...
ебя несовершеннолетнюю сирену в общежитии Стони-Брук колледжа в 1991-м, в
библиотеке оного обнаружил переводное издание 1830 года: Фаддей Венедиктович
Булгарин, “Иван Выжигин” (роман). устыдился или убоялся спиздить (там какие-то
магнитные ленты в корешках...), не говоря что героиня поэмы “Ада” тщилась
пристроить меня между стеллажей, купно со своей ровесницей, москвичкой юлькой...
устоял обоих искушений.
юльку
в койку она мне уложила тем же ноябрём, и тако осуществила тройственные мечты
мандельштамихи. но было довольно скучно.* на юльке было никак не кончить,
пришлось перелезать на героиню...
... и
это тоже есть “история литературы”...
*
возможно, это и отрыгнулось, годы спустя, в “пиранье-2”:
“... я живу в
словах а не на деле
что там на тела
себе надели
видел как-то
мельком на неделе
ну и юля
тряпками
потёртыми блистая
извивалась
жирною глистою
я чуть не
сблевал от непристою
но сдержался
надоели эти
тухлые сирены
и нутром
утробные ундины
видимо я
всё-таки старею
и бамбуковое
согнуто удилище
только
указательный по буквам
тонкий глаз
поблекший помутневший
медленно
сползает по бамбуку
зрелище ошарий
памятуя
фея рвёт
простату – простоту я
позабыл
касаючись перстами
мохом лишаями
порасту я
но вздыхать не
перестану
по тому
несбывшемуся впрочем
и вотще
восплачем и возропщем
и напрасно зрак
и член топорщим
вдарить
топорищем
колуном по самую
макушку
валуном по
гениталий мякишу
у кристины
гениален макияж
ниже мокнет
все без разницы
верблюдицы диньдиньки
перезрели у
которых зрю я дыньки
и позарастали
мохом дырки
от электросварки
тот суёт катод а
тот анодом (в анус)
не ангину лечит
аденому
даст так только
сразу одному
я же эскимо не
отниму
на б.г. на
шевчуке кончая
на гаркуше
щербакове кинчеве
с оберманекенами
кочуя
по кичманам
девочки
брутальки натуралки
нетто-брутто
преподносят целки
глаз и прочих
отделений щёлки
ради палки
поздно поздно
глаз покласть последний
на тусовки этих
посиделок
возлегает старец
поседелый
напоследок
что ж любому
овощу есть время
и хвощу не стало
сеять семя
неименьем оного:
лишь споры
разлетаются от
ауры и сферы
девочки же
наглотавшись спермы
пополнеют я сужу
гляжу – бесспорно
целочки
обходятся без порно
им смотреть их
стыдно
и глубокой
глоткою пиранья
что без стука
двери отпирает
а с самой такая
сука выпирает
что готов
порезать
порубить
пошинковать да мясо
дрябловато для
изысканного вкуса
надо бы в неё
побольше соусу
кто-то
постарается
и блондинка
динька звякнув брякнув
всё равно на ней
лежит эмбарго
я же одиноко
эмбрионом
при папахе в
бурке
в мелкорокерских
журнальчиках про
native
в огоньке и
новом русском – протяните
те
преподнесённые пираньей
в интернете
что ж прощай
кристина фейерверком
просверкнувшая
налогом федеральным
и явлением себя
не инфернальным
но банальным
в платье бальном
приглашу тебя на танец
только где-то за
углом тебя натянут
но и даже и на
это не надеясь
ни на голую
натуру
замотала твои
кадры сука ленка*
мне осталась
только голая коленка
да и та ценою в
тыщу лазер-принтом
что же,
принято...”
/21 апреля 1997/ |
(“пиранья-2”, а также кусок в “сиренах”, зачином к “лордвилльским эклогам”,
неопубл.)
*
сарни, жена прозаика-поэта милославского, автор трёх “библейских картин” со мной
и сиренами; купленная мною “сусанна и старцы” ушла к какому-то одесситу,
коллекционеру-промоутеру валеры ершова... я остался – и без, и без...
“... 6.
но возвращаясь к
ноге
времён художника
ге
коего тут
крутили
с показом одной
картины
ты же уже на
двух
с ногами где дух
мой пух
увековечен сарни
себя с моделью
сравни
у надьки
побольше нога
и говорю я:
“га!...”
(ответом сосноры
тёмкиной
на аналогичную
тему)
твоё сияет бедро
размером оно с
ведро
(рифмой поэмы
“томь”
в шестьдесят
втором)
но ни бедра ни
ведра
сарни просрала
внедря
какому-то
гнойному дилеру /пидору?/
(за что ж я
платил динары?)
на тыщу меня
наказав
(оригинал
неказист
но мне бы хотя
бы копию
взываю я вопия)
харьковский этот
бомонд
у меня на глазу
как бельмо
(впрочем одним
не вижу
опавшую под
хвост вожжу)
и нет ни
кристины ни
картины с ляжкой
её
мне тяжко а лира
поёт
поэта лажает
сарни
...............
“ |
... и
т.д., аутоцитацией, в разделе (“узле”):
ПОСЛАНИЕ ИЗ ЛОРДВИЛЛА С ЗАПОЗДАНИЕМ НА ГОДЫ
ИЛИ
СТУПНИ КРИСТИНЫ
(поэма
в поэме)
– ещё
одной многоглаголющей главой неиссякаемых “Сирен”...
– не
оставлять же на прокорм эммам герберштейн, эти девушки посещают меня лишь как
“одноразовые шприцы” – отсосала “яни” и (или) “ини”, и с глаз долой, навсегда
уже...
...
параллельно в том давнем 90-м-91-м писалось (зачем-то цитируемое в
редактированных мною дневниках путешествия толика шиманского на лошадке, мерине
ване, через всю америку, тиснутых за стольник (?) в “вечернем нью-йорке” и
запроданных в “звезду”, за копейки ж (цитируемый “цветок...” остался
неоплаченным); рублёвый гонорар за оные пропивался шиманью совместно с уфляндом
и ерёминым – один с палочкой, другой вовсе на костылях... цвет русской
литературы, мои учителя 50-х...):
ЦВЕТОК И
ПЛОД ГРАНАТА СОСЦЕВ ТВОИХ
“и эту
грудь твою, гранату блаженства...”
(Бестужевъ-Марлинскiй)
ребёнок, надо попоститься
чтоб
до полу не опуститься
“пока
тщетно тщится мать
сок
гранаты выжимать”
(к.п.)
“Известный советский ученый П.М. Жуковский на острове Родос наблюдал древнее
изображение богини плодородия с большим количеством сосцов, напоминающих сочные
семена граната.”
(“Наука и
жизнь”, №4, 1990, стр. 158)*
7. ... И
она пришла тихонько, открыла у ног его, и легла.
8. В
полночь он содрогнулся, приподнялся, и вот, у ног его лежит женщина.
9. И
сказал ей Вооз: кто ты? Она сказала: я Руфь, раба твоя; простри крыло твое на
рабу твою, ибо ты родственник.
(Книга
Руфь)
8. ... А
ты взыскиваешь ныне на мне грех из-за женщины.
(2-я
книга Царств)
14. И
отправил Давид послов к Иевосфею, сыну Саулову, сказать: отдай жену мою Мелихолу,
которую я получил за сто краеобрезаний Филистимских.
(2-я
книга Царств)
21. И
любил Ровоам Мааху, дочь Авессалома, более всех жен и наложниц своих; ибо имел
он восемнадцать жен и шестьдесят наложниц...
(2-я
Паралипоменон)
ИЗ КНИГИ
“ЕСФИРЬ”
6. Белые
бумажные и яхонтового цвета шерстяные ткани, прикрепленные виссоновыми и
пурпурными снурами, висели на серебряных кольцах и мраморных столбах.
7.
Золотые и серебряные ложа были на помосте, устланном камнями зеленого цвета, и
мрамором, и перламутром, и камнями черного цвета.
(Книга
Есфирь)
. . . . .
. . . . . . . . . . .
– и
сказал он: войди, наложница моя, возляг со мной на ложе пурпурное, и умащу я
тебя смолами аравийскими, и возжгу черные свечи из жира почечного баранов, и
упою тебя винами моавитянскими, и тело твое будет как кифара под рукою моей, и
возрадуешься ты, о любовь моя, ласке моей.
– и
ответила она ему: а что скажет мать моя, узнав о прелюбодеянии нашем, и как буду
я смотреть в глаза людям мааретским, когда смерть предпочтительнее мне, нежели
бесчестие.
– и
сказал он: о любовь моя, когда ноги твои поют, а тело пляшет, когда плоть твоя
сливается с моею плотью, отринь отца своего и мать свою, и что нам взоры и
помыслы недостойных рабов наших.
– и
сказала она: подчиняюсь тебе, о мой господине, умасти сосцы мои елеем и миррой,
возляг на ложе мое и отворю я тебе.
– и
сказал он: о приди ко мне, желанная моя, и пусть взирают рабы и евнухи на
страсть нашу, и доколе горят черные свечи из жира жертвенных баранов, раздели и
утоли страсть мою, ибо скорбен я и устал.
– и
ответила она: раба я твоя, о господине мой, и пусть будет так как ты пожелаешь.
– и
познал он наложницу свою на ложе пурпурным виссоном украшенном, и воспряли
чресла его, и стонала она от страсти его, и не было конца черным свечам из
почечного жира баранов.
– но
взошедши, солнце осветило их, и увидел он, что то была дщерь его, и восплакал он
горестными слезами, и бия в грудь себя, восклицал: о сколь ложен был мир в душе
моей, о единственная, и так, раздирая на себе власы и одеяния, удалился он в
пустыню Синайскую, восклицая и плача.
– и пошла
она за ним в пустыню его, и сплетя венок из диких ветвей иссопа, надела на главу
свою, а одежды из пурпура сбросила прочь. и шла по стопам его день и еще день, а
он шел впереди, непрерывно бия себя в грудь и рыдая.
– и дошед
до отдаленной пещеры, где лишь гиены гнездились, пристанище себе найдя, возлег
он на голые камни, камень же положив в изголовье и ни толики хлеба, ни капли
воды не имея с собой.
– и вошла
она, венком из иссопа украшенная, и встав пред ним на колени, говорила так: о
возлюбленный мой, солнце лучей моих, среброкудрая луна уже висит над пустыней
нашей, войди же и сделай, дабы сердце и плоть моя утешились, ибо раба я твоя, а
ты господине мой.
– и не
ответил он ей, ибо лежа на острых камнях и терниях, помышлял о творениях своих,
и не отверзлись уста его, и не воспрянули чресла его.
– и ушла
она от пещеры его, в венке из иссопа, ибо было ей 14 лет, а караванщики, видя
наложницу сию, взяли ее в свой караван и доставили к матери ее.
– и львы
и гиены пожрали тело и кости его, и вновь поселились в пещере, где и посейчас
живет их великое множество.
– о
любимая моя, тело твое подобно курдючному жиру баранов, уста твои
нераспустившемуся цветку граната, груди твои золотым кистям винограда, глаза
подобны таковым же газельим, ноги подобны колоннам мрамора паросского, живот
твой как чаша, налитая белым хиосским вином, о любовь моя, умащенная мирром, в
венчике иссопа, благовония иби, хессанта, нудеба исходят из уст твоих, о
наложница скорбного ложа моего.
– и мать
ее, приняв ее от караванщиков, омыла стопы ее, упитанного тельца заколола, и
служанки ее заплели ей десять косиц, и покрыли голову ее, и двумя ефами ячменя и
проса осыпав, приуготовили к свадебному пиру, и стала она женой человека по
имени Ефъ, и роди ему сыновей и дочерей числом до четырнадцати, и род ее
продолжался в потомках, а первыми сыновьями были Нух, Абой и Егда.
– о
любимая моя, цветки граната осыпаются на землю, шакалы и гиены тревожат
половинную луну, о наложница моя, догорели все свечи, плечи твои согнуты под
бархатным покрывалом Дамасска.
– о
любовь моя.
– о
любовь моя.
/июнь
1990
къ
годовщине.../
* О
СОСКАХ: МОЛОЧНАЯ ЖЕЛЕЗА (многогрудие)
“У
некоторых народов дополнительные молочные железы встречаются особенно часто. Их
имеет почти каждая четвертая или пятая японка. ...
Недаром фригийцы изображали Великую мать богов и всего живущего на Земле, богиню
Кибелу, олицетворяющую плодородие, в виде молодой женщины с семью грудными
железами. Впрочем, каждая современная женщина капельку Кибела...”
(Сергеев, в: А. Флегон, “За пределами русских словарей”,
Flegon Press,
1973, стр. 198)
– в
картинах художника В. Некрасова (Ново-сибирск-Ленинград-Нью-Йорк) их, желёз –
грудей, неизменно 6.
(См. в
Антологии, тт. 2Б, 3А, 5А)
– а на
скульптуре Шемякина “Кибела”, стоящей в СоХо – восемь двойных рядов, и не
счесть...
–
параллельно писалось (но нигде не цитируемо и не опубликовано), абсолютным
“критическим реализмом”, паче физиологизмом и натурализмом, в той же
гипер-лирической поэме 1989-92 гг.:
“... И СНОВА:
– почти по
булату шалавовичу –
девочка плачет
папа засадил
её утешают
а папа ебёт
девочка плачет
к ним зашёл
сосед
папочка за
дверью
а она сосёт
девочка плачет
глядя на экран
а папочка скачет
сзади как баран
девочка писает
в ванной не одна
папочкою давится
вся гортань
полна
девочка плачет
шарик улетел
папочка смеётся
снова захотел
девочка плачет
мама крепко спит
папочка всё
тычет
хрюкает сипит
девочка плачет
а папочка рад
мало ему пипочки
в попочку и в
рот
девочка плачет
девочка живёт
гладит волосатый
папочки живот
девочка пляшет
нет у ней души
а папаша пашет
сняв с неё
джинсы
голенькое тело
маленький живот
папочка при деле
девочка живёт
девочка
волнуется
шубка на меху
а шарик вернулся
а он похож на
хуй
/23 июня 90/ |
– и до
того, там же, той же – за год:
* * *
прутик с
дырочками, свисточек
для меня ты
почти святая
потому что себя
не зная
как листочек
нежна
как цветочек
ну а я-то себя
уж знаю
изнывая
верблюдом от зноя
ты прозрачная
вся сквозная
словно
прорванный слой озона
не грозою –
дождиком пахнет
когда ты
открываешь пах мне
мне уютно как в
красной пахре
переделкине –
где, не знаю
в коктебеле –
волошиным, вошью
и ищу я тебя
наощупь
вроде бы совсем
ощущаю
сяжками усиками
ощупывая
насекомый –
тебя, незнакомку
по пустынным
листам искомую
мою самку,
соломку – кою
я тащу, муравей,
исконно
быть бесполым –
жить бесполезно
потому я несу
железный
крест – на нём
пуповина из мяса
крест погнулся и
член измялся
и не члеником в
этот прутик
знать, какой
меня бес попутал
ты попутчица, я
же – спутник
и тяжёл на
мерине потник
пообедал я нынче
плотно
а какой с меня
слесарь, плотник
я лежу, свою
плоть уплотняю
ты же мнишься
мечтой, утопией
утонуть ли в
кадушке с пивом
тако стонут
стихи сопливо
а любить тебя
особливо
прошепчу я
иначе: спи, мой
спи мой ангел –
ну нету крыльев
ох, далёк этот
берег крымский
и любовь к тебе
криминальная
и оральная, и
анальная
спи, в анналы
зачтётся нечто
то, что я не
доверю почте
только пухнет
циррозом печень
только бухнут
мочою почки...
/1 августа 1989/ |
– всё
было провидено, прочувствовано, вплоть до слепоты грядущей (в дни путча 91-го),
набормотано, напророчено:
ОСЛЕПШИЙ ВОЛК И
ОБЛАЧКО В НЕБЕ
(молитва наощупь)
мне видимо Бог
запрещает любить
чтоб мог бы я
волком от боли той выть
я волком бы
выгрыз и сердце за то
что в нём
обретаешься ты
не волк я не
волк я тоски моей вой
чтоб мог я как
голубь курлыкать с тобой
чтоб петь тебе
песни как тот соловей
живой и телесной
до самых бровей
но Бог не даёт
мне а дьявол велит
и боль моя в
сердце поёт и палит
художник с
палитрой поэт с языком
а я о тебе
говорю на каком
о тонкое облачко
в небе глухом
и боль достаёт и
поёт глубоко
о тонких коленях
и тонких руках
и тёмная зорька
в слепого очках
и око не видит и
ухо неймёт
рука моя в
тщетном движеньи немеет
не волк я не
волк я готов себя съесть
и выпить всё то
что в наличности есть
художник рисует
поэт говорит
но кто нас
рассудит кивком головы
улыбкою робкой
что радость вселит
но Бог мне
поверить в любовь не велит
не верю не верю
не волк я не волк
а только какой
же тебе с меня толк
о красная
шапочка в море тоски
тебя и себя
разорву на куски
и капают красные
капли на холст
художник
спокойно рисует мой хвост
пусть вырваны с
корнем резцы и клыки
и волосы спутаны
с потом в клубки
пусть плачу как
голубь – но когти мои
вонзятся
вонзятся в колени твои
раздвинув
разинув – и в небо мой вой
и тихо поникну к
ногам головой
не волк я не
волк я шепну языком
а я тебе ласки
творил на каком
но нем мой язык
я ослеп и оглох
лишь в небо
взмывает протяжное ооооох
о нежное облачко
в море тоски
художник упорно
рисует клыки
/1.17.8.7.89/ |
– та
ещё, красная шапочка и её розовая пипочка (и папочка, папочка)...
(глава
“тонкое облачко и робкий прутик”, первая книга “поэмы АДА”...) |