к содержанию
Давид Дар
Там жили поэты
В нашем доме жили три поэта.
Самый старший был седой, красивый и толстый. Писал он уже
двадцать два года, но никому он не был известен.
Средний был худенький и серенький. Писал он два года, но был
известен только в нашем доме.
А у младшего еще не выросли yсы. Он любил играть в футбол,
xодить в кино и целовать девушек. Писал он всего два месяца, но вся наша улица
знала его стихи наизусть.
Ребята они были простые и веселые. Ни Пушкиными, ни
Шекспирами себя не считали. Писали они неважно. Писали как умели о своей и о
нашей жизни, о которой ни Пушкин, ни Шекспир, как известно, не написали ничего.
Чтобы писали они лучше, решили их поселить в отдельной
квартире.
Поселили на четвертом этаже. Там у каждого была своя комната,
а кроме того, еще места общего пользования. Поэты приволокли туда подушки и
одеяла, книги и тетради, гитару и телевизор, чернила для авторучек и рюкзак,
набитый рифмами. И четвертый этаж стал самым веселым в нашем доме.
Жили поэты дружно. Самый младший пользовался у них наибольшим
почетом, а самый старший – убирал места общего пользования.
По воскресеньям мы приходили к поэтам с утра и мешали им
писать. Самый старший из поэтов отправлялся за водкой, а самый младший читал
стихи.
И мы любили наших простых и веселых поэтов.
И мы любили их неважные стихи.
Мы любили их целый месяц. Пока комендант был в отпуску.
А потом комендант вернулся из отпуска.
И стал наводить порядок.
Сначала он навел порядок на первом этаже, у холостяков. Затем
он навел порядок на втором этаже, у семейных. Потом он навел порядок на третьем
этаже, у девушек. Потом он пошел наводить порядок на четвертый этаж, к поэтам.
Он поднялся на четвертый этаж в своих скрипучих сапогах,
окинул доброжелательно-комендантским взглядом стены, заглянул под кровати,
понюхал пустые бутылки, полистал тетради, и сказал:
– Здорово, товарищи поэты!
– Привет! – оказали они.
– Пишем? – спросил комендант.
– Пишем! – сказали они.
– А ну, почитаем!
– Охотно, – согласились поэты, и стали читать свои стихи
Послушал комендант стихи, почесал сокрушенно затылок, недолго
подумал и сказал:
– Нет, все-таки Пушкин лучше писал.
– Лучше! – согласились поэты.
– Не понимаю, – сказал комендант. – Квартиру вам дали сухую,
солнечную, стены оклеили новыми обоями, мышей, согласно вашему желанию вывели, а
пишете вы неважно. Куда же это годится? Давайте договоримся так: с завтрашнего
дня нажмем как следует, и чтоб было важно!
Так он сказал и пошел наводить порядок на пятом этаже, у
спортсменов.
А поэты пытались писать важно.
Но важно у них не получалось.
Стало это известно коменданту. Пришел к ним опять. Понюхал
бутылки, послушал стихи, огорчился:
– Не так, не так писал Пушкин. Неважно пишем!
– Неважно! – согласились поэты.
– Когда пишем? – спросил комендант.
– Когда придется, – сказали поэты.
– А выпиваем?
– Бывает, – сказали поэты.
– Когда выпиваем?
– Когда бывает, – сказали поэты.
– Вот именно, в этом-то все и дело. Теперь мне все ясно.
Давайте договоримся так: с завтрашнего дня будем писать с девяти до пяти, а
выпивать будем с пяти до девяти. Вот тогда дело пойдет.
Стали поэты писать с девяти до пяти, а выпивать с пяти до
девяти. Но выпивали они важно, а писали, как и прежде, неважно.
Пришел комендант опять.
– Беда мне с вами. Кто тут у вас самый старший?
– Я самый старший, – сказал седой, красивый и толстый,
подметая пол в коридоре.
– Ну и чем же ты тут занимаешься, если ты самый старший? –
спросил комендант.
– А вот, как видите, убираю места общего пользования, –
сказал самый старший.
– Хорошо, – сказал комендант. – А пишешь?
– Иногда, – сказал самый старший.
– А что пишешь?
– Стихи, – сказал самый старший.
– Ну вот, – сказал комендант, – теперь мне все ясно. Зачем же
ты пишешь стихи, если ты самый старший? Стихи пусть пишут те, кто помоложе, а ты
делись своим опытом. Так и договоримся: садись и пиши о своем опыте, а те, кто
помоложе пусть руководствуются твоим опытом и пишут стихи. Вот так будет лучше.
Так и договорились.
Самый старший теперь стал писать статьи о своем опыте, а
средний и младший, руководствуясь его опытом, писали стихи.
Но статьи получались важными, а стихи, как и прежде,
неважными.
И скрыть это от коменданта не удалось.
Поднялся он опять на четвертый этаж и сказал:
– Позвать ко мне самого старшего.
Позвали.
– Ну как, братишка, – строго спросил комендант, – учишь?
– Стараюсь, – сказал самый старший.
– Плохо учишь, – сказал комендант.
– Плоховато, – согласился самый старший и добавил, – не
годится мне их учить, товарищ комендант, не пользуюсь я у них почетом. Учился я,
правда, немало: и в литкружке учился, и на семинарах учился, и в литературном
институте учился, но хороших стихов писать так и не научился, а научился только
хорошо убирать места общего пользования. А вот есть у нас самый младший, так он,
хотя еще нигде не учился, но ему оказывают у нас наибольший почет.
– Вот тебе и раз, – сказал комендант. – Где же это слыхано,
чтобы самый старший убирал места общего пользования, а самому младшему чтоб
оказывали наибольший почет? Никуда это не годится. Чтоб с завтрашнего дня самому
старшему оказывали наибольший почет, а самый младший убирал места общего
пользования.
Но услышав это, самый младший сказал:
– Мне места общего пользования не по душе.
– Интересно, – сказал комендант, – почему же это самому
старшему они по душе, а тебе не по душе?
– Я предпочитаю такие места, – сказал самый младший, – где
еще никого не было.
– Очень интересно, – сказал комендант, – какие же это места
ты имеешь в виду?
– А мне, товарищ комендант, безразлично, – сказал самый
младший. – Я ведь еще молодой, мне бы хоть на чердак забраться, или на крышу
вылезти.
– А вылезал? – спросил комендант.
– Редко, – сказал самый младший. – Всего два раза
посчастливилось.
– Как же это ты такими местами пользуешься, даже разрешения у
меня не спросив? – рассердился комендант. – Ведь соображать надо: ежели никто до
тебя этими местами не пользовался, так значит не положено ими пользоваться.
Давай решим так: с завтрашнего дня мы все такие места опечатаем и повесим
объявление, что вход туда воспрещен. А тебе мы оставим только места общего
пользования.
Но самый младший сказал:
– В местах общего пользования я стихов писать не умею.
– А не умеешь, так и не суйся в поэзию, – сказал комендант. –
Не умеешь, так учись у старших, а когда сумеешь, тогда и пиши. А пока пусть
самый средний пишет.
И ушел. А поэты остались.
Самый старший писал статьи о своем опыте.
Самый младший убирал места общего пользования.
А самый средний писал стихи.
Пришел комендант опять. Прочитал стихи самого среднего и
опять рассердился.
– Что же это, – говорит, – такое? У девушек порядок навел. У
спортсменов – навел. У семейных – навел. Даже у холостяков, и у тех навел
порядок. Только у поэтов никак порядка не навести. Куда же это, друзья мои,
годится?.. Может быть, ты не читаешь статей самого старшего или не
руководствуешься его опытом? – спросил он у самого среднего.
– Нет, я читаю его статьи и руководствуюсь его опытом, –
сказал самый средний.
– А может быть, в его статьях недостаточно говорится, что
стихи должны быть хорошими?
– Нет, – сказал самый средний, – там об этом много говорится,
да я и сам это знаю, а вот как их писать, чтобы они были хорошими?
– Ясно как! – сказал комендант. – Кому же это не ясно? Писать
надо, как Пушкин. Так уж и быть, не пожалею своего времени, сам буду учить тебя
писать как Пушкин. Пушкин вот как писал:
Я помню
чудное мгновенье:
Передо мной
явилась ты,
Как
мимолетное виденье,
Как гений
чистой красоты.
– Вот как писал Пушкин, – сказал комендант. – А почему бы и
тебе не написать так? Образование, слава богу, достаточное, условия подходящие,
а я тебе никогда не откажу в своих критических замечаниях. Давай, брат, садись и
пиши, как Пушкин.
А самому среднему уже давно хотелось писать, как Пушкин.
Только смелости не хватало. Но комендант похлопал его по плечу, сказал: «Давай,
давай, не робей!». И самый средний сел писать, как Пушкин.
Весь день он сидел, худенький и серенький, а на следующий
день сочинил стихотворение, в котором почти все было как у Пушкина: и содержание
и ритм и рифма. Только слова были свои.
Пошел он к коменданту и прочитал:
Я вспоминаю
то мгновенье,
Когда в кино
явилась ты,
Затмив собой
произведенье
Первоэкранной красоты.
– Плохо, – сказал комендант. – Совсем, брат, не Пушкин!
Причем тут кино? Нет, не так писал Пушкин. Но ты не робей. Добиться всего можно,
было бы только старание.
И самый средний старался. Он очень старался. Совсем похудел и
стал таким сереньким, как кучка пыли в углу, и через неделю у него было готово
новое стихотворение. Теперь уже все было, как у Пушкина: и содержание, и ритм, и
рифма, и слова. Только расставлены были слова по-своему.
И он прочитал коменданту:
Чудное я
помню мгновенье:
Явилась
предо мною ты.
Мимолетная,
как виденье,
Чистая, как
гений красоты!
Плохо! – сказал комендант, – очень плохо. Какой же это
Пушкин? Нет, браток, я тоже семь классов окончил, я знаю, как писал Пушкин, меня
не проведешь…
Он сердился бы еще больше, но самый средний стоял перед ним
такой худенький и серенький, что комендант пожалел его, похлопал опять по плечу
и сказал:
– Но ты духом не падай. Крой дальше. Со мною, брат, не
пропадешь! Главное – это терпение.
И так как средний был терпеливым, и ему очень хотелось
писать, как Пушкин, и он доверял коменданту и к тому же боялся, чтобы комендант
не выселил его из поэтической квартиры, то он сочинил новое стихотворение, в
котором уже все было, как у Пушкина: и содержание, и ритм, и рифма, и слова, и
даже расставлены слова были в том же порядке.
Пошел он к коменданту и прочитал:
Я помню
чудное мгновенье:
Передо мной
явилась ты,
Как
мимолетное виденье,
Как гений
чистой красоты.
– Вот это Пушкин! – закричал комендант. – Давай руку,
дружище. Я же говорил тебе, что если будешь стараться, так напишешь, как Пушкин!
Вот, и пожалуйста!
Он был весьма доволен, что навел у поэтов порядок.
Самый старший из поэтов вскоре написал «Евгения Онегина».
Самый средний написал «Медного всадника».
А самый младший сказал:
– Я, конечно, мог бы написать «Полтаву», только не проще ли
взять ее в библиотеке?
И он не написал ни «Полтавы», ни «Руслана и Людмилы», ни
«Кавказского пленника». Он по-прежнему писал своими словами о своей и о нашей
жизни, о которой ни Пушкин, ни Шекспир, как известно, не написали ничего.
И когда комендант выселил его с четвертого этажа, из
поэтической квартиры, он принес к нам на первый этаж свою подушку и одеяло,
футбольный мяч и автоматическую ручку, и целую тетрадку своих простых и неважных
стихов.
Он и сейчас живет с нами.
И мы любим его стихи. Вся наша улица знает их наизусть.
Рассказ Д.Дара из архива
В. Лапенкова. Ранее нигде не публиковался.
к содержанию
|