской мальчик
стал летописец и пиит
забыв играть в футбольный мячик
 

женясь на даме мощных бёдр

которых купно обнимали

пииты он остался твёрд

в среде их бывши аномалией
 

и новобрачную жену

не тронул даже мягким пальцем

похож был на премьер У Ну

и ночью вышивал на пяльцах
 

 

4

 

но в эмиграцию попав

путем конечно Лесниченко

стал созерцателем пупа

от изобилия лоснящегося
 

снимался в фильмах был он вхож

в различные дома Нью-Йорка

но помнил как кусала вошь

и как вкусна та хлеба корка
 

китаец или же скорей

германец по уклону мыслей

не знал как выглядит порей

и как готовить к супу клецки
 

на то имел Марину он

в которую влюбился в Риме

воздвиг для коей Парфенон

и ворковал при ней все время
 

она служила в банке но

панически боялась денег

она имела пару ног

и дивною являлась девой
 

во-первых молчаливой два
она имела тихий голос
и если бы была вдова
то я б на ней женился вскоре
 

но Гум китайским взглядом глаз

препятствовал в нее влюбиться

она за Гумом всюду шла

и дум была при том владычицей
 

по Гуму можно фильму снять

о том как дети трудколоний

здесь расцветают как весна

и пахнут сплошь одеколоном
 

и бизнес делают такой

что одесситы одичали

имея старое таксо

и никаких тебе печалей
 

 

5

 

таков мой друг китаец Гум

в России бывший грубый гунн

и панночка его Марина
 

21.3.82

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 5Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга