к содержанию
№27
Thursday, August 03, 2000
Асенька, повторяюсь — а зачем?
Всё одно, вы меня — НЕ слышите...
А гнёте — своё...
Вот, —
/из похеренного-неотправленного, июль 000/:
... поехали по книжице:
2-4 светотень — НА ХУЙ (упражненьица “по кирсанову”)
5-8 тайга — только фрагментами (да и то — в геологическом цикле), целиком —
только в ПСС
9-17 колоду — только приложением к лирике 1959 (в ПСС)
18-19 кадр — вообще в мусорник (даже не в СС)
20 подари мне — уже в клячкине, как и всё подобное говно
21-22 рёв — в шуточки (в ПСС)
23-25 сигареты — в упражения (там же)
26-27 как под рубахой — псевдоцветаевщина (есть и псевдопастернакипь тоже, как
бы отдельным “циклом”? так и назвать! Мандельтампа нетути только: не затронут.)
28-30 молоту — молоту и подарить, зачем же печатать?
И только на стр. 30, “пиво-пиво” — появляюсь “я” (и то, это должно идти
после цикла “лала”...)
... продолжим:
Лягушка 36-37 — фуфло (альбомное)
О словах 38-40 — практика
В толпе 41-43 — под осю завывания, кошмар!
Руконог 44 — опубликован в “смиздате века”, и будя (разве — в цикле “стихи на
сон грядущий”, но цикл НЕ готов)
С древнегреческого 45-46 — безделка, зачем?
47-49 — из “башни”! (а не отдельно, поштучно — распивочно и на вынос...)
3 псевдосонета 50-51 — они и есть псевдо, на фига? В ПСС!
52-3 — “башня”! а не порознь
54-55 раздевала не радзивилла — спасибо, что найдено — но, когда-нибудь в
“заготовки 69-71”, в ПСС
а вот “царевна-лягушка”... это да. Но её — только циклом из “трёх
поэм герметизма” (+ ермак и наталья)!
Тогда можно — и “бедро” (не ваше, а переделанное!)
В раздел ПОЭМЫ 62-69(73, 75?):
Томь
3 поэмы герметизма
попытка бедра
3 поэмы антисемитизма (камаринская, караим, карамян)
Биробиджан
челны — постскриптумом
и — никаких “лествиц”! (иной жанр, а в нём есть и получше — “5 писем поэтам”, в
томе 4Б и сборнике “трое”)
итак, МОЁ предложение (категорическое): если хотите играться с
текстами ККК, то вот оглавление-макет:
1. подборка 59/99 (уже влагал и прилагал и слал и т.д.), шлю снова
2. триптих “лала”, + полупоэма “пиво-пиво” (мои коронные 60-х)
3. поэмы (7 штук)
4. 5 писем поэтам (опшионал*) и “челны”
* сократить можно за счёт 5 писем
всё это — шрифтом “сириллик гелвет” (с приложением шрифта) помещаю
на дискету и си-ди, и шлю вам с кириллычем
послесловием — можно пустить и мою ауто-биографию (“русский базар” забздел или
не похотел напечатать), сейчас дописываю 3-ю часть, и ша.
<...>*
Мне вот теперь ещё “производственную лирику” вспоминать-набирать,
да кабацкое... (3-я часть био-).
Но тогда мне хоть будет “не стыдно”: таким — можно и студиозусов окормлять (и
даже не очень невинных девиц)
Объём — сам же и посчитаю, сам же и сокращу
Но неча всякий мусор в хорошие тексты (хорошего поэта) совать! (Только потому,
что “в архивах” — у бореньки — сохранились? Так я ещё жив...)
Вот вам списочек — а ВСЁ ли из этого вы читали и имеете?..
Знаете?..*
2 года искал (мышь по-идиотски засунула невем куда), техасское,
новозеландке Уэнди:
АНТИПОДЫ, ИЛИ
ОТКРЫТИЕ НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ
/по барону де Сегюру/
Wendy
«На базаре средь товара
Продавалась туатара.»
Маори нащупали киви
В глубокой норе туатары
И храбро наставили пики
Маори, косые татары
Не бегают там антилопы
По пастбищам тучнозелёным
Живут там одни антиподы
На острове Новой Зеландии
Как плыл капитан Д’Антркоста
К седым берегам Антарктиды
Матросов покрыла короста
И страшная пыль антрацита
Дымили высокие трубы
На судне — штандарт Лаперуза
И плыли в кильватере трупы
Вздымая распухшее пузо
Жевали невкусную хину
Собак судовых или кошек
А плыли они в Кохинхину
За салом, сандалом и кожей
Матросы роптали, до бунта
Осталось две склянки с полбанкой
Но вот прогудела побудка
И землю узрели на баке
Курились над тучами горы
И в трюме борцы протрезвели
То грозно кричали маори
Копьём роговым потрясая
Трубили в кривые ракушки
Вились бумерангами стрелы
И трупы свозили в рогожке
В разверстые чёрные трюмы
Когда же ступили на берег
Ногой капитан с боцманатом
Открылся извилистый терек
И сумрачных скал колоннады
Летали бескрылые киви
Порхали и пахли колибри
Стояли секвойи нагие
Довольно большого калибра
Маори свистали в дуделки
И бабы скрывались в болоте
И им предлагали безделки
В обмен на яйцо кашалота
Лягались как лошади эму
За выдранный хвост сувениром
И вождь “запроливныя земли”
Себя заявил суверенным
Поймали матроса, и кока –
Весёлую бабу Аглаю
У тех началася икота
От долгих уколов иглою
Тела их расписаны знатно
Оно вызывало желание
И взвилось российское знамя
Над скалами Новой Зеландии
Плясали маори и били
В котлы и железные пузы
Матросы туземок любили
Табак им дарили и бусы
От них и пошли туатары
Живущие средь тамариндов
Средь римусов или тотарасов
И груди их пахнули тмином
Матросы взобрались на борты
Гребцы налегали на весла
Среди маорийцев аборты
В том веке не были известны
Уплыли они в Антарктиду
И баб жировать отпустили
От них же пошли антиподы
О коих писал Августиний
И в Новой Зеландии ныне
То Репин, то Врубель, то Пушкин
Ржавеют чугунные пушки
Туземки же кутают вымя
13 марта 80, Техас /13.00 — 14.00/
такое тоже печатать — в “избранном”?..
АУТО-БИО “ПО СУЩЕСТВУ, ТОЖЕ ТУНЕЯДЦА”
... Отчего бы не вставить некоторое аутобиографическое
“отступление” прямо здесь — потому что — не всё равно ли, куда? Текст был писан
для “Русского базара” (и даже оплачен, вперёд), но всяко, не появился. Хозяйка
уже после первой “врецензии” (урезанной “отрезанием” от Бродского), запаниковала
— кого она, на свою голову, пригласила в авторы?
“Ауто” писалась кошерно, и даже, по мере способностей, “общедоступно”, так
почему её не вставить, вводной главой?
А что повторы — так ещё великий и неповторимый Бах — забил всю страницу
повторением строчки:
“ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ УЧЕНЬЯ
ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ УЧЕНЬЯ
ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ УЧЕНЬЯ
ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ УЧЕНЬЯ...” –
и так далее, насколько хватит сил — повторять.
(см. Ант., том 3А, харьковско-новосибирский)
Харьковчанка же Наханькова, хозяйка “Базара”, повторяя на сотни страниц дурацкие
объявления, на такое — не уделит и страницы (не говоря — не поймёт).
Но я ни на неё, ни на её читателей — не рассчитываю (заплатила авансом — и
ладно).
/7 ноября 2001/
Константин К. Кузьминский
асеньке...
(копию — ючкам и внучкам)
КАК Я СТАЛ ВЫДАЮЩИМСЯ (ИЛИ ЗНАМЕНИТЫМ?) ПОЭТОМ
(опыт поэтической автобиографии. часть первая: 1952-1957)
... школьнице о.с., напечатавшей в “рб” стихи “день победы”
... рома каплан, представляя году в 89-м ерёмина и уфлянда в
своём “самоваре”, сказал: “принёс я объявление в “новое русское слово”: вечер
двух выдающихся поэтов...”. мне говорят там: “знаменитых”? нет, говорю, не
знаменитых, а выдающихся...
сначала я начал писать стихи. в полусознательном возрасте, лет
где-то в 12-13. первое, что я помню, было (поскольку учился в первой английской
школе №213), прямо по шекспиру:
жил принц Гамлет
любил омлет
раз принц Гамлет
сел есть омлет
пришёл Макбет
и съел омлет
“умри, Макбет!”
вскричал Гамлет
схватил стилет
и мёртв Макбет
1953-1956
(последние 2 дистиха дописаны позднее)
... а я-то думало, что по детской малограмотности, не так
ударения поставил:
“... разговор естественно свернул на только что законченный Борисом
Леонидовичем перевод “Макб`ета”. “Не удивляйтесь, что я так произношу, это
шотландское слово, его надо так произносить”...
(Вячеслав Вс. Иванов, [он же “Кома”], “Сестра моя — жизнь...”, ЛГ, №5, 31 января
1990, стр. 5)
– может, и Гамлет — не датчанин, а шотландец?...
... что ж, мои современники начинали не хуже, а даже раньше. анри
волохонский (1937 г.р.), друг и соавтор хвоста, в 6 лет написал:
покойник сыр
лежит в гробу
его мундир
свернут в трубу
его губа
повисла вниз
в его глазах
застыл каприз
а владимир ибрагимович эрль (1947 г.р.) был изгнан в 1957-м с
уроков в четвёртом(?) классе, изобразив на школьной доске своё первое одностишие:
сочу свою мочу
что было почему-то сочтено учительницей непристойным (будто она
сама никогда не писала или стеснялась этого вполне благопристойного занятия)
я таких стихов, по запоздалому своему развитию, не писал.
вторыми помнимыми моими текстами были уже “дразнилки” на соучеников:
Проза наш молокосос
покупает он насос
перекачивать водичку
чтоб достать из лужи птичку
Проза наш большой дурак
только так и только так
он купил себе калоши
не сдержал он лёгкой ноши
носом шлёпнулся он в грязь
и запачкал свою бязь
а потом полез в Фонтанку
вытащил оттуда банку
налил он в неё чернил
покрестился и вып`ил
1954?
у Ефремова на плешке
кляксочка чернильная
у Надирова в кармане
палочка ванильная
Ефри лысина блестит
как у солнца шар
Ефря нас благодарит
за землицы ар
вырыл он себе могилу
наложил побольше илу
и улёгся почивать
в эту грязную кровать
1954?
– писано всё это лет в 13-14, на уроках. оригиналы не
сохранились.
“Комментарий”:
“... проза наш молокосос”
ср. у введенского (которого я не читал тогда: физически не
мог!)
“Л.Чуковская говорит, что для одного из первых своих произведений для детей
— “Кто?”, ставшим уже классикой, Введенский выполнил “не менее двадцати
вариантов”.
... Или толстый, как сундук,
Приходил сюда индюк,
Три тарелки, два котла
Сбросил на пол со стола
И в кастрюлю с молоком
Кинул клещи с молотком...
Это только начало повествования. Дальше дядя Боря обнаруживает
погром и в своем кабинете: “банку, полную чернил, кто-то на пол уронил”, а на ее
место положил “деревянный пистолет”; со стен “все картинки сняты”, а на
гвоздиках висят “дудочка и складная удочка”.
(Е.Биневич*, “Чинарь Александр Введенский”, в сб.: “Распятые”, сост. З.Дичаров,
вып. 2, “Северо-Запад”, Санкт-Петербург, 1993, стр. 94)
* красивая фамилия!
... и, тогда же, тому же, моё же:
мчатся кони Плутагона
Прозерпина вся бледна
ведь ведро одеколона
залпом* выпила она
1956?
* духом? (вар.)
... в 55-56-м, вместе со своим дельвигом, профессорским сыном
вадимом прозерским, “прозой” (писавшим прозу, откуда — и по ассоциации с
фамилией — и прозвище), я соредактировал стенную газету “жало”, и писал стихи “о
том, как в редакции “жала” из мухи делают слона”, помню только конец:
... наконец поймали муху
мигом шланг вставляют в брюхо
поглядите-ка теперь
как зовётся оный зверь?
– была нарисована и задница мухи, и пожарный шланг, и раздувшийся
до готовности лопнуть слон.
рисунки-карикатуры в ней исполнял коля ефремов (“ефря”), прославившийся также
тем, что на уроке черчения изобразил: “наташа ростова. вид снизу” — пара туфелек
и кружавчики панталончиков под юбкой, очень авангардно...
проза, закончив истфак ЛГУ, стал профессором и автором книги об
эстетике США, изданной в брежневские годы (1979?), не было денег купить — да и
зачем?
ефря, встреченный в 69-м(?) на вечере выпускников, мечтал стать барменом на
круизном теплоходе, грустно...
я, впрочем, больше любил лупить сына черкасова (которого постоянно
ставили в пример довлатову — см. у новоклассика), андрюха был вдвое выше меня
ростом (и младше классом); впрочем, и довлатова я как-то вздул, году в 72-м,
путём чего он пальцем сломал мне ребро — литературные реминисценции...
... в те же незабвенные 50-е (53-54-й) была написана и “бочка с
квасом”, почему-то называвшаяся “басня”, вполне прутковщина...
шёл по невскому я раз
вижу — бочка, надпись: “квас”
захотелось мне кваску
разогнать свою тоску
и помчался я за бочкой
и вприпрыжку, и в прискочку
наконец, догнал я бочку...
где же квас? да нет его
в бочке — пусто, ничего...
так зачем же ты неслась
ровно чумовая
никому не говоря
то, что ты пустая?
... и в юношеском поэтическом блокноте, оставленном при отъезде
диссидентке-писательнце юлии вознесенской (и сданном её подельницей, поэтессой
натальей лесниченко-гум/-рыбаковой-волковой-волохонской и т.д., по замужествам/,
— в гэбэ), “бочка” шла, вроде, первой... но после следующего:
наконец, лет в 14 я написал этапное стихотворение “дон-кихот”, с
которым вадик вытащил меня в лит.объединение дворца пионеров (моё первое
публичное выступление):
сервантес был, однако, неплохой писатель
он написал книжонку “дон-кихот”
но был словами он большой бросатель
и делал иногда неверный ход
в романе он описывает это:
идальго дон-кихот, порядочный чудак
на старой кляче и в поломанных доспехах
герой наш рассуждал лишь только так:
“обиженных я защищать всё время буду
и видит Б-г, что никогда
пока я жив, сего я не забуду
об этом буду помнить я всегда”
напав на мельницы, чудак наш получил побои
но это не сломило его дух
он жил в лишениях, как счас живут ковбои
напал на агнов стадо, и разбил их в пух
но пастухи своих овечек защищали
они камнями всадника встречали
идальго наш, едва не поплатившись головой
добрался до дому избитый, чуть живой
он есть и пить не мог:
не то, чтобы душа не принимала
а попросту ему мешало
его картонное забрало
он умер чудаком, но так ему и надо
не надо дело затевать
коль у тебя вместо башки*
бутылка из-под лимонада!
* вар.: “главы” (не помню, который был — справляться в ГБ, или
у путина /кошелева-коршунова, лейтенанта, ныне полковника(?), зав.культурой
ленинграда/; прим. 1 сентября 2001)
... ох, и досталось же мне — и за “книжонку”, и за “бросателя”, и
за рифмы “это — доспехах”, и за “ковбоев и агнов”, и за “бутылку из-под
лимонада” — в особенности... долбали меня кружковцы грамотно, со вкусом, со
знанием дела — и никто не похвалил...
но я продолжал писать.
... годам к 16-ти, на пари с вадиком (что напечатают) было
написано стихотворение “партия” и послано в газету “смена”. напечатать не
напечатали, но пригласили посетить их лит.объединение (куда не пошёл, уже
обжёгшись на предыдущем):
13-й год. мировая война.
крови — море, хлеба — нет.
и тут возглавила нас она,
вперёд повела — дорогой побед.
17-й год. буржуйская власть.
в душу лез обещаний газ.
“хватит! довольно! нанюхались всласть!”
и тут она возглавила нас.
19-й год. интервенция. белые.
партия в бой призывала народ.
шли впереди коммунисты зрелые,
с единым девизом: “только вперёд!”
страшный 24-й год.
ленин умер. нет вождя.
но партия вновь возглавляла народ,
вперёд, к коммунизму его ведя.
были среди партийных масс
лютые наши враги подчас.
но выявил этих врагов народ
и в с партией вместе пошёл вперёд.
партия только тогда сильна,
когда народу верна она!
– странно, что не напечатали... ведь напечатал же аджубей, в своём
историческом выпуске (1961?) “известий” — стихи “сергея ширяева, колхозника”:
глава советской державы,
шагающей в коммунизм!
в этих строках шершавых –
пред вами падаю ниц.
хочу рассказать, как ноет,
[острее тупого ножа?] — не помню...
отечественной войною
обугленная душа.
никита сергеевич, верьте!
от этого свет не мил –
фашисты и есть те черти,
которым не дорог мир.
глава советской державы,
шагающей в коммунизм!
в строках, что на вид шершавы –
пред вами падаю ниц...
/1961? по памяти/
(в том же выпуске, на той же странице, было письмо “ленинградца”
хрущёву, такого содержания: “... и пусть эта старая лиса, аденауэр, прочтёт ваше
заявление, и после прочтения подрищет немного...” — первый случай нецензурной
/обсценной/ лексики на страницах газеты №2 бывшего советского союза...)
... после этого я категорически перестал заниматься политикой, и
перешёл к чистой лирике... тогда и был написан, непомнимый целиком (но
запомнившийся) текст:
ОТЕЦ РАХИЛИ
... дрался д’артаньян шпажонкой
а надиров-шах книжонкой
дрались дралися они
не считали вовсе дни
и додрались до того
что убили одного
а кого из них убили
знает лишь отец Рахили
1954?
(начало утрачено)
– продолжено, моё “детское”, годы спустя –
“дрался д”артаньян шпажонкой
а надиров-шах книжонкой...”
..........
несмотря что был безгрешен
– жизнь есть прах и тлен –
был он вежливо подвешен
за приличный член
раскололся как орех он
продал всех и вся
вместо люстры за уретру
на крюке вися
.........
/1969?/
– и утеряно...
– найдено, вместо:
“Но сообразить может. Вот, чтобы сообразил то, что надо, и подвешивали его в
его же доме к крюку, на котором люстра висит.
И за член, и, после паузы, за яйца.
Такое не забывается. Всего на секунду, а острых впечатлений на всю жизнь.”
(А.Миронов, “Анаконда”, ЭКСМО-Пресс, М., 1997, стр. 300)
– далеко уже, “не детские”, игрища... современные. (см.
прессу).
комм. к надирову и гунину:
(3)
гноефинн истекающий в тулово юной кристины
жёлтым живчиком колерной харьковской хны
на тугие лобки бритолобых /лобковых/ сирен...
вылез лёнькою гуниным в бане фонарной в бассейне дюгонь /ламантин/
тупо лапает лёнька надиров вагановских юных /сирен/ балерин, бл...
одноклассники оба /майор, капитан, лейтенант кгб/
ныне гунин фотограф; надиров курирует классы
танцевальные...
вылезли оба из гроба
ламантином и змеем морским в океане летейском тоски
... и кристины алеют соски земляникою вдоль жел.дороги
как мне дороги оба! /см. м.шиповников — надо б цитнуть, не найти/...”
(автор, “сирены”, часть лордвилльская)
– недавно получил казённое писмо от надирова с просьбой
мемуаров о 213-ой... мемуаров есть, но — не слать же...
просто — включил и надирова, и гунина — в поэтический мемуар...
... когда меня начали упрекать (по поводу непонятного “отца
рахили”) в некоторой “зауми” — а и слова-то такого тогда не было! — я обиделся и
написал:
ДВЕ МУЗЫ
Передо мной въ ночи звенящей
Стояли юныя две девы,
И сладкой влагою пьянящей
Изъ устъ одной неслись напевы...
И я гляделъ, какъ пораженный,
На бедра узкiя и плечи,
На станъ, безстыдно обнаженный
И слушалъ вкрадчивыя речи.
Она дарила мне веселье,
Сiянье уличныхъ огней,
Роскошныя разврата кельи –
То было все подвластно ей.
Другая въ стороне стояла,
Сурово опершись на мечъ,
Кольчуга строгая скрывала
Живую прелесть нежныхъ плечъ.
Она ни слова не сказала,
Но я стоялъ, застывъ, какъ камень:
Ея глаза дробили скалы
И съ алыхъ устъ срывался пламень.
Но я, я выбралъ путь разврата,
Пошелъ за блудницей нагою.
Хоть то была мечты утрата –
Я не посмелъ пойти съ другою.
За нею шли души Гераклы,
Изъ сильныхъ сильныя Антеи...
И горько, горько я заплакалъ,
Но все же не пошелъ за нею.
1956-7
– параллельно было писано:
ИДИЛЛIЯ
рыгая и урча желудкомъ,
мы шли по берегу Невы.
глаза твои как незабудки
сiяли, ты сказала: “Вы...
ты — плодъ души моей полнощный,
мечта, любовь моя и светъ...”
а я стоялъ Геракломъ мощнымъ
и, весь дрожа, промямлилъ: “Нетъ”.
1956
* * *
в окно взглянула морда дня.
рыгая и урча спросонья,
локтём опершись о меня,
привстала на постели Соня.
она икнула пару раз,
с постели слезла и к столу
за водкой босиком прошлась,
потом оправилась в углу
и вмиг в постель ко мне забралась,
вдавив в перины жирный зад,
рубашка до лица задралась,
открыв пленительный* фасад.
1956
* вар.: упитанный
– и основное того года (под влиянием Томазо Маринетти,
“Футурист Мафарка”, в переводе Вадима Габриэловича Шершеневича);
позднее поименованное
ФУТУРИСТИЧЕСКIЯ СТИХИ
1.
у уса появилась морда
сияя вылезли глаза
а ветер начал дуть вдруг с норда
снежком плюясь на нас
а за
пузатым боровом ненастья
блистая сытой чешуёй
хрипя расширенною пастью
неслась корова за свиньёй
2.
красная морда
сияя усами
плыла извиваясь
широким сазаном
3.
усатый день взглянул в окно
и осветил нахально стены
угрюмо мерин пил вино
а во дворе старик ел сено
4.
фиолетовый голос барана
прозвучал в тишине утром рано
а свинячий ржавый визг
бил в глаза как солнца писк*
* диск?
5.
кусая лягая плюя и рыгая
боролись два чорта от страха икая
а дьявол встопырив глазницы на них
в уме сочинял воспитательный стих
6.
речным поросёнком несли антилопу
по белому лугу схвативши за жопу
сияя копытом и носом лохматым
летел чертенёнок как дьявол косматый
7.
зажав копытом толстый нос
верблюд ревел, как паровоз
а верблюдиха неспеша
глодала тошшего лешша
8.
. . . . . . . . . . . . . . (начало утеряно)
все грешники в аду вопили
вертясь на жаркой сковородке
а черти смачно водку пили
и били грешников селёдкой*
* (возм., жарг., — шашка городовых?)
был вариант: “и грешников стегали плёткой”, но похерен
9.
шныряя ушами глаза растопыря
схвативши за нечто* несли нетопыря
и впившись зубами в усастую кожу
плевали со смаком в зелёную рожу
* (за крылья?)
1956
... и так я стал поэтом. выдающимся, но не знаменитым.
/21 мая 2000/
КАК Я СТАЛ ВЫДАЮЩИМСЯ (ИЛИ ЗНАМЕНИТЫМ?) ПОЭТОМ
(опыт поэтической автобиографии. часть вторая, главная: 1954-1957; 1959)
... всем наташам, и не только
“любовь! любовь! ты всемогуща!
я вдохновения ищу.
в твои [пленительные*] кущи
свой разум смело опущу!”
(около 1955)
* вариантов было много (напр., “сияющие”**), но ни на одном из них так и не
остановился.
** “зияющие”, с посв. д.б(обышеву). и а.з.(шнурову). не говоря — за
з.(зиновьеву)!
любовную лирику я начал писать и писал, сколько себя помню.
первый текст был посвящён соседке по коммунальной квартире, светлане абкиной:
светлана, жизнь, любовь моя!
люблю тебя безумно.
во сне фигура мне твоя
мерещится, и умно
блестят сквозь мрак твои глаза...
о, дорогая стрекоза!
коль опыт бы имел я,
то написать эти стихи
никак бы не посмел я.
со всею простотой пишу:
влюбляться не умею,
и всё же я тебя люблю,
признаться в чём не смею.
люблю тебя я всей душой,
но ты другого любишь...
светлана, сжалься надо мной,
иль ты меня погубишь!
тебя я видел с ним не раз –
красивый, ладный* парень,
но ревность жгёт меня сейчас –
я тоже не увалень!
прости, обидел коль тебя –
терпеть не мог я больше,
я написал это, любя:
мне жизнь стала горше!
* видный, дивный, ладный, модный, стройный, знойный... — уже не
помню...
(что-то в последних строчках я подзапутался, еле вспомнил,
всё-таки чуть не полвека прошло!), но стихи мне самому так понравились, что
следующий объект, подруга по фотокружку юрия веселова во дворце пионеров
(воспитавшего нынешних гениев полякова и лубяницкого, не считая ещё дюжины
фотографов), алевтина, удостоилась немедленного перепосвящения:
о, аля, жизнь, любовь моя!...
... и пошло:
наташа, жизнь, любовь моя!...
– перепосвящал я его не менее полудюжины раз, с 1954 по 1956, пока
не появился “более конкретный” объект, подруга кузины, маргарита вершинина, с
которой я танцевал и играл в “бутылочку”, где-то годкам к шестнадцати... от неё
восхитительно пахло ароматом подмышек, в чём я категорически расхожусь со своим
годком, лауреатом:
“Я плохо переношу жару; выбросы моторов и подмышек — еще хуже.”
(“Fondamenta degli Incurabili”, пер. Г.Дашевского, в: И.А.Бродский, “Набережная
неисцелимых”, Издательство советско-британского совместного предприятия
СЛОВО/SLOVO, М., 1992, стр. 213)
– здесь я скорее соглашусь с итальянцем-римлянином дуче:
“Муссолини, правивший Италией 21 год, любил женщин в теле, из всех запахов
предпочитал аромат влагалищных выделений.”
(С.Осипов, “Политическая импотенция”, “Аргументы и факты”, №35, 1999, стр. 13)
– до таких глубин я не доходил, просто помню ощущение руки
на талии, упругой и полной, и танцы (и “бутылочку”!), и пот — в 20-метровой
комнатке коммунальной квартиры...
отчего немедля написано было:
рита, рита, алый цвет!
не ответь, прошу, мне: “нет”!
сердце без тебя страдает,
жизнь по каплям улетает...
я скучаю и томлюсь,
на себя самого злюсь:
ибо времена дуэли
безвозвратно улетели!
знаю, было что в ту ночь –
только б нож и мог помочь!
ну, допустим, я ему,
объяснивши, почему,
засадил* бы в грудь клинок...
что б потом я сделать мог?
мигом к стенке, и аминь! –
больше не видать день синь.
самому ли удавиться,
иль в канале утопиться?
я не знаю, как мне быть:
надоело даже жить!
* погрузил бы (было в оригинале)
... не помню, дошли ли стихи до адресата, но танцев больше не
было, и “бутылочки” тоже... имело место быть лишь — “я помню чудное
мгновенье...”
не боле того. “и аромат девических подмышек” (позднейшее).
Туда же?:
“ЗАПАХ ЖЕНЩИНЫ — вот что вело Бенито Муссолини к вершинам власти”
–
заголовок “Огонька”.
“В 16 лет прыщавого Бенито лишила невинности дешевая проститутка.”
“Он выбирал партнершу почти наобум — главное, чтобы не пользовалась парфюмерией.
Запах потного тела — вот что его влекло и возбуждало.”
(Г.Евграфов, “Огонёк”, №24, август 1999, стр. 20)
(а наполеон писал жозефине: “не мойся, я еду! ”, — к слову, и
т.д.)
... к власти я никогда не стремился: утомительно, да и
бессмысленно.
II.
“НА ВОЛЮ! В ПАМПАСЫ!...”
... в те же 15-16 лет были написаны “степь” и “поэма о куртыбае”.
“... писано было в семнадцать про степи
калерту вовке зачитано взрыдом
в старости вянущей раком простаты
в поле не паханном паче не взрытом
в поле чудес твоих милых и юных
в воспоминаниях детства порская
тихо лежат под курганами гунны
призрак тарпана по ним не проскачет
так что прощай моя старая дева
слог мой невнятен но я понимаю
тщетно не мне кажет яблоки ева
двадцать шестого какого-то мая
на берегу делавэра пустынном
в новом но старом каком-то там свете
тихую память куроча перстами
с вымершей чудью и с кемью и с водью
5(*)
там в эстуарии града петрова
водится много наташ но не наши
путь же отсюда туда не проторен
пахнет полынью зовомой емшаном
в старости горсти земли не познавши
грудь обнажает опухшую ведьма
жопою жирной тряся для позорища
пялит не очи а чёрные бельма
так наблюдения в стих прелагая
мне не понятен позыв твой к общенью
для геморроя сиречь перелоя
также и оных туда опущенья
старчик лежит любомудрый воняя
на расстоянии лишь океана
око слепое в печень вперяя
от икебаны до окинавы
айны споют тебе древние сказки
на сахалине и лес уже высох
слёзы в ложбинке текут меж сосками
старче отринь огорчительный посох
несть между вепсами и шикотаном
боле пространства страны что родила
джумангалиевы и чикатилы
схавали малую милую родину
сплошь по есенину в белых берёзках
в пьяни и рвани где целки замшелы
где акмеисты от оси борзеют
тело топча предревкома земшара *
– и т.д., из главы 700-страничных “сирен”, писомых с 24 мая 1995
(отрывок из “Н.К. И ДОЛГИЕ СОРОКОВИНЫ по сорок лет назад и никогда”), но дальше
там уже идёт абсолютный непристой 58-летнего старца, а пишу я, вроде бы, о
16-летнем...
* отрывок главы 5-ой можно похерить, буде целомудренный читатель
такого не съест (примечание для редактуры).
... итак, вернувшись в 16-17...
вот, я опять начинаю мечтать...
дикий простор мою душу манит.
лес — моя родина, степь — моя мать,
обе мне дороги сердцу они...
часто я думаю: если бы конь
вдруг предо мной появился, осёдлан –
бросил бы я городов этих вонь,
их променял на уздечки и сёдла.
мчаться в степи, где легко так дышать,
солнцем спалённый, забраться в дубраву...
лес моя родина, степь моя мать –
обе подстать неспокойному нраву.
всё же мечты остаются мечтами,
город по каплям* сосёт мою кровь...
всё перепачкано грязью, плеками,
здесь опошлячили даже любовь!
только им душу мою не сломать,
им — не изгадить мечты моей чистой!
лес, моя родина, степь, моя мать,
помню я ваши зелёные листья...
* было: вампиром...
(лето 1957?)
... тогда же, “... лет в 15-16 я писал:
“о, шапсуги и бжедуги,
... но к лирике, к лирике, обещанной...
лирика не прекращалась. только что обнаружил в альбоме фото, с
текстом (впечатанным способом фотомонтажа, наложением), рукописным:
Неприступна, как скала,
Лезвия острее криса*,
Сердцу до сих пор мила
Темноокая Лариса...
* крис — малайский кинжал, волнообразно заточенный, из слоёного
железа, прокованного; в духе мечей “пламенеющей готики”. из романа о мультатули
(“пламя гнева”) почерпнутое описание. сейчас имею целых 2: подаренный правнуком
мичмана чирикова в 76-м, и купленный на блошином рынке за двадцатку второй. (мой
друг-понтила м.ш. — имеет только рукоятку от такового, в своей коллекции).
... помнится и иной “служебный” вариант данного четверостишия:
Неприступна, как скала,
В виде девы изваянна,
Сердцу моему мила
Чернобровая* Оксана...
* лунноликая, круглоликая, ещё какая-то, эпитеты
варьировались...
– который из них был “первый”, затрудняюсь вспомнить...
скорее — второй. “крис” я уже засовывал от отчаяния, ища рифму...
явный 1955-56-ой, поскольку фотки сделаны в лаборатории фотокружка и частично
дома, у “дюки”, полимомиэлитного друга тех лет, андрюши грюнбладта... который
тоже на фото...
... писано было в том же 56-57-м, той же вышеупомянутой Н.К. (под
чудовищным влиянием тогда нежно любимого есенина):
снег искрится под луною
месяц свесил морду вниз
ты одна сидишь со мною
ну-ка, крошка*, улыбнись!
* вариант: кошка
... но скорее, есенин тут-то и ни при чём. источник тут явно
другой:
“... Захожу я в квартиру, а меня по ушам — пение и музыка. Гляжу, а там какой-то
паренёк мою жену по головке разглаживает, а сам — мою гитару щипает, и словами
такое поёт:
И вот он с ею распрощался,
И подошёл к большой реке.
Луна свой вид изобразила
При светлой месяца игре...
Ах ты, думаю, мать твою! С чужими жёнами — да месячную игру! Только я хотел
паренька обкласть, а паренек — гитару на кровать, и ко мне:
– Митька, грит, сынок милай!
Тут меня ровно на еропланте подняло. Стою — и глаза кулаками тру: отец! Но в
каком виде! Как я до японской войны — харя округлая, с румянцем и без усов. Лет
восемнадцать, не более. Это с шестидесяти-то...”
(Из утраченного юмориста 20-х, рассказ “Жертва во имя науки /весьма возможное
происшествие/”, который лет уже сорок цитирую по памяти; саму брошюрку, без
обложки и автора, кинул в печку в январе 1959-го, поскольку моя первая большая
любовь, “Болотный Цветок”, она же Ирина Ивановна Харкевич-/Рюмина/, сказала, что
это — “пошлость”...)
... но именно тогда я и начал писать. впервые.
профессионально-серьёзно. и писать я начал (помимо маяковистых “свидетелей”,
из-за которых мы, встретясь, похоже так навсегда и разошлись /в эстетике/ с
бродским, в январе 1959-го), чистую любовную лирику...