Константин К. Кузьминский

“ПИСМО НА ДЕРЕВНЮ ДЕВУШКЕ”

   

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44

 

 

   

 

 

“ДРАЛСЯ Д'АРТАНЬЯН ШПАЖОНКОЙ...”

(вводная новелла “по поводу”...)

 

... надиров сволочью был преизрядной (“армяшка. грязный жоп. вся морда в баранине” – и.б./ккк). и был, и стал. его к нам перевели из параллельного класса “б”, в 53/54 учебном. проходили мы дубровского, он дал мне по морде и потребовал сатисфакции. я загнал его между печкой и стенкой, бил по голове рукояткой складного ножа, с пластмассовым выступом для окуляции черенков, бил и приговаривал: “вот тебе сатисфакция... вот тебе сатисфакция...” нож у меня отобрала, и насовсем, моя любимая учительница литературы, валентина фёдоровна назарова (она же завуч школы). была она строгая, стройная, с сединой, элегантно причёсанная и волосы на голове уложены и ухожены, всегда в костюмах строгих тонов – синего, чёрного, коричневого, с кружевными или белыми воротничками и жабо, непосредственных сексуальных чувств не вызывала, а только страх и уважение, но мне персонально дозволяла выябываться по-всякому на уроках литературы и учиться “не по программе”, а что и как хочу. ставила мне “2, 2, 5, 5, 5, 2, 5, 5, 2...” , в четверти выводила – “5”... все долдонят, скучая, “стихи о советском паспорте”, не вынимая из широких штанин дубликаты, а я декламирую “гимн судьям” и “военно-морскую любовь”. все пишут образ пьера безухова, а я отказываюсь читать “войну и мир”, потому что “не знаю... французского”. так и не прочёл, по сю. валентина фёдоровна говорит: “хорошо, александр (почему-то она меня упорно “александром” иногда называла – по аналогии с блоком-пушкиным?), можете не читать. пойдите в библиотеку, проштудируйте источники и напишите “изображение войны в романе толстого”. я обиделся, пошёл в салтыковку. перекопал весь материал “по”. потом она всему классу сочинение моё зачла. и так далее. “евгения онегина” я тоже, принципиально, не читал. на выпускных писал “образ татьяны и ольги”, цитируя, в искажении: “красна лицом, дурна, бледна / как эта глупая луна / на этом глупом небосводе”, изобразив ольгу харей, и вынеся в эпиграф: “они были непохожи друг на друга, как цветок лотоса на раффлезию” (бакха). “бакхой” я подписывался из выпендрёжу, придумавши такового, а вот “раффлезия арнольди” – цветок, эпифит, растёт на корнях деревьев, полтора метра в поперечнике, ярко-алого цвета и с запахом гнилого мяса. растёт на слоновых тропах суматры и борнео, опыляется мухами, а разносится слонами, которые вступают в эту каку... не за непрочитанных татьяну и ольгу, а за запятую вроде, получил четвёрочку, что было в первый и последний раз. “онегина” не читал по сю, берегу на сладкое. хотя помню примерно треть его наизусть... писаны были и “невский проспект” (получше грядущей “меньше чем единицы” лауреата, разжёванной манной кашки для малограмотных аборигенов нового света) и “лунная ночь на днепре, куинджи”, получал иногда “5 дробь 2” (за “не на тему”), но валентину фёдоровну помню и чту... обнаружил телефон и адрес её, в записной книжке 57/58 (“В.Ф.Назарова, А-4-98-44, ул. Ракова 15 кв. 105...”, апрель 1958...), но уже не напишешь, не позвонишь: сам постарше её буду, да ещё сороковник добавить...

 

... а лёнька гунин был хороший, жил на канале напротив казанского, в микрокомнатушке 8-метровой; мать как-то наладилась метелить его шваброй, палкой самой, отмахнёт – и отдыхавшему на кушетке папаше грязной верёвочной мохрой в морду въезжает. папаша отобрал у неё швабру и об неё обломал... за себя, не сынка защищая. лёнька рвался в школу милиции (сейчас только доходит: за общагу!...), дослужился до капитана на 73-й, в гэбэ уже...

надиров же, похоже, пошёл в гэбэ из гнусности: он был чей-то сынок.

 

школа у нас наполовину состояла из сынков: привелигированная, сталинская, “с преподаванием ряда предметов на английском языке”. по 10 часов английского в неделю, 3 группы в классе, по 7-8 человек, преподаватели все со стажем в англии и (реже) в америке, а директор, фёдор иванович – бывший атташе в японии, сотрудничал с рихардом зорге. уволили дипломата-шпиона за пьянку, дали халяву директорскую... зрели мы, как-то: по парадной лестнице с зеркалами многометровыми, в здании бывшего коммерческого собрания, где в актовом зале отпевали есенина, на углу фонтанки и пролетарского переулка (напротив дворца пионеров) – поднимается после уроков в квартиру директорскую – гроза всех учеников, фёдор иванович, на четырёх костях и конечностях...

 

попёрли его где-то по смерти сталина, пил, ханыжил дипломатически. встречал мою мать: “евдокия петровна, как костик? как у него с физикой?... не одолжите ли 3 рубля, вы знаете, кошелёк дома забыл...” помнил и про мои трения с петькой-физиком, имена и отчества родителей, профессиональная память разведчика... фамилию его тщетно пытаюсь выяснить. дрожали мы как цуцыки, когда вызывал он к своему кабинету, на разнос. уважали и дрожали. а пьяным видели его один только раз. и то после уроков.

 

анатомию по-аглицки нам преподавал николай николаевич бенуа, из семейства оных, врач по профессии, знавший парочку-другую европейских языков. на первом же уроке заявил нам: “я понимаю, что это идиотизм – преподавать латынь по-аглицки. но, поскольку вы должны знать и анатомию, и язык, абзац мне будете шпарить наизусть по книжке, а гонять я вас буду по-русски...” и гонял. а, поскольку годы были морально-сталинские, а у иных и безотцовщина, то обращались мы к нему с вопросами сексуального свойства, он отвечал: врач же! (правда, долго смеялся над изобретённым витохиным/?/ заболеванием “пенисит”, по аналогии с гастритом)

 

папашу хвоста, льва васильевича хвостенко, мы окрестили “хаш-хашем” (“hush, children, hush!” – на бушующих учеников в коридоре), принимали за синевыбритость и костюм – за шпиона английского (и следили, чтоб донести...). “доносить, правда, было не о чем, кроме выбритости и костюма”, – как я писал где-то в антологии

 

иосиф наумович гилинский, всехняя любовь, преподавал нам по своему с хвостенко учебнику всяких шарлотт бронтё (“the quantity was small but the quality was bad”, о школьной овсянке), джеймсов олдриджей, питеров абрахамсов южно-африканских и говардов фастов коммунистически-северо-американских, тошнотворно-классически-занудных чосеров, диккенсов и мильтонов – но: ещё и наизусть (не по программе!) цитируемого амбруаза бирса, “мост через совиный ручей”, и – э.по не по? – про железную деву с шипами и мстительного кота... был он длинный, неуклюжий, как на шарнирах, микроцефал, с чудовищными диоптриями, крошил мел и на него садился (но мы – не смеялись!, отряхивали), очень любил ставить пятёрки и сам огорчался двойкам – полная противоположность садисту-физику петьке, петру никитичу (по фамилии захаревич? захарченко? блин, забыл!..), моему врагу номер один... я у него и в четверти “пару” имел. но и хамил и мстил ему по-чёрному, аж после школы – в 1960-м! сволочь он был, петька. “пару” расписывал с наслаждением на пол-дневника, а “пятёрочку” ставил маленькую... (иосиф наумович – ровно наоборот!). на выпускных петьке мы юзанный гондон из фонтанки в классный журнал подкинули, а иосифа наумовича качали, и он мне своей костлявой жопой на рожу угодил... 

 

а петька... “помнишь, говорит, как я тебя с портфелем на голове заставил целый урок простоять?” (было такое дело, за опоздание). ну, за мной не заржавеет: “надо, говорю, быть полным идиотом, чтоб до такого додуматься!” покраснел физик, надулся, как клоп. “ну, говорит, я побуду на минутку швейцаром, чтоб открыть тебе дверь.” – “надо, говорю, было со швейцаров и начинать, а не в преподаватели лезть!”... тройка по поведению, и мать в школу вызывали...

 

словом, было не скучно. а сынки – что ж? андрюху черкасова я очень любил пиздить, приходясь ему по пупок – по три раза успевал по морде ударить,  еле дотягиваясь, потом он меня догонял, прыгая по коридорам как гигантский богомол, о нём см. у довлатова, какую-то хероту...

 

сынки иные приезжали на “ЗИСах” и по 3 рубля на завтрак, меньшинство же – на трамвайчике, и на завтрак – винегрет по 3 копейки и чай с одинарным сахаром... а когда форму ввели, то кто в шерстяной, а мы в бязевой. ну, замечали “неравенство”, но не очень... (как и многорекомый-обслюнявленный антисемитизм 50-х, к слову!)

 

веник и лиса (виноградов и лесючевский) припёрли из папашиных библиотек первый степановский том хлебникова и “футуриста мафарку” маринетти в переводе шершеневича, путём чего я и стал футуристом году к 56-му. потом лишь, годы спустя, дошло: жили они в писательском кооперативе на грибоедова, где мрамориальная доска алкаша саянова, а папеньки – доносчик лесючевский* и критик виноградов, того же разливу и племени... лиса и веник были троечниками, и форму носили дешёвую, бязевую.

 

а завидовали мы – вовсе даже офицерской немецкой лётчиской планшетке чьей-то, с жидким компасом и натуральной роскошной кожи, у кого-то из сугубо малоимущих, драницына, что ли?...

 

школу я не люблю и не помню: меня за мой язык по три раза на день метелили, отчего писал и продолжаю писать пакистные стишки.

 

и друзей, в принципе, не припомню (кроме прозерского, с которым мы на одной парте до выпускных сидели и совместно редактировали стенную газету “жало”, а ныне автора книги об англо-американской эстетике, обнаружил в каталоге камкина, в 70-х, в техасе, но не купил, по бедности и за полной ненадобностью), все жили по всему городу, только лёвка успенский со мной на красной, и дома бывал у друзей по разу-другому – у гунина, макогона, ершова, у прозерского в лесном... а у успенских просто жил, с 49-го, тётя шура моя крёстная, а лев васильевич – первый рецензент, неопубликованного моего, году в 63-м... (а братец его, всеволод, преподававший литературу в театральном, помнится, зачем-то одобрил мою сугубо юношескую прозу, ещё раньше).

 

1949-1957... а рядом публичка, да иностранная библиотека маяковского, да кружки – фото и гидробиологический дворца пионеров – было, где время после школы провести...

 

в фотокружке преподавал юрий веселов, у него начинали и лёвка поляков, и рыжий лёнька лубяницкий, и все мои фотографы в томе 4А... я поигрался с отцовским “фотокором”, кодаком “бычий глаз”, да с “любителем” и “фэдом” (подаренном матерью за поступление на биофак), и завязал. глаз (последний) есть, да терпения-выдержки не хватает. не стал я фотографом, и герпетологом тоже...

 

а уж в гэбэ или в милицию (или в армию) мне по анархизму и пацифизму изначально западло было идти.

 

... послать, нешто, надирову для “школьного альбома” эти воспоминания? или напечатать? денег всё одно не заплотют. включу в “на деревню девушке”, там всё равно, такая окрошка получается...

 

/8 генваря 1999, поутру/

 

 

Прим.-2000:

* “... Диана Тевелекян, ... человек прогрессивный, в 1962 году активно участвовала в разоблачении Н.В.Лесючевского, директора издательства “Советский писатель”, в тридцатые годы писавшего тайные доносы на поэтов Бориса Корнилова и Николая Заболоцкого.”

(А.Рыбаков, “Роман-воспоминание”, “Огонёк”, №31, август 1997, стр. 42)

 

2005:

где-то завалялся свеженький материал о надирове, ставшем изрядной шишкой…

пока – только эпиграф из гнилого боровика (сынок его покойный – тоже изрядная сволочь и гниль, с ним работала на “совершенно секретно” моя похеренная ученица сашка свиридова):

 

“Из нашей первой школы вышло немало известных людей – Сергей Михалков, Александр Солженицын, журналист Борис Стрельников, первый замминистра иностранных дел Николай Федоренко.”

(“Хроники Генриха Боровика”, «Курьер», 25 марта 2005, стр. 14)

 

“Наверное, не нужно лишних слов. Тем, кто знает, кто такой Генрих Боровик, незачем перечислять его достижения, звания, регалии и прочее – они и так в курсе. А тем, кто не знает – достаточно прочитать эту статью, чтобы удивиться и восхититься: бывают же такие люди, такая жизнь и такая судьба! А вот бывают!”

(От редакции, см. выше)

 

… “всё, <блин,> смешалось в доме облонских: футболист подъеблонский, князь оболенский и князь ухтомский (ое же борис иванович дышленко)…”, как начинал я некогда роман…

и (лившицем-лосевым, откуда-то):

“смешались пары на балу

в прихожей кучер на полу”

тако и у нас…

 

(а надыбанное на интернете – о воспитателе и правой руке вовы путина, патроне вагановского и ныне зам.министра и глав.цензуре лёньке надирове – исчезло на одном из многих компуторов, не найти…)

(30 апреля 2005, перед Пасхой)

 

... вот, всё, что я имею сказать по поводу введенского...

 

ежели про шмакова по-аглицки, то не надо:  22 рокiв пытаюсь разучиться латынские летеры разбирать на ихней варварской мове... надоел и без проку он мне ещё со школы. (а хэмингуеев-дос-пассосов можно и в переводе прочесть – стэничей, кашкиных, рыковой и вольпин-есениной, риты райт-ковалёвой и иных немалых классиков перевода...)

 

здоровье хуёво, лаюсь не переставая, швыряюсь предметами, обварил мыши зад чашкой чая, моника поймала скунса, в доме воняет, ко мне нельзя, тихо сатанею, приснилась шуня, очень неприлично, ещё ты обещала вирджинский сырокопчёный окорок из чайна-тауна, дэвид склонен более к блондинкам, я же –

 

“Имам объявил: “Разрешается “ллутьа” – брак на время. Священное писание, сура четвертая, стих двадцать восьмой. Пророк сказал: “И тем из них, которыми вы воспользовались, уплатите причитающееся вознаграждение...”

(М.И.Шевердин, “Тени пустыни”, Кишинев, “Лумина”, 1987,  стр. 99)

 

– а я, что, возражал?

 

я напротив требовал теребил

убеждал красавицу третьей стать

по канонам таврии теберды

что в одном мешке не мешает спать

 

три четыре грации вкруг меня

то ли дщери греции то ль тольятти

в шалаше в квартире ли в курене

в койке ли толкутся тусуются толпятся

 

по мюссе – брюнетка каштанка и блонд

с выбритыми холмиками юных монд

с коих не орлы слетают а тля (*)

в детской промежности перемешан тальк

 

по талькову игорю закончен плач

пусть уж там башкирка* по нём вопит      (* ямайка, см.)

ноги ты раздвинешь на ширину плеч

и как вопль сдавленный туда копьё вопьётся

 

фильм по хайнлайну рано* не снят          (* кубаевой)

там где я в заглавной а ты нигде

отведу к фотографу по имени нисневич         (см.)

всю тебя отснять до младенческих ногтей

 

скоро будет поздно уже боюсь хана

персидскою хною покрашена но где

на холмах ханаана сморит меня хандра

кристину наблюдая в откровенной наготе

 

ей уже за двадцать (на пальцах подсчитал)

не то чтобы в девицах задами потрясла

и прочими деталями (в любой из них дефект)

рваные сандалии – юдифь и олоферн (**)

 

девочка библейская та что доила коз

сама уже даёт я полагаю молоко

выменем коровьим и волоокий взгляд

коим не наживку но < ? ? ? > берёт взаглот

 

кончились эмоции началась мудня

соции и лоции не для меня (***)

“кокосовый аромат и откляченный зад

сиреневые губы” в меня вонзят (****)

 

радышевским димой...

 

12.

 

его гузном

стекает 15-миллионное говно в гудзон...”

 

– ну и так далее, всего 617* страниц “сирен”, не считая многого по мелочам

* 658, на 14 декабря 1998

 

(*) “и орлы слетают с монд / и вступают в браки” (державин? тредиаковский?...)

(***) см. “2 часа в резервуаре”, внутренняя цитата

(****) цитатой из детектива-боевика радышевского, название забыл – “московские страхи”?...

 

(**) по сообщению священника д-ру мантегацце – типичный случай фетишизма, олоферн был влюблён в сандалии юдифи; то же можно отнести к шимону окштейну (он же сеня) из винницы-черновиц, любимому художнику эдика нахамкина; искомый же паоло мантегацца найден только одной книгой “sexual relations of mankind” и нигде никогда ничего о нём, что характерно (как и о социосексологе 1870-х, с.с.шашкове); в присланном журнале , помимо яйои кусама (см. “no art” бори лурье – ищу), найдена пляжная девочка в аккурат в “аду”, хотя у меня там документальные детские фоты героини (1 год – 13 лет) и куда как покруче, но “ада” ещё не найдена в завалах, оригинал-макет (вычетом зажатого сволочью-“журналистом” женькой степановым дубля), только на компуторе, откуда и цитируется:

 

ТРЕТИЙ С ПОЛОВИНОЙ ВЕЕР КОКОШКИ

ДЛЯ ВДОВЫ КОМПОЗИТОРА МАЛЕРА,

СОЖЖЕННЫЙ АРХИТЕКТОРОМ ГРОПИУСОМ –

ИЛИ ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

К ВДОВЕ, ГОРНИЧНОЙ И КУКЛЕ,

ИЗЛОЖЕННАЯ СО СЛОВ ФРАНКА УИТФОРДА,

АВТОРА “ЭКСПРЕССИОНИЗМА”, “БАУХАУЗА”

И “БИОГРАФИИ ОСКАРА КОКОШКИ”

 

“ФИГУРА НЕ ДОЛЖНА СТОЯТЬ!”

(КОКОШКА – ЧУЧЕЛЬНИЦЕ ХЕРМИНЕ МООС,

20 АВГУСТА 1918 Г.)

 

кокошка спятивши по альме

поехал снова с нею в мальмё

дабы зачать ещё дитя

ей веер рисовать хотя

 

ах альма малер альма матер

и вальтер гропиус был фатер

кокошкина выкидыша

он веер сжёг ещё дыша

 

но что же скажет альме – малер

встав из могилы против правил

кокошка? гропиус? дюфи?

но мёртв как музыка дельфин

 

и мёртв кокошка, альма, вальтер

уж не лобзать её бюстхальтер

и только духом на сеанс

она является сейчас

 

он сотворил её фигуру

в деталях повторив натуру

волос и кож ея текстуру

и полюбил фигуру сдуру

 

рука карсавиной к примеру

приделанная к пионеру

иль пушкина игривый зад –

но лысый ильича фасад –

 

так аникушин делал кукол

поскольку не вмещал он в кумпол

ни капли гения кокошки

и танцевали только ножки

 

кокошка же задавшись целью

снабдил её при том и щелью

он одевал и раздевал

и в рот при том не раз давал

 

“снабжён ли таковой гортанью?” –

так вопрошал худог в смятеньи

хермину-кукольницу

“кровь –

течёт ли делая любовь?”

 

“умру от ревности – писал он –

коль кто её увидит голой”

божка любви он мазал салом

и утолял любовный голод

 

богини альмы с телом нельмы

и с лебединой белой кожей

ах альма, ты была похожа

уже четвёртую неделю

 

и с кожей персика ей перси

создав он видел ея прелести

и цвет ей пудрой наводил

фруктовым соком наводнил

 

ей млечны железы дабы

сосать в томлении любви

. . . . . . . . . . . . . . . . .

 

но сотворила что хермина?

не зверя но гермафродита

покрывши шерстью лядвеи

и всю – за вычетом ладоней

 

поняв буквально: “персик, пух”

она внесла тяжёлый дух

придав столь плотную ей плоть

что мужиков бросало в пот

 

... по дрездену он ездил с куклой

чьё лоно непрестанно пухло

(поскольку вальтер не зевал

и тайно но не в зев вдевал)

 

в театре оскар брал ей ложу

дабы смотреть спектакль лёжа

а в ресторане кабинет

чтоб кукла делала минет

 

он придавал ей разны позы

по камасутре и по польски

имел её по италийски

и груди тискал как сосиски

 

и горничной что звали гульда

по временам совал он гульден

чтоб злую куклу заменить

и гоноррею заиметь

 

передник, чёрные чулки

вот весь наряд горняшки гульды

а куклу раздевал он голой

и механизму ей чинил

 

при этом гульда говорила

рычала плакала орала

зверел кокошка как горилла

предавшися греху онана

 

он звал её резерль (терезой)

не дозволял ей быть тверезой

но третьей не желая быть

она решила не любить

 

осталась кукла без горняшки

и меховые её ляжки

не возбуждали больше похоть

кокошка искусал свой локоть

 

созвав друзей своих на бал

он группово её ебал

потом главу ей отделили

и внутрь ея вина налили

 

и положили на газон

почтарь по утру был сражён

призвал полицию и бал

закончен был

 

... погасли свечи

произносил кокошка речи

а вальтер гропиус в руке

похитил альмино пике

 

о чём написано в журнале

с названьем мерзким “ФМР”*

а эрик эстерик коллекционер

что некогда у нас бывали

 

владельцем оказался “ля музики”

луиджи руссоло – сколь тесен мир

я с малером знаком –

мир тесен как сортир

в котором раздаются лиры звуки...

 

/3 иуня 1989

после ночного купания

в атлантическом океане/

 

* (См. “A fan for Alma Mahler” by Heinz Spielmann, Frank Whitford, FMR #20, June/July 1986, pp. 51-56)

 

   Примечание (позднейшее):

   “Не опасно ли заниматься сексом с куклой?

   В.Пендерович, Ханты-Мансийск.

   Секс с куклой просто-напросто изощренный вид мастурбации. Правда, игрушку для этого занятия лучше купить в магазине, а не придумывать самому.

   Опасность куклы в том, что частые занятия могут привести к психологической импотенции, когда мужчина начинает бояться своей несостоятельности с живой женщиной.”

(“Комсомольская правда”, 11 октября 1996, стр. 20)

 

к сему:

 

КОКОШКА В ПРОЗЕ И В СТИХАХ (1989 – 2005)

 

1. В ТУХЛОЙ (НИЗКОЙ) ПРОЗЕ: “Кукла художника”

 

Катя Чиколоне

 

   “В начале XX века несколько немецких художников разработали невиданную в те времена технику живописи. С помощью хаотичного нагромождения красок они изображали внутренний мир человека, его настроение и эмоциональное состояние. Расцвет нового направления, получившего название экспрессионизм, пришелся на 1909-1923 годы. В июле в Венеции открывается выставка одного из экспрессионистов –  полуавстрийца и полулоляка (?) Оскара Кокошки.
    Он прожил почти 100 лет (1686 – 1960) (???? – KKK) и прославился не только выдающимися произведениями, но и скандальным поведением.
    Художник с раннего возраста и до самой смерти был неисправимым "ходоком", причем его настолько – привлекали женщины, что он терял голову от каждой своей избранницы. Впервые Оскар влюбился еще в перовом классе – в учительницу, которая однажды выгнала его из класса за то, что он осмелился при всех коснуться ее груди. В 12 лет, его сердцем завладела другая учительница. Не одну морозную ночь он простоял под ее окнами в надежде увидеть в нем желанный силуэт. В результате Оскар схватил пневмонию. Родители отправили его не излечение в санаторий, где он буквально проходу не давал всему дамскому персоналу.
    Когда Кокошке исполнилось 16 лет, родители определили его в венский колледж декоративно-прикладного искусства – со смутной надеждой, что, наконец, возьмется за ум. Вскоре на прилавках книжных магазинов появился плод творчества юного студента – проиллюстрированный им сборник стихов "Дети, видящие сны". Правда, и стишки, и рисунки получились порнографические. Затем из-под пера Оскара вышла пьеса "Убийца – надежда женщин" и основанная на греческом мифе комедия "Пентезилея", которая призывала женщин бросить мужчин и заняться лесбиянством. Вскоре он навсегда покончил с литературой и вплотную занялся живописью и рисунком.
    Спустя 3 года Кокошка уже устраивал свои персональные выставки. Однако его славе всегда сопутствовал скандал. В 1912 году в гостях у художника Карла Молля произошла роковая встреча Оскара с красивой, богатой и капризной 33-летней вдовой композитора Густава Малера Альмой. Весь вечер загадочная дама гипнотизировала художника своими бездонными очами, а на следующий день она бесцеремонно ввалилась в его мастерскую – в тот момент, когда там находилась невеста Оскара Лотта.
    – Я пришла к человеку, которого люблю, – заявила Альма. – А ты, милочка, пошла вон. Теперь он – мой.
    Позднее Альма в своем дневнике написала: "Оскар не успел даже дверь за ней закрыть, как мы сразу же бросились друг к другу в объятия".
    Однако их роман продолжался пару месяцев. Привыкшая к успеху у мужчин, Альма вела себя с Кокошкой, как королева со своим вассалом, что его безумно раздражало. Поэтому красавица бросила его, сообщив на прощание, что носила в своем чреве его ребенка, от которого избавилась, так как не хотела, чтобы он напоминал ей об их угасшей любви. Вскоре Кокошка узнал, что у Альмы появился новый друг – богатейший архитектор Вальтер Гропиус. И тогда в его голове созрела безумная идея. Он изготовил из резины куклу в человеческий рост, как две капли воды похожую на его бывшую любовницу, и нарядил ее в такие же наряды, в каких щеголяла Альма.
    С тех пор Оскар перестал выходить из дому и с утра до ночи только и делал, что болтал со своей резиновой подружкой. Если ему случалось куда-либо выезжать, он всегда брал ее с собой, даже в гости и театр. В конце концов, понимая, что так можно совсем спятить, Оскар решил уничтожить куклу. В своем саду он устроил ей пышные похороны, накупив шампанского и созвав друзей. Торжественно попрощавшись с "любимой", Оскар шпагой пронзил ей голову.
    Вскоре началась Первая мировая война, и Кокошка ушел на фронт добровольцем, где его тяжело ранили. В то время как он лежал в госпитале, Альма побывала у него в мастерской, из которой она выгребла все, что могла. Выручив за наброски, рисунки и письма художника немалые деньги, она вместе со своим новым ухажером уехала в Париж.
    Спасаясь от горьких воспоминаний, чудом, выздоровевший Кокошка отправился путешествовать по экзотическим странам. В Германию он вернулся только в 30-е годы, когда к власти пришел Гитлер. Опасаясь преследований нацистов, которые заклеймили экспрессионизм как дегенеративное искусство, он уехал в Прагу. Там рядом с ним оказалась единственная по-настоящему любившая его 20-летняя Ольга Палковска, с которой он прожил до конца жизни.”

(http://www.eroticnews.nu/readstory.asp?nfile=333&nfold=statiy)

 

(24 февраля 05)

 

3. (дополнение, в прозе ж)

 

… моя агентура “в стане врага”, поклонники и художника (М.Ш.), и поэта (меня) – “барашек” и “окушок” (они же – “бувар и пекюше”), навестив за неделю до 65-летия, снабдили меня свежим мемуаром на тему:

 

(Отрывок из книги, мной переведенной, “The Silent Woman”:

     “… On March 25, I9I9 Alma wrote in her diary about a meeting with Baron Victor von Dirsztay who had come to her on Kokoschka’s behalf to tell her that the artist still loved her and wanted to "re-establish some kind of human contact" with her. Dirsztay was of the opinion that she awed it to Germany's greatest artist (Kokoschka now had a chair at the Kunstakademie in Dresden). Although it was true that he was currently living with another woman, he could only paint Alma and however often he set out to the other woman still it always turned into a picture of Alma. Even if this remark has to be treated with some reservation, some of Kokoschka’s figures bear a clear resemblance to Alma Mahler. And this was not entirely subconscious because Kokoschka was still trying to come to terms with their separation and now even in a somewhat dubious manner. …”)

 

     “Никакие подобного рода игры в ‘кошки-мышки’ несравнимы с его pièce de résistance – действом, задуманным летом 1918 года и воплощённым в жизнь весной 1919 года, за несколько месяцев до назначения Кокошки профессором Дрезденской Академии. В сговоре с мюнхенской изготовительницей кукол Херминой Моос, после длительной с ней переписки, он замыслил создать куклу в натуральную величину “в возрасте 35-40 лет с каштановыми волосами”. Конечным результатом должен был стать “удовлетворяющий меня замысел, создающий такую магию правдоподобности, что, когда я увижу и коснусь женщины моей мечты, она оживёт”.

     В готовом виде кукла несколько разочаровала Кокошку. В ожидании её прибытия, он накупил одежды и нижнего белья и договорился (на условиях почасовой оплаты) со служанкой, “красивой юной саксонской девушкой по имени Хульда”, одолженную на время у своего домовладельца.

     В лихорадочном предвкушении “подобно Орфею, призывающему Эвридику вернуться из подземного царства”, он извлёк куклу из упаковки и обнаружил, что одетое и набитое опилками чучело походило скорее на пародию своего живого двойника. Цвет кожи, волосы, глаза, пропорции тела были соблюдены, но даже самый пылкий и страстный поцелуй живого существа не мог вдохнуть тепло в её безжизненное тело.

     Тем не менее, кукле нашлось применение. Кокошка раз за разом делал её наброски, из которых создал картины Кукла, Автопортрет с Куклой и Женщина в Голубом: “Личинка, после длительной зимы в коконе, превращается в бабочку”. В течение всего времени такого странного сожительства Хульда регулярно делала туалет своей  хозяйке и, по просьбе Кокошки, распространяла “слухи об очаровании и таинственном происхождении Безмолвной Женщины: например, что я нанял извозчика  и катался с ней в солнечные дни или закупил ложу в опере для того, чтобы показаться с ней на людях”, возбуждая и шокируя друзей и коллег.

     Но к началу лета 1920 года странные выходки Кокошки пошли на убыль. Перспектива семимесячного отпуска в Вене прозвучала смертным приговором Безмолвной Женщине, которую не так уж и легко было водить по тем же улицам, как её живую модель. Она распрощалась с существованием на вечеринке с шампанским, устроенной ради неё человеком, вызвавшим её к жизни своим воображением. Сопровождаемая музыкой камерного оркестра из оперного театра, она переходила от гостя к гостю под руку с Хульдой. В течение вечера, передаваемая из одних пьяных объятий в другие, кукла не выдержала: голова отвалилась и символически лежала в луже красного вина. На следующий день пришёл уборщик и “в сероватом ещё свете зари развеял мечту о возвращении Эвридики. Кукла оказалась имиджем иссякшей любви и никакой Пигмалион не мог бы вернуть её к жизни”. Изгнание нечистой силы свершилось.”

 

Доброго вам здоровья, Илья <Басс>

 

Susanne Keegan The Bride of the Wind. The Life and Times of Alma Mahler-Werfel

(Невеста Ветра. Жизнь и Времена Альмы Малер-Верфель)

(На суперобложке дано сокращённое название)

        ISBN: 0-670-80513-0

Publishing House – Penguin Group-Viking, 1992

 

Хермина Моос с куклой

 

 

(12 апреля 2005)

 


   
назад  

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44

 

дальше

 

на главную