Н.К. И ДОЛГИЕ
СОРОКОВИНЫ
по сорок лет
назад и никогда
“я посетил твое кладбище,
подруга трудных, трупных дней!
и образ твой светлей и чище
рисуется в душе моей...”
(н.а.некрасов/ккк, псс, 1948-53,
т.1, стр. 51)
1
со
сладострастием старой девы
перечисляет кто
умер а кто ещё нет
и сладки её
напевы
глубок и внятен
минет
из прошлого девы
сливы
и вишни на
внешней рта
в тамбове и
питере сифилис
взывает ведущими
ОРТа
дрянной
девчонкой в печонках
в почках же
лунный камень
распялена рыбой
на палочках
каплет ствола её
камедь
в щель кактусо
пролетел кабан
позабыв
искусство икебан
и метсуке из
осаки давеча
жёлтым телом
подразнила чавычой
память сорока
недужных лет
лубенского
лубеницкого не в цвет-
е – а в
чёрно-белом лемхина
говоряща осипу
“лехайм”
лосеву лососем
проплывать
промеж ног
увядшей лили панн
опершись гузном
на парапет
лядвеей танцует
лиепа
мёртвый город
полон жирных тел
жареным запахнет
охта та
очередь в
какой-то жилконторе
от ухты и дале
до охотска
ося с мишей
парятся в крестах
с аннушки
воинственно привстав
и воняет прелая
кирза
и замшелая шахна
(не по уставу)
а папаша паша не
указ
даже если зять
его тоом
оба не вошли в
московский том
город пятый
взятый наугад
митрофаныч и
попов не зря
выжили выжиливая
суть
вялая мошонка
навесу
возле мочевого
пузыря
rana ridibunda
сделав квак
на БГ похожа
шевчука
и колибри
вякостно поют
коих
представляет коллаген
2
и ёжик несвежей
редиски
в тоске
вспоминается днесь
глухую наяду
потискав
спускается с
бота денис
и коврик тимура
у входа
в петровский с
кальсонами зал
курёхин
прошедшего года
центральный
сгоревший вокзал
вокал не указан
в программе
и райскин
качаясь висит
и пахнет не
пирогами
всё
русскоязычное СМИ
и всяко не
шипром шиманский
а мерина вани
потком
слезает с кузины
шлимазл
кульбитами под
потолком
ах эти невинные
игры
у девы на белом
лобке
блистают
опревшие икры
сползая в
трёхрядку лю-бэ
и тщетно
медведева стонет
в объятьях
дружка паука
не встанет не
встанет не встанет
заря на
брильянте пупка
дано утонуть в
делавэре
на пищу гугнявым
угрям
погоде и ветру
доверясь
с тяжёлой башкой
по утрам
3
ах не в вепсах
же дело их семя
с белоглазою
чудью уйдя
и напрасно
печатает “смена”
топорова в
скакалку игру
мак не мак голым
задом макаки
зашумели дубы
колдуны
и не макину
вторит маканин
заплетя
всероссийский колтун
сколько их в
городах или весях
на весу на свету
на устах
и проректором
есин а еськин
породил
крестоцветных (пардон)
ах туманы мои
растуманы
на ямайке на
майке в штанах
растафары и – гм
– растаманы
на промасленных
всквозь шатунах
а буксир
поспешает в нетленку
боцман лосев а
кэп – сам и.а.
заверните
останки в клеёнку
положите поодаль
а.а.
расчлените а то
четвертуйте
на стокгольм и
венецию чтоб
питер с
амхёрстом не обделите
в передаче
воскресной ЧП
через чоп чтобы
чуб колыхаясь
от бердичева до
бухары
за винтовку
морковку каховку
но в баул
завернув барахло
только вымерли в
ладоге нерпы
вепсов семя
подсохло уже
перманентом
закручены кудри
на губах и на
ляжках Тэ-Жэ
4
старая дева
оставь свой прикол
молча кладу
лиловатый на стол
молча топор
поднимаю до лба
лёню фиксатого
болт не долбит
вышел же вышел
же “хвост от кузьмы”
с глебушкой
ранним – приди и возьми
глезер привёз
показавши ю.б.
(третий который
на “г” и на “б”)
вшами лобковыми
м.ш. оброс
тщетно нашарит
ширинку матрос
клапан откинут и
выверен клёш
пара резиновых
алых калош
пара не новых
кассет от хвоста
“аукцыон” с ним
играть перестал
и перистальтика
словом “кобзда”
(кобзевым
игорем) пел козодой
пил козлодоев
мгновенья весны
где-то есть в
фильме творений исток
полно – гайдаем
иссяк и истёк
настежь положен
– приди и возьми
точно – в
брильянтовой было руке
песня
“дубы-колдуны” и на “ке” –
было “козлодоев”
мелькнувший как факт
выпетый
козлоголосым БГ
так вся история
новых стара
деве подобна
которая нынь
всунула мне свою
“янь” через “инь”
по интернету
поэта достав
мне же всё
мнятся ижорцы и вепсы
непропечёные
сельские хлебцы
склизкий огурчик
в кадушке у входа
северных блат и
колхоза природа
путь до кабожи
просёлком месили
в двух рюкзаках
квакш пуды голосили
ели потом
отодрав у них ножки
уксуса я
перебухал ништяк
ели и пели
какие-то песни
вроде не гимн
там юннатов про пенис
и не ижорцы не
меря не вепсы
а в сапожищах
ножищи опрели
лыжи твои нёс к
своим я впридачу
ах не была бы ты
если придирчивой
и недоступной
(как вспомню про дачу
но не с тобою)
касаясь впритирку
в кузове словно
лягушки в лукошке
как позабыть мне
твоё лубенское
старая дева и
виснет налево
оный с двумя или
боле нулями
что за
бессмыслица с маслицем в память
десять и сорок
спустя нам не впарить
перебирать
бисера вздев очки на
скоро и нам уж
копыта откинуть
колпица теплится
с дербиной всуе
кто её поздний
портрет нарисует
нешто рубцовская
хилая сволочь
скопом ползущая
с вятки и с вологды
нет то людмила
тропою байкала
колю баюкала или
алкала
лет тому с
тридцать иль около с гаком
ты по степям
пролетала сайгаком
ныне ж недвижно
в лензоовской клетке
вяло жуёт
помертвевшие ветки
очи сайгака
подёрнуты плёнкой
лижет не ложе а
трупик телёнка
писано было в
семнадцать про степи
калерту вовке
зачитано взрыдом
в старости
вянущей раком простаты
в поле не
паханном паче не взрытом
в поле чудес
твоих милых и юных
в воспоминаниях
детства порская
тихо лежат под
курганами гунны
призрак тарпана
по ним не проскачет
так что прощай
моя старая дева
слог мой
невнятен но я понимаю
тщетно не мне
кажет яблоки ева
двадцать шестого
какого-то мая
на берегу
делавэра пустынном
в новом но
старом каком-то там свете
тихую память
куроча перстами
с вымершей чудью
и с кемью и с водью
5
там в эстуарии
града петрова
водится много
наташ но не наши
путь же отсюда
туда не проторен
пахнет полынью
зовомой емшаном
в старости
горсти земли не познавши
грудь обнажает
опухшую ведьма
жопою жирной
тряся для позорища
пялит не очи а
чёрные бельма
так наблюдения в
стих прелагая
мне не понятен
позыв твой к общенью
для геморроя
сиречь перелоя
также и оных
туда опущенья
старчик лежит
любомудрый воняя
на расстоянии
лишь океана
око слепое в
печень вперяя
от икебаны до
окинавы
айны споют тебе
древние сказки
на сахалине и
лес уже высох
слёзы в ложбинке
текут меж сосками
старче отринь
огорчительный посох
несть между
вепсами и шикотаном
боле
пространства страны что родила
джумангалиевы и
чикатилы
схавали малую
милую родину
сплошь по
есенину в белых берёзках
в пьяни и рвани
где целки замшелы
где акмеисты от
оси борзеют
тело топча
предревкома земшара
там от камчатки
до острова эзеля
тощие суслы
гузно своё грызли
шварц оседлав
среднепьяного вензеля
вялой качалась
на члене гортензией
ей в.кривулин
вправлял поправляя
некую ауру в
остренький носик
на конференции
по проблемам
эйкуменизма (с
приправой поноса)
в городе мёртвом
где гордины братья
нобеля труп
раздирают на части
где популярен
прозаик а.бартов
с соизволения
выше начальства
ты же н.к. ДНК
допотопья
некая рваная
цепь романтизма
павки и зойки
могучая клизма
братца доведшая
до ЛТП
лепетом губ и
потоком моралей
ты и в постели
не сняв панталоны
тщетно китайцы
панты маральи
вырежут с мясом
для пантокрина
тщетно нанайцы
растят свои яйца
ныне амур
цианидом замешан
нам уж лет сорок
не айн унд цванцихь
и в глубине
зеравшана замшелой
6
целкою в
возрасте целоканта
под штаны что с
багровым кантом
пожевавши
стебель аканта
что в гербарий
не окантован
что да что в
“вечернем нью-йорке”
и в шимани
всплывёт твоё имя
вымя семя бремя
и темя
поседевшей
лысиной мокрой
каковую вчера
лечила
но не мне
ювелиру мише
ведьма рыжая
(сверху) в лордвилле
евстихеевым
охуевши
по учебнику
дарвинизма
на котором весь
круг мой вырос
голова в ущелье
дарваза
из журнала
“вокруг света”
что пограблен
был каскадёром
в “королевском
журнале” халявном
от сиктяха и до
кюсюра
по якутке
кристине хвалебно
воздыхаю я уже
годы
был лобок её гол
и гладок
и свершилась
дружба народов
и глазели
якутские чада
восемь штук или
около ближе
белизна её
девьих коленей
и вздымался жар
её ляжек
к потолку каюты
на лене
стадо чад её от
казаха
я потом по
головкам гладил
о она мне не
отказала
а напротив дала
не глядя
и всю ночь в
тесноте каюты
пили много
бутылок водки
и от никеля до
кувейта
не встречал я
такой работки
было двадцать
два мне кристине
ну на годик
другой поболе
и всю ночь
напролёт киряли
и любились в
тоске до боли
может косенька
косоглазик
от меня в кюсюре
там зачат
не забыть мне её
касаний
и лобок мне во
тьме маячит
мне бы вепсика
от наташи
но она не
решилась дура
и лежу теперь
отлетавши
к потолку в то
давнее утро
тридцать шесть
тому миновало
стало костик уж
правнуков мает
от баку до
перрона минводы
полумёртвый
состав ломает
перестук
переступ пространства
или времени что
вернее
патология
перистальтика
и болезни пардон
венерические
всё по пушкину
как писал я
повторяясь и
повторяя
а живу я теперь
с опоссумами
и
american porcupine
азиатский же с
березовским
был на чёрную
плёнку отснят
на грудях елены
борзея
цвет граната в
моём исполнении
совокупно с
наташей кучинской
но те кадры
замылил кто-то
дикобраз щетиной
колючей
добирался не до
колготок
а до алых сосцов
малютки
промеж ними
гранат разломан
и нагого тела
молитвой
но отнюдь не
эльдар рязанов
параджанов
хамдамов это
четверть века
гремит моё эхо
на пупке твоём
моё ухо
и кишка говорит
поэту
и кишка говорит
с кишкою
прошепчи мне на
ушко: “милый”
подо мной
раскинься кошмою
только образ
меняй и имя
7
ах наташа мне
тоже тяжко
и ещё большей
частию тошно
школа голой жопы
натяжка
и её невинная
ножка
зелень глаз
ирины харкевич
моей первой
любви в натуре
не допит уже
“вана таллин”
и давно пора
харакири
стал я циник и
медник вкупе
романтизма плоды
созрели
поцелуи и юность
не выкупить
уменьшаясь в
цене соразмерно
и трава суха
вкруг колодца
сам колодец
высох и выпит
и откидываю
коленца
по инерции
ломовые
только память
коптит и копит
и хранит и
гранит лажая
синеватою птицей
колпицей
как пресна мука
аржаная
кисел хлеб и
тяжёл и влажен
от буханки
отстала корочка
только вкус его
в губы вложен
с подсолнечным
маслом прогорклым
так и память
помять как тити те
нецелованные
нетронутые
чтоб гипотенузою
к катету
ты клонилась
лоном недрогнувшим
вспоминаю ту
корку чёрную
водку злую
зелёную с сургучом
ручку-ножку
девичью точёную
что по морде
дала б сгоряча
за признания эти
страстные
запоздалые
равнодушные
нам дожить
теперь бы до старости
обложившись
мечтой как подушками
8
но не та голова
на подушке
седина в ребро
не подарок
эту боль внутри
не потушишь
свисающим пузом
подрагивая
и зеркалкой
болея втуне
и закалка души
со ржавью
и остатнее око
выткну
с головою своей
сражаясь
всё во мне
ничего во вне же
прав епископ
бёркли пожалуй
в зазеркалье как
в заонежьи
луговую занюхать
пижму
променяв её на
пижаму
пропеняв той
любви прошедшей
что посеяно то
пожато
паче прыгая без
парашюта
так наташа лишь
лист бумаги
на котором слова
как блохи
ты моей души
икебана
и моё последнее
хобби
розмовляю с
тобой на мове
на российской я
ж не набоков
и ни слова она
не молвит
мне в ответ
молча однобоко
всё меж нами:
пространство время
а и было ли
ближе кожи
и плету словес
своих вервие
на кушетке
унылой скукожась
расстояние это
бремя
лет ли миль
километров вёрст ли
и её прохладное
вымя
что во льдах
гренландии вымерзло
что исландии
гейзером взъято
в небеса и парит
в них облак
твоё тело
античной вазой
где-то в греции
или около
или окало или
плакало
сплошь во
времени убывая
ты меня я мню не
алкала
чью-то шею
руками обвив
месяц замужем
жизнь в девицах
по экзюпери
эккерману
ибо в жилах не
кровь водица
наземь падала
окропляя
так не пив и не
дав весталкой
проскрипеть до
седых на оной
только я тугим
ванькой-встанькой
и херовым слепым
назоном
на брегах иного
лишь понта
что куда подале
от рима
аз возлег
диогеном потным
вожделения враз
отринув
и пока не
покатят бочки
на меня из града
петрова
мнятся девочки
дочки цветочки
сплошь
безпашпортные безпортошные
педофилия нынче
в моде
не с подачи в.в.
а всяко
и какой в
компьюторе модем
мне по сю неясно
невнятно
интернет
intercourse
астральный
виртуальный
реальности модуль
аз же всяко
старый стерильный
и размеры куда
как
medium
но гигантом
плоти и духа
возвышается мню
я брюхо
брюхоногим
моллюском чрева
подотряд
vermidea
черви
anthoxantum
ли
odoratum
amphipepl'ой
ли
glutinos'ой
антон ксанку ли
одурачил
комары ли на
люстре ноют
всё из курса
второго первый
не закончил я не
начавши
и какие у
turdus'a
перья
совка-бражник
споёт ночная
9
ну что ж моя
элегия
закончена
jawohl
как ехал на
телеге я
(шимани за
спиной)
и зрел
анабаптистов
и менонитов тож
вколов
антибиотик
здоровья для под
кожу
за сим же
черноморец
пустил газетный
лист
пора его
зачморить
друг глезер явно
глист
кузьминский с
лубенского
на сорок лет
созрел
дитячею любовью
наташу созерцал
и преподнёс ей
веник
а не букет мимоз
поскольку часто
циник
впадал в
парафимоз
бери наташа
нюхай
букет из брачных
калл
пошли меня ты на
хуй
я этого алкал
нельзя вернуть
то время
нельзя глядеть
на зад
и обвисает вымя
и увядает зад
ах пушкин нежный
пушкин
какой судьбы
пассаж
ты кончил на
опушке
возьму я
пасатижи
чтоб не
поставить в рифму
чего-нибудь ещё
любовь уходит в
фирму
и блекнет пудра
щёк
“прощай прощай
наина
он ей наивно
спел
он поглядел на
ину
и абрикос
созрел”
как писано лет
десять
назад тому
годков
и время тесто
месит
и рухнул конь с
подков
на бреге
делавэра
лежу я и молчу
гусарским
доломаном
укрыв свою мечту
и прорастёт
сквозь тело
какой-нибудь
бамбук
прощай ведь ты
хотела
узреть меня в
гробу
сей список тел
погибших
отшедших в мир
иной
подобная поганка
случилось не со
мной
я здрав но духом
бледен
и мысль
порастянув
с катетром
рыцарь бедный
скакал под
простынёй
до встречи той
на сене
(уже в миру
другом)
ты сядешь на
колени
маячит мне
дурдом
и холиным
глаголя
(про сеню
сени фень)
верчусь в гробу
я гоголем
почти что каждый
день
что не было то
было
а то что есть не
в счёт
стоят ряды
бутылок
и в каждой ты
живёшь
10
фанфаном и
фанфарами
ты пахнешь
ненюфарами
и фонари горят
построенные в ряд
как писано:
“корделия
воткнув в зад
асфоделию”
примеривала
брачный свой наряд
как писано как
какано
на канапе какао
пья
прощай моя
откатная
рассветная
закатная
любовь от фонаря
до фонаря
которые в
деревне не горят
/26? мая 1998/ |