к содержанию

№27

Thursday, August 03, 2000

Асенька, повторяюсь — а зачем?
Всё одно, вы меня — НЕ слышите...
А гнёте — своё...

Вот, —
/из похеренного-неотправленного, июль 000/:

... поехали по книжице:
2-4 светотень — НА ХУЙ (упражненьица “по кирсанову”)
5-8 тайга — только фрагментами (да и то — в геологическом цикле), целиком — только в ПСС
9-17 колоду — только приложением к лирике 1959 (в ПСС)
18-19 кадр — вообще в мусорник (даже не в СС)
20 подари мне — уже в клячкине, как и всё подобное говно
21-22 рёв — в шуточки (в ПСС)
23-25 сигареты — в упражения (там же)
26-27 как под рубахой — псевдоцветаевщина (есть и псевдопастернакипь тоже, как бы отдельным “циклом”? так и назвать! Мандельтампа нетути только: не затронут.)
28-30 молоту — молоту и подарить, зачем же печатать?
И только на стр. 30, “пиво-пиво” — появляюсь “я”  (и то, это должно идти после цикла “лала”...)

... продолжим:
Лягушка 36-37 — фуфло (альбомное)
О словах 38-40 — практика
В толпе 41-43 — под осю завывания, кошмар!
Руконог 44 — опубликован в “смиздате века”, и будя (разве — в цикле “стихи на сон грядущий”, но цикл НЕ готов)
С древнегреческого 45-46 — безделка, зачем?
47-49 — из “башни”! (а не отдельно, поштучно — распивочно и на вынос...)
3 псевдосонета 50-51 — они и есть псевдо, на фига? В ПСС!
52-3 — “башня”! а не порознь
54-55 раздевала не радзивилла — спасибо, что найдено — но, когда-нибудь в “заготовки 69-71”, в ПСС

а вот “царевна-лягушка”... это да. Но её — только циклом из “трёх поэм герметизма” (+ ермак и наталья)!
Тогда можно — и “бедро” (не ваше, а переделанное!)
В раздел ПОЭМЫ 62-69(73, 75?):
Томь
3 поэмы герметизма
попытка бедра
3 поэмы антисемитизма (камаринская, караим, карамян)
Биробиджан

челны — постскриптумом
и — никаких “лествиц”! (иной жанр, а в нём есть и получше — “5 писем поэтам”, в томе 4Б и сборнике “трое”)

итак, МОЁ предложение (категорическое): если хотите играться с текстами ККК, то вот оглавление-макет:
1. подборка 59/99 (уже влагал и прилагал и слал и т.д.), шлю снова
2. триптих “лала”, + полупоэма “пиво-пиво” (мои коронные 60-х)
3. поэмы (7 штук)
4. 5 писем поэтам (опшионал*) и “челны”
* сократить можно за счёт 5 писем

всё это — шрифтом “сириллик гелвет” (с приложением шрифта) помещаю на дискету и си-ди, и шлю вам с кириллычем
послесловием — можно пустить и мою ауто-биографию (“русский базар” забздел или не похотел напечатать), сейчас дописываю 3-ю часть, и ша.
<...>*

Мне вот теперь ещё “производственную лирику” вспоминать-набирать, да кабацкое... (3-я часть био-).
Но тогда мне хоть будет “не стыдно”: таким — можно и студиозусов окормлять (и даже не очень невинных девиц)

Объём — сам же и посчитаю, сам же и сокращу
Но неча всякий мусор в хорошие тексты (хорошего поэта) совать! (Только потому, что “в архивах” — у бореньки — сохранились? Так я ещё жив...)

Вот вам списочек — а ВСЁ ли из этого вы читали и имеете?.. Знаете?..*

2 года искал (мышь по-идиотски засунула невем куда), техасское, новозеландке Уэнди:

АНТИПОДЫ, ИЛИ
ОТКРЫТИЕ НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ
/по барону де Сегюру/

                           Wendy

    «На базаре средь товара
     Продавалась туатара.»

Маори нащупали киви
В глубокой норе туатары
И храбро наставили пики
Маори, косые татары

Не бегают там антилопы
По пастбищам тучнозелёным
Живут там одни антиподы
На острове Новой Зеландии

Как плыл капитан Д’Антркоста
К седым берегам Антарктиды
Матросов покрыла короста
И страшная пыль антрацита

Дымили высокие трубы
На судне — штандарт Лаперуза
И плыли в кильватере трупы
Вздымая распухшее пузо

Жевали невкусную хину
Собак судовых или кошек
А плыли они в Кохинхину
За салом, сандалом и кожей

Матросы роптали, до бунта
Осталось две склянки с полбанкой
Но вот прогудела побудка
И землю узрели на баке

Курились над тучами горы
И в трюме борцы протрезвели
То грозно кричали маори
Копьём роговым потрясая

Трубили в кривые ракушки
Вились бумерангами стрелы
И трупы свозили в рогожке
В разверстые чёрные трюмы

Когда же ступили на берег
Ногой капитан с боцманатом
Открылся извилистый терек
И сумрачных скал колоннады

Летали бескрылые киви
Порхали и пахли колибри
Стояли секвойи нагие
Довольно большого калибра

Маори свистали в дуделки
И бабы скрывались в болоте
И им предлагали безделки
В обмен на яйцо кашалота

Лягались как лошади эму
За выдранный хвост сувениром
И вождь “запроливныя земли”
Себя заявил суверенным

Поймали матроса, и кока –
Весёлую бабу Аглаю
У тех началася икота
От долгих уколов иглою

Тела их расписаны знатно
Оно вызывало желание
И взвилось российское знамя
Над скалами Новой Зеландии

Плясали маори и били
В котлы и железные пузы
Матросы туземок любили
Табак им дарили и бусы

От них и пошли туатары
Живущие средь тамариндов
Средь римусов или тотарасов
И груди их пахнули тмином

Матросы взобрались на борты
Гребцы налегали на весла
Среди маорийцев аборты
В том веке не были известны

Уплыли они в Антарктиду
И баб жировать отпустили
От них же пошли антиподы
О коих писал Августиний

И в Новой Зеландии ныне
То Репин, то Врубель, то Пушкин

Ржавеют чугунные пушки
Туземки же кутают вымя

13 марта 80, Техас /13.00 — 14.00/
такое тоже печатать — в “избранном”?..

 

АУТО-БИО “ПО СУЩЕСТВУ, ТОЖЕ ТУНЕЯДЦА”

... Отчего бы не вставить некоторое аутобиографическое “отступление” прямо здесь — потому что — не всё равно ли, куда? Текст был писан для “Русского базара” (и даже оплачен, вперёд), но всяко, не появился. Хозяйка уже после первой “врецензии” (урезанной “отрезанием” от Бродского), запаниковала — кого она, на свою голову, пригласила в авторы?
“Ауто” писалась кошерно, и даже, по мере способностей, “общедоступно”, так почему её не вставить, вводной главой?
А что повторы — так ещё великий и неповторимый Бах — забил всю страницу повторением строчки:
“ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ УЧЕНЬЯ
ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ УЧЕНЬЯ
ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ УЧЕНЬЯ
ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ УЧЕНЬЯ...” –
и так далее, насколько хватит сил — повторять.
(см. Ант., том 3А, харьковско-новосибирский)
Харьковчанка же Наханькова, хозяйка “Базара”, повторяя на сотни страниц дурацкие объявления, на такое — не уделит и страницы (не говоря — не поймёт).
Но я ни на неё, ни на её читателей — не рассчитываю (заплатила авансом — и ладно).

/7 ноября 2001/

Константин К. Кузьминский
асеньке...
(копию — ючкам и внучкам)
КАК Я СТАЛ ВЫДАЮЩИМСЯ (ИЛИ ЗНАМЕНИТЫМ?) ПОЭТОМ
(опыт поэтической автобиографии. часть первая: 1952-1957)

... школьнице о.с., напечатавшей в “рб” стихи “день победы”

... рома каплан, представляя году в 89-м ерёмина и уфлянда в своём “самоваре”, сказал: “принёс я объявление в “новое русское слово”: вечер двух выдающихся поэтов...”. мне говорят там: “знаменитых”? нет, говорю, не знаменитых, а выдающихся...

сначала я начал писать стихи. в полусознательном возрасте, лет где-то в 12-13. первое, что я помню, было (поскольку учился в первой английской школе №213), прямо по шекспиру:

жил принц Гамлет
любил омлет

раз принц Гамлет
сел есть омлет

пришёл Макбет
и съел омлет

“умри, Макбет!”
вскричал Гамлет

схватил стилет
и мёртв Макбет

1953-1956

(последние 2 дистиха дописаны позднее)

... а я-то думало, что по детской малограмотности, не так ударения поставил:
“... разговор естественно свернул на только что законченный Борисом Леонидовичем перевод “Макб`ета”. “Не удивляйтесь, что я так произношу, это шотландское слово, его надо так произносить”...
(Вячеслав Вс. Иванов, [он же “Кома”], “Сестра моя — жизнь...”, ЛГ, №5, 31 января 1990, стр. 5)
– может, и Гамлет — не датчанин, а шотландец?...

... что ж, мои современники начинали не хуже, а даже раньше. анри волохонский (1937 г.р.), друг и соавтор хвоста, в 6 лет написал:

покойник сыр
лежит в гробу
его мундир
свернут в трубу
его губа
повисла вниз
в его глазах
застыл каприз

а владимир ибрагимович эрль (1947 г.р.) был изгнан в 1957-м с уроков в четвёртом(?) классе, изобразив на школьной доске своё первое одностишие:

сочу свою мочу

что было почему-то сочтено учительницей непристойным (будто она сама никогда не писала или стеснялась этого вполне благопристойного занятия)

я таких стихов, по запоздалому своему развитию, не писал.
вторыми помнимыми моими текстами были уже “дразнилки” на соучеников:

Проза наш молокосос
покупает он насос
перекачивать водичку
чтоб достать из лужи птичку
Проза наш большой дурак
только так и только так
он купил себе калоши
не сдержал он лёгкой ноши
носом шлёпнулся он в грязь
и запачкал свою бязь
а потом полез в Фонтанку
вытащил оттуда банку
налил он в неё чернил
покрестился и вып`ил

1954?

у Ефремова на плешке
кляксочка чернильная
у Надирова в кармане
палочка ванильная
Ефри лысина блестит
как у солнца шар
Ефря нас благодарит
за землицы ар
вырыл он себе могилу
наложил побольше илу
и улёгся почивать
в эту грязную кровать

1954?

– писано всё это лет в 13-14, на уроках. оригиналы не сохранились.

Комментарий”:
“... проза наш молокосос”

ср. у введенского (которого я не читал тогда: физически не мог!)
“Л.Чуковская говорит, что для одного из первых своих произведений для детей — “Кто?”, ставшим уже классикой, Введенский выполнил “не менее двадцати вариантов”.

... Или толстый, как сундук,
Приходил сюда индюк,
Три тарелки, два котла
Сбросил на пол со стола
И в кастрюлю с молоком
Кинул клещи с молотком...

Это только начало повествования. Дальше дядя Боря обнаруживает погром и в своем кабинете: “банку, полную чернил, кто-то на пол уронил”, а на ее место положил “деревянный пистолет”; со стен “все картинки сняты”, а на гвоздиках висят “дудочка и складная удочка”.
(Е.Биневич*, “Чинарь Александр Введенский”, в сб.: “Распятые”, сост. З.Дичаров, вып. 2, “Северо-Запад”, Санкт-Петербург, 1993, стр. 94)
* красивая фамилия!

... и, тогда же, тому же, моё же:

мчатся кони Плутагона
Прозерпина вся бледна
ведь ведро одеколона
залпом* выпила она

1956?

* духом? (вар.)

... в 55-56-м, вместе со своим дельвигом, профессорским сыном вадимом прозерским, “прозой” (писавшим прозу, откуда — и по ассоциации с фамилией — и прозвище), я соредактировал стенную газету “жало”, и писал стихи “о том, как в редакции “жала” из мухи делают слона”, помню только конец:

... наконец поймали муху
мигом шланг вставляют в брюхо
поглядите-ка теперь
как зовётся оный зверь?

– была нарисована и задница мухи, и пожарный шланг, и раздувшийся до готовности лопнуть слон.
рисунки-карикатуры в ней исполнял коля ефремов (“ефря”), прославившийся также тем, что на уроке черчения изобразил: “наташа ростова. вид снизу” — пара туфелек и кружавчики панталончиков под юбкой, очень авангардно...

проза, закончив истфак ЛГУ, стал профессором и автором книги об эстетике США, изданной в брежневские годы (1979?), не было денег купить — да и зачем?
ефря, встреченный в 69-м(?) на вечере выпускников, мечтал стать барменом на круизном теплоходе, грустно...

я, впрочем, больше любил лупить сына черкасова (которого постоянно ставили в пример довлатову — см. у новоклассика), андрюха был вдвое выше меня ростом (и младше классом); впрочем, и довлатова я как-то вздул, году в 72-м, путём чего он пальцем сломал мне ребро — литературные реминисценции...

... в те же незабвенные 50-е (53-54-й) была написана и “бочка с квасом”, почему-то называвшаяся “басня”, вполне прутковщина...

шёл по невскому я раз
вижу — бочка, надпись: “квас”
захотелось мне кваску
разогнать свою тоску
и помчался я за бочкой
и вприпрыжку, и в прискочку
наконец, догнал я бочку...
где же квас? да нет его
в бочке — пусто, ничего...
так зачем же ты неслась
ровно чумовая
никому не говоря
то, что ты пустая?

... и в юношеском поэтическом блокноте, оставленном при отъезде диссидентке-писательнце юлии вознесенской (и сданном её подельницей, поэтессой натальей лесниченко-гум/-рыбаковой-волковой-волохонской и т.д., по замужествам/, — в гэбэ), “бочка” шла, вроде, первой... но после следующего:

наконец, лет в 14 я написал этапное стихотворение “дон-кихот”, с которым вадик вытащил меня в лит.объединение дворца пионеров (моё первое публичное выступление):

сервантес был, однако, неплохой писатель
он написал книжонку “дон-кихот”
но был словами он большой бросатель
и делал иногда неверный ход

в романе он описывает это:
идальго дон-кихот, порядочный чудак
на старой кляче и в поломанных доспехах
герой наш рассуждал лишь только так:

“обиженных я защищать всё время буду
и видит Б-г, что никогда
пока я жив, сего я не забуду
об этом буду помнить я всегда”

напав на мельницы, чудак наш получил побои
но это не сломило его дух
он жил в лишениях, как счас живут ковбои
напал на агнов стадо, и разбил их в пух

но пастухи своих овечек защищали
они камнями всадника встречали
идальго наш, едва не поплатившись головой
добрался до дому избитый, чуть живой

он есть и пить не мог:
не то, чтобы душа не принимала
а попросту ему мешало
его картонное забрало

он умер чудаком, но так ему и надо

не надо дело затевать
коль у тебя вместо башки*
бутылка из-под лимонада!

* вар.: “главы” (не помню, который был — справляться в ГБ, или у путина /кошелева-коршунова, лейтенанта, ныне полковника(?), зав.культурой ленинграда/; прим. 1 сентября 2001)

... ох, и досталось же мне — и за “книжонку”, и за “бросателя”, и за рифмы “это — доспехах”, и за “ковбоев и агнов”, и за “бутылку из-под лимонада” — в особенности... долбали меня кружковцы грамотно, со вкусом, со знанием дела — и никто не похвалил...
но я продолжал писать.

... годам к 16-ти, на пари с вадиком (что напечатают) было написано стихотворение “партия” и послано в газету “смена”. напечатать не напечатали, но пригласили посетить их лит.объединение (куда не пошёл, уже обжёгшись на предыдущем):

13-й год. мировая война.
крови — море, хлеба — нет.
и тут возглавила нас она,
вперёд повела — дорогой побед.

17-й год. буржуйская власть.
в душу лез обещаний газ.
“хватит! довольно! нанюхались всласть!”
и тут она возглавила нас.

19-й год. интервенция. белые.
партия в бой призывала народ.
шли впереди коммунисты зрелые,
с единым девизом: “только вперёд!”

страшный 24-й год.
ленин умер. нет вождя.
но партия вновь возглавляла народ,
вперёд, к коммунизму его ведя.

были среди партийных масс
лютые наши враги подчас.
но выявил этих врагов народ
и в с партией вместе пошёл вперёд.

партия только тогда сильна,
когда народу верна она!

– странно, что не напечатали... ведь напечатал же аджубей, в своём историческом выпуске (1961?) “известий” — стихи “сергея ширяева, колхозника”:

глава советской державы,
шагающей в коммунизм!
в этих строках шершавых –
пред вами падаю ниц.

хочу рассказать, как ноет,
[острее тупого ножа?] — не помню...
отечественной войною
обугленная душа.

никита сергеевич, верьте!
от этого свет не мил –
фашисты и есть те черти,
которым не дорог мир.

глава советской державы,
шагающей в коммунизм!
в строках, что на вид шершавы –
пред вами падаю ниц...

/1961? по памяти/

(в том же выпуске, на той же странице, было письмо “ленинградца” хрущёву, такого содержания: “... и пусть эта старая лиса, аденауэр, прочтёт ваше заявление, и после прочтения подрищет немного...” — первый случай нецензурной /обсценной/ лексики на страницах газеты №2 бывшего советского союза...)

... после этого я категорически перестал заниматься политикой, и перешёл к чистой лирике... тогда и был написан, непомнимый целиком (но запомнившийся) текст:

ОТЕЦ РАХИЛИ

... дрался д’артаньян шпажонкой
а надиров-шах книжонкой
дрались дралися они
не считали вовсе дни
и додрались до того
что убили одного

а кого из них убили
знает лишь отец Рахили

1954?
(начало утрачено)

– продолжено, моё “детское”, годы спустя –

“дрался д”артаньян шпажонкой
а надиров-шах книжонкой...”
..........

несмотря что был безгрешен
– жизнь есть прах и тлен –
был он вежливо подвешен
за приличный член

раскололся как орех он
продал всех и вся
вместо люстры за уретру
на крюке вися
.........

/1969?/

– и утеряно...
– найдено, вместо:
“Но сообразить может. Вот, чтобы сообразил то, что надо, и подвешивали его в его же доме к крюку, на котором люстра висит.
И за член, и, после паузы, за яйца.
Такое не забывается. Всего на секунду, а острых впечатлений на всю жизнь.”
(А.Миронов, “Анаконда”, ЭКСМО-Пресс, М., 1997, стр. 300)

далеко уже, “не детские”, игрища... современные. (см. прессу).

комм. к надирову и гунину:

(3)

гноефинн истекающий в тулово юной кристины
жёлтым живчиком колерной харьковской хны
на тугие лобки бритолобых /лобковых/ сирен...

вылез лёнькою гуниным в бане фонарной в бассейне дюгонь /ламантин/
тупо лапает лёнька надиров вагановских юных /сирен/ балерин, бл...
одноклассники оба /майор, капитан, лейтенант кгб/
ныне гунин фотограф; надиров курирует классы
танцевальные...

вылезли оба из гроба
ламантином и змеем морским в океане летейском тоски

... и кристины алеют соски земляникою вдоль жел.дороги
как мне дороги оба!  /см. м.шиповников — надо б цитнуть, не найти/...”
(автор, “сирены”, часть лордвилльская)

– недавно получил казённое писмо от надирова с просьбой мемуаров о 213-ой... мемуаров есть, но — не слать же...
просто — включил и надирова, и гунина — в поэтический мемуар...

... когда меня начали упрекать (по поводу непонятного “отца рахили”) в некоторой “зауми” — а и слова-то такого тогда не было! — я обиделся и написал:

ДВЕ МУЗЫ

Передо мной въ ночи звенящей
Стояли юныя две девы,
И сладкой влагою пьянящей
Изъ устъ одной неслись напевы...

И я гляделъ, какъ пораженный,
На бедра узкiя и плечи,
На станъ, безстыдно обнаженный
И слушалъ вкрадчивыя речи.

Она дарила мне веселье,
Сiянье уличныхъ огней,
Роскошныя разврата кельи –
То было все подвластно ей.

Другая въ стороне стояла,
Сурово опершись на мечъ,
Кольчуга строгая скрывала
Живую прелесть нежныхъ плечъ.

Она ни слова не сказала,
Но я стоялъ, застывъ, какъ камень:
Ея глаза дробили скалы
И съ алыхъ устъ срывался пламень.

Но я, я выбралъ путь разврата,
Пошелъ за блудницей нагою.
Хоть то была мечты утрата
Я не посмелъ пойти съ другою.

За нею шли души Гераклы,
Изъ сильныхъ сильныя Антеи...
И горько, горько я заплакалъ,
Но все же не пошелъ за нею.

1956-7

– параллельно было писано:

ИДИЛЛIЯ

рыгая и урча желудкомъ,
мы шли по берегу Невы.
глаза твои как незабудки
сiяли, ты сказала: “Вы...
ты — плодъ души моей полнощный,
мечта, любовь моя и светъ...”
а я стоялъ Геракломъ мощнымъ
и, весь дрожа, промямлилъ: “Нетъ”.

1956

* * *
в окно взглянула морда дня.
рыгая и урча спросонья,
локтём опершись о меня,
привстала на постели Соня.

она икнула пару раз,
с постели слезла и к столу
за водкой босиком прошлась,
потом оправилась в углу

и вмиг в постель ко мне забралась,
вдавив в перины жирный зад,
рубашка до лица задралась,
открыв пленительный*  фасад.

1956
* вар.: упитанный

– и основное того года (под влиянием Томазо Маринетти, “Футурист Мафарка”, в переводе Вадима Габриэловича Шершеневича);
позднее поименованное

ФУТУРИСТИЧЕСКIЯ СТИХИ

1.

у уса появилась морда
сияя вылезли глаза
а ветер начал дуть вдруг с норда
снежком плюясь на нас
а за

пузатым боровом ненастья
блистая сытой чешуёй
хрипя расширенною пастью
неслась корова за свиньёй

2.

красная морда
сияя усами
плыла извиваясь
широким сазаном

3.

усатый день взглянул в окно
и осветил нахально стены
угрюмо мерин пил вино
а во дворе старик ел сено

4.

фиолетовый голос барана
прозвучал в тишине утром рано
а свинячий ржавый визг
бил в глаза как солнца писк*

* диск?

5.

кусая лягая плюя и рыгая
боролись два чорта от страха икая
а дьявол встопырив глазницы на них
в уме сочинял воспитательный стих

6.

речным поросёнком несли антилопу
по белому лугу схвативши за жопу
сияя копытом и носом лохматым
летел чертенёнок как дьявол косматый

7.

зажав копытом толстый нос
верблюд ревел, как паровоз
а верблюдиха неспеша
глодала тошшего лешша

8.

. . . . . . . . . . . . . . (начало утеряно)
все грешники в аду вопили
вертясь на жаркой сковородке
а черти смачно водку пили
и били грешников селёдкой*

* (возм., жарг., — шашка городовых?)
был вариант: “и грешников стегали плёткой”, но похерен

9.

шныряя ушами глаза растопыря
схвативши за нечто* несли нетопыря
и впившись зубами в усастую кожу
плевали со смаком в зелёную рожу

* (за крылья?)

1956

... и так я стал поэтом. выдающимся, но не знаменитым.

/21 мая 2000/

КАК Я СТАЛ ВЫДАЮЩИМСЯ (ИЛИ ЗНАМЕНИТЫМ?) ПОЭТОМ
(опыт поэтической автобиографии. часть вторая, главная: 1954-1957; 1959)

                                     ... всем наташам, и не только

“любовь! любовь! ты всемогуща!
я вдохновения ищу.
в твои [пленительные*] кущи
свой разум смело опущу!”
(около 1955)
* вариантов было много (напр., “сияющие”**), но ни на одном из них так и не остановился.
** “зияющие”, с посв. д.б(обышеву). и а.з.(шнурову). не говоря — за з.(зиновьеву)!

любовную лирику я начал писать и писал, сколько себя помню.
первый текст был посвящён соседке по коммунальной квартире, светлане абкиной:

светлана, жизнь, любовь моя!
люблю тебя безумно.
во сне фигура мне твоя
мерещится, и умно
блестят сквозь мрак твои глаза...
о, дорогая стрекоза!
коль опыт бы имел я,
то написать эти стихи
никак бы не посмел я.
со всею простотой пишу:
влюбляться не умею,
и всё же я тебя люблю,
признаться в чём не смею.
люблю тебя я всей душой,
но ты другого любишь...
светлана, сжалься надо мной,
иль ты меня погубишь!
тебя я видел с ним не раз
красивый, ладный* парень,
но ревность жгёт меня сейчас
я тоже не увалень!
прости, обидел коль тебя
терпеть не мог я больше,
я написал это, любя:
мне жизнь стала горше!

* видный, дивный, ладный, модный, стройный, знойный... — уже не помню...

(что-то в последних строчках я подзапутался, еле вспомнил, всё-таки чуть не полвека прошло!), но стихи мне самому так понравились, что следующий объект, подруга по фотокружку юрия веселова во дворце пионеров (воспитавшего нынешних гениев полякова и лубяницкого, не считая ещё дюжины фотографов), алевтина, удостоилась немедленного перепосвящения:

о, аля, жизнь, любовь моя!...

... и пошло:

наташа, жизнь, любовь моя!...

– перепосвящал я его не менее полудюжины раз, с 1954 по 1956, пока не появился “более конкретный” объект, подруга кузины, маргарита вершинина, с которой я танцевал и играл в “бутылочку”, где-то годкам к шестнадцати... от неё восхитительно пахло ароматом подмышек, в чём я категорически расхожусь со своим годком, лауреатом:
“Я плохо переношу жару; выбросы моторов и подмышек — еще хуже.”
(“Fondamenta degli Incurabili”, пер. Г.Дашевского, в: И.А.Бродский, “Набережная неисцелимых”, Издательство советско-британского совместного предприятия СЛОВО/SLOVO, М., 1992, стр. 213)

– здесь я скорее соглашусь с итальянцем-римлянином дуче:
“Муссолини, правивший Италией 21 год, любил женщин в теле, из всех запахов предпочитал аромат влагалищных выделений.”
(С.Осипов, “Политическая импотенция”, “Аргументы и факты”, №35, 1999, стр. 13)

до таких глубин я не доходил, просто помню ощущение руки на талии, упругой и полной, и танцы (и “бутылочку”!), и пот — в 20-метровой комнатке коммунальной квартиры...
отчего немедля написано было:

рита, рита, алый цвет!
не ответь, прошу, мне: “нет”!
сердце без тебя страдает,
жизнь по каплям улетает...

я скучаю и томлюсь,
на себя самого злюсь:
ибо времена дуэли
безвозвратно улетели!

знаю, было что в ту ночь
только б нож и мог помочь!

ну, допустим, я ему,
объяснивши, почему,
засадил* бы в грудь клинок...
что б потом я сделать мог?

мигом к стенке, и аминь!
больше не видать день синь.

самому ли удавиться,
иль в канале утопиться?
я не знаю, как мне быть:
надоело даже жить!

* погрузил бы (было в оригинале)

... не помню, дошли ли стихи до адресата, но танцев больше не было, и “бутылочки” тоже... имело место быть лишь — “я помню чудное мгновенье...”
не боле того. “и аромат девических подмышек” (позднейшее).

Туда же?:

“ЗАПАХ ЖЕНЩИНЫ — вот что вело Бенито Муссолини к вершинам власти” –
заголовок “Огонька”.
“В 16 лет прыщавого Бенито лишила невинности дешевая проститутка.”
“Он выбирал партнершу почти наобум — главное, чтобы не пользовалась парфюмерией. Запах потного тела — вот что его влекло и возбуждало.”
(Г.Евграфов, “Огонёк”, №24, август 1999, стр. 20)

(а наполеон писал жозефине: “не мойся, я еду! ”, — к слову, и т.д.)

... к власти я никогда не стремился: утомительно, да и бессмысленно.

II.

“НА ВОЛЮ! В ПАМПАСЫ!...”

... в те же 15-16 лет были написаны “степь” и “поэма о куртыбае”.

“... писано было в семнадцать про степи
калерту вовке зачитано взрыдом
в старости вянущей раком простаты
в поле не паханном паче не взрытом

в поле чудес твоих милых и юных
в воспоминаниях детства порская
тихо лежат под курганами гунны
призрак тарпана по ним не проскачет

так что прощай моя старая дева
слог мой невнятен но я понимаю
тщетно не мне кажет яблоки ева
двадцать шестого какого-то мая

на берегу делавэра пустынном
в новом но старом каком-то там свете
тихую память куроча перстами
с вымершей чудью и с кемью и с водью

5(*)

там в эстуарии града петрова
водится много наташ но не наши
путь же отсюда туда не проторен
пахнет полынью зовомой емшаном

в старости горсти земли не познавши
грудь обнажает опухшую ведьма
жопою жирной тряся для позорища
пялит не очи а чёрные бельма

так наблюдения в стих прелагая
мне не понятен позыв твой к общенью
для геморроя сиречь перелоя
также и оных туда опущенья

старчик лежит любомудрый воняя
на расстоянии лишь океана
око слепое в печень вперяя
от икебаны до окинавы

айны споют тебе древние сказки
на сахалине и лес уже высох
слёзы в ложбинке текут меж сосками
старче отринь огорчительный посох

несть между вепсами и шикотаном
боле пространства страны что родила
джумангалиевы и чикатилы
схавали малую милую родину

сплошь по есенину в белых берёзках
в пьяни и рвани где целки замшелы
где акмеисты от оси борзеют
тело топча предревкома земшара *

– и т.д., из главы 700-страничных “сирен”, писомых с 24 мая 1995 (отрывок из “Н.К. И ДОЛГИЕ СОРОКОВИНЫ по сорок лет назад и никогда”), но дальше там уже идёт абсолютный непристой 58-летнего старца, а пишу я, вроде бы, о 16-летнем...

* отрывок главы 5-ой можно похерить, буде целомудренный читатель такого не съест (примечание для редактуры).

... итак, вернувшись в 16-17...

вот, я опять начинаю мечтать...
дикий простор мою душу манит.
лес — моя родина, степь — моя мать,
обе мне дороги сердцу они...

часто я думаю: если бы конь
вдруг предо мной появился, осёдлан
бросил бы я городов этих вонь,
их променял на уздечки и сёдла.

мчаться в степи, где легко так дышать,
солнцем спалённый, забраться в дубраву...
лес моя родина, степь моя мать
обе подстать неспокойному нраву.

всё же мечты остаются мечтами,
город по каплям* сосёт мою кровь...
всё перепачкано грязью, плеками,
здесь опошлячили даже любовь!

только им душу мою не сломать,
им — не изгадить мечты моей чистой!
лес, моя родина, степь, моя мать,
помню я ваши зелёные листья...

* было: вампиром...

(лето 1957?)

... тогда же, “... лет в 15-16 я писал:
“о, шапсуги и бжедуги,


... но к лирике, к лирике, обещанной...

лирика не прекращалась. только что обнаружил в альбоме фото, с текстом (впечатанным способом фотомонтажа, наложением), рукописным:

Неприступна, как скала,
Лезвия острее криса*,
Сердцу до сих пор мила
Темноокая Лариса...

* крис — малайский кинжал, волнообразно заточенный, из слоёного железа, прокованного; в духе мечей “пламенеющей готики”. из романа о мультатули (“пламя гнева”) почерпнутое описание. сейчас имею целых 2: подаренный правнуком мичмана чирикова в 76-м, и купленный на блошином рынке за двадцатку второй. (мой друг-понтила м.ш. — имеет только рукоятку от такового, в своей коллекции).

... помнится и иной “служебный” вариант данного четверостишия:

Неприступна, как скала,
В виде девы изваянна,
Сердцу моему мила
Чернобровая* Оксана...

* лунноликая, круглоликая, ещё какая-то, эпитеты варьировались...

который из них был “первый”, затрудняюсь вспомнить... скорее — второй. “крис” я уже засовывал от отчаяния, ища рифму...
явный 1955-56-ой, поскольку фотки сделаны в лаборатории фотокружка и частично дома, у “дюки”, полимомиэлитного друга тех лет, андрюши грюнбладта... который тоже на фото...

... писано было в том же 56-57-м, той же вышеупомянутой Н.К. (под чудовищным влиянием тогда нежно любимого есенина):

снег искрится под луною
месяц свесил морду вниз
ты одна сидишь со мною
ну-ка, крошка*, улыбнись!

* вариант: кошка

... но скорее, есенин тут-то и ни при чём. источник тут явно другой:
“... Захожу я в квартиру, а меня по ушам — пение и музыка. Гляжу, а там какой-то паренёк мою жену по головке разглаживает, а сам — мою гитару щипает, и словами такое поёт:
И вот он с ею распрощался,
И подошёл к большой реке.
Луна свой вид изобразила
При светлой месяца игре...
Ах ты, думаю, мать твою! С чужими жёнами — да месячную игру! Только я хотел паренька обкласть, а паренек — гитару на кровать, и ко мне:
– Митька, грит, сынок милай!
Тут меня ровно на еропланте подняло. Стою — и глаза кулаками тру: отец! Но в каком виде! Как я до японской войны — харя округлая, с румянцем и без усов. Лет восемнадцать, не более. Это с шестидесяти-то...”
(Из утраченного юмориста 20-х, рассказ “Жертва во имя науки /весьма возможное происшествие/”, который лет уже сорок цитирую по памяти; саму брошюрку, без обложки и автора, кинул в печку в январе 1959-го, поскольку моя первая большая любовь, “Болотный Цветок”, она же Ирина Ивановна Харкевич-/Рюмина/, сказала, что это — “пошлость”...)

... но именно тогда я и начал писать. впервые. профессионально-серьёзно. и писать я начал (помимо маяковистых “свидетелей”, из-за которых мы, встретясь, похоже так навсегда и разошлись /в эстетике/ с бродским, в январе 1959-го), чистую любовную лирику...

 

 

"20 (или 30?) лет (и раз) спустя" - те же и о тех же...
или
"5 + книг Асеньки Майзель"

наверх

к содержанию