Константин К. Кузьминский

“ПИСМО НА ДЕРЕВНЮ ДЕВУШКЕ”

   

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44

 

 

   

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ:

“2 МОНОЛОГА К-Ы И К-А”

 

                                               “<Девочкина> красота спасёт мир.”

                                                                                                  (ф.м.д.)

 

1. МОНОЛОГ КРИСТИНЫ, ОБРАЩЁННЫЙ К КОЛУМБИЙЦУ ФЕДЕ /ФОТОЛЮБИТЕЛЮ/

 

дяденька достоевский сделал мне больно    маменька привела меня в баньку    дяденька стоял там    в бороде и голый    у дяденьки от живота торчал такой белый длинный    и с красной головкой    он взял меня за ножки    другой дяденька положил меня на полок    он дяденька достоевский сначала кусал    потом пихал пальчиком    мне было больно    дяденьки достоевского борода лезла мне в рот    очень щекотно и она кололась     я его пихала руками    в рот    он сосал пальчики    потом он руками взял меня за ноги    я плакала    маменька говорила мне не будет больно    дяденька тянул мне ножки в разные стороны    щекотал усами живот    борода кололась очень     он дяденька достоевский сначала лизал а потом как укусит    мне было больно    а дяденька своим длинным и белым    всё пихал    в подмышки    под шейку    потом щекотал пупок    мне было смешно и щёкотно    он пихал как палкой в пупок    а ножки держал и растягивал    а потом в дырочку между ножек    сначала языком потом пальчиком потом этой белой длинной палкой    я плакала    а дяденька запихнул всю её в мою дырочку которой писяют    я кричала я плакала я пихала пальцы ему в рот я думала    я    больно    ой    я    дяденька    дяденька федя    мамочка    оттуда всё потекло    дяденька меня раздавил    как пилой    и всё время    взад назад    я    больно    дяденька    я лопнула    из него потекло горячее    из него всё текло    в живот в дырочку    больно    мамочка    дяденька    и ещё один дяденька который влез мне им в рот    он толстый и противный    солёный и пахнет воняет    мне больно    мне дышать нечем    они всё пихают    дяденька    дяденьки    мамочка    я пода...  подавилась     оно горячее    и невкусное    и воняет    я кашляла    а мне было больно    дяденька достоевский встал    у меня всё болит    он стал меня всю лизать     щёкотно и мокро    мне холодно    маменька говорит    дяденька даст конфетку    я не хочу конфетки    я вся лопнутая и меня тошнит    у меня болит между ножек    дяденьки ушли в предбанник    мамочка меня гладит    я не хочу    у дяденьки такой смешной цилиндр    и усы с бородой которые щёкотно    а рукавички со всеми пальчиками    такие жёлто-беленькие    и трость     такая палочка с костяным набалдашником    дяденька не суйте в меня тросточку    дяденька мне больно    дяденька достоевский не надо    мамочка    дяденька и ещё один дяденька    и ещё три дяденьки    не надо совать в меня тросточку    не пихайте    у меня там всё болит    дяденьки    я не хочу конфетки    я хочу писать     дяденька не надо тросточкой    и рукавичками    дяденька смеётся    дяденька гладит маменьку    маменька говорит у нас будет много денег    и конфеток    я не хочу конфеток    мне больно    дяденьки с дяденькой достоевским уходят    я хочу пить     я хочу писать    я хочу спать     мне больно    дяденька

 

(ф.м.достоевский, “бесы”, неопубл. стр.)

 

/2 мая 1995/

 

2. ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МОНОЛОГ КРИСПЕНА, ОБРАЩЁННЫЙ К НЕМУ ЖЕ

 

дяденька достоевский сделал мне больно    маменька привела меня в баньку    дяденька стоял там    в бороде и голый    у дяденьки от живота торчал такой белый длинный    и с красной головкой    он взял меня за ножки    другой дяденька положил меня на полок    он дяденька достоевский сначала кусал    потом пихал пальчиком    мне было больно    дяденьки достоевского борода лезла мне в рот    очень щекотно и она кололась     я его пихал руками    в рот    он сосал пальчики    потом он руками взял меня за ноги    я плакал    маменька говорила мне не будет больно    дяденька тянул мне ножки в разные стороны    щекотал усами живот    борода кололась очень     он дяденька достоевский сначала лизал а потом как укусит    мне было больно    а дяденька своим длинным и белым    всё пихал    в подмышки    под шейку    потом щекотал пупок    мне было смешно и щёкотно    он пихал как палкой в пупок    а ножки держал и растягивал    а потом в дырочку между ножек    сначала языком потом пальчиком потом этой белой длинной палкой    я плакал    а дяденька запихнул всю её в мою дырочку которой какают    я кричал я плакал я пихал пальцы ему в рот я думал    я    больно    ой    я    дяденька    дяденька федя    мамочка    оттуда всё потекло    дяденька меня раздавил    как пилой    и всё время    взад назад    я    больно    дяденька    я лопнул    из него потекло горячее    из него всё текло    в живот в дырочку    больно    мамочка    дяденька    и ещё один дяденька который влез мне им в рот    он толстый и противный    солёный и пахнет воняет    мне больно    мне дышать нечем    они всё пихают    дяденька    дяденьки    мамочка    я пода...  подавился    оно горячее    и невкусное    и воняет    я кашлял    а мне было больно    дяденька достоевский встал    у меня всё болит    он стал меня всего лизать     щёкотно и мокро    мне холодно    маменька говорит    дяденька даст конфетку    я не хочу конфетки    я весь лопнутый и меня тошнит    у меня болит между ножек    дяденьки ушли в предбанник    мамочка меня гладит    я не хочу    у дяденьки такой смешной цилиндр    и усы с бородой которые щёкотно    а рукавички со всеми пальчиками    такие жёлто-беленькие    и трость     такая палочка с костяным набалдашником    дяденька не суйте в меня тросточку    дяденька мне больно    дяденька достоевский не надо    мамочка    дяденька и ещё один дяденька    и ещё три дяденьки    не надо совать в меня тросточку    не пихайте    у меня там всё болит    дяденьки    я не хочу конфетки    я хочу писать     дяденька не надо тросточкой    и рукавичками    дяденька смеётся    дяденька гладит маменьку    маменька говорит у нас будет много денег    и конфеток    я не хочу конфеток    мне больно    дяденьки с дяденькой достоевским уходят    я хочу пить     я хочу писать     я хочу спать     мне больно    дяденька

 

(ф.м.достоевский, “подросток”, неопубл. стр.)

 

/3 мая 1995/

 

КОММЕНТАРИЙ:

 

  “Анна Григорьевна Сниткина,

  Горлица среди ворон...”

  (не помню, кто-то из дам... ирэна сергеева?...)

 

  “Анна Григорьевна Достоевская стенографировала, переписывала начисто произведения мужа, вела дом, растила детей, занималась финансовыми делами, успокаивала и утешала раздражительного Федора Михайловича, охраняла его во время эпилептических припадков. <Он> содержал еще семью умершего брата Михаила и нигде не работавшего оболтуса пасынка, помогал пьющему брату Николаю. В доме никогда не было денег; чтобы купить молока детям, Анна Григорьевна относила в заклад свою единственную теплую юбку и единственную хорошую пару брюк мужа.”

(“Экстра-пресс”, “Одна сатана”, “Интересная газета”, №114, 24-30 марта 1997, стр. 7)

  – и приводила к нему 13-летних девочек?... Помимо оплачивания карточных долгов? (что-то там и об этом значится, в нынешних публикациях...)

... я ж говорю: “что-то там значится”... –

“Писателю было тогда 45, его невесте – 20. Но Анна любили и терпела все его выходки: карточные проигрыши, бедность, ревность, СЕКСУАЛЬНЫЕ КАПРИЗЫ...”

(“Знаменитые мужья секретарш. Терпеливая Аня”, “СПИД-Инфо”, №1, 1999, стр. 15)

 

   ... своё 50-летие я встречал не “по Дюма”, а по Достоевскому: сидел в чёрном халате своём* на берегу Атлантического и дул в тромбон под пронизывающим ветром... рядом топтались покаявшаяся (за месяц до того) девочка, в сопровождении неизменной мамочки-математички, Мышь же на ветру жарила шашлыки для двух гостей: львовского художника Шаррада и последней подруги Довлатова, Алевтины... 16 апреля 1990-го...

* пошитом киевским дизайнером игорьком русановым, которому девочка дала, “на тип” – за пелеринку к платьицу на 16-летие, оплаченному мною (двумя гравюрами шемякина и полутыщей кэша?)...

 

... “играя на трубе...”:

 

ГОРОДА МЁРТВЫЕ (6)

 

и – “Тогда я заглядывал вбок...

над болтающимися буферами.”

(А.Битов, “Грузинский альбом”, гл. “Прямое вдохновение”, Тбилиси, “Мерани”, 1985, стр. 87)

 

“... и половых вкусов гостеприимной семьи. И на этой счастливой и приветствуемой мною невозможности проникнуть глубже я с удовольствием ограничу...”

(А.Битов, “Уроки Армении”,  Ереван, “Советакан грох”, 1978, стр. 83)

 

“принимала она антипозы

вертикалью струилось вымя...”

(Автор, “Студентка по обмену”, в антологии “Поэзия русского зарубежья”, сост. Глезер и Петрунис, 1980-е, лень искать)

[с опечаткой: “вертикально”], стр.?)

 

“в ресторане баку на боку...”

“... самолёт уже – не самолёт:

от соска отстегнули пропеллер.

одногрудой женщиной в лёт –

сбита блажь, отходную спели”

(слава лён, по памяти, 1969)

 

“Мразь лимитная!”

(Е.Австрих, “Иже с ними...”, СПб, 1993, стр. 26)

 

уроки еревана и бакы

где барды поправляют кушакы (курдюкы)

куда мы не поедем ангел мой

ни на седьмое ни на первомай

 

я путешествую но лёжа на боку

о даже мысль не заведёт в москву

“от пулкова – до волкова”, аминь

сказал для тоньки гриша капелян

 

по поводу кузьминского турне

а я лежу играя на трубе

весь в помыслах нечистых о тебе

а ты свежа как репа и турнепс

 

из привезённых люською семян

взошло одно лишь посажу в себя

той терпкой репки сладостная плоть

не приведи испробовать господь

 

я путешествую по мёртвым городам

по мёртвым усыхающим морям

историограф паче геродонт

торчу как вымершая птица дронт*       (не по п.катериничеву, а до)

 

псоглавцы окружающие мя

сирены что хотят меня ням-ням

киркеи превращённые в свинью

мне вымя и влагалище суют

 

я путешествую по вехам по векам

уже немало в жизни повидав

но что я видел – выцветший лаваш

и в “ятагане” на стене палаш

 

уже одно незрячее не зрит

а ты в гробу ему абу насри

китайских почек розовый нефрит

и нефертитица мне не фартит

 

увижу в кои – тут же и конец

проскачет предо мной конём юнец

и шаху остаётся только мат

и дочка превратившаяся в мать

 

спустя шесть лет дала поэту керн

в неё он вставил вяловатый хер

“о чудное мгновенье” коли вульф

ея пред тем лишил и плев и вульв

 

амалия размер сорок шестой

калипсо полихрони что шестом

торчала без грудей но жуткий нос

ему не славу байрона принёс

 

я с ризничем на пестеля блевал

напротив дома бродского – бо монд

и дом мурузи перед нас бледнел

подъезд парадный пялился бельмом

 

куда ни глянь в неглинку попадёшь

иль в динку что родилась попадьёй

иль в антологию дер тодта / евтуха

иль утконоску брудно еву трахать

 

мне трудно книги открывать затем

что игрища со словесы затеяв

и ниву не родящую засеяв

очки снимаю кои запотев

 

скрывают от меня твои красоты

молочны полушарья за корсетом

я надеваю чёрные не зря

ни пяди тела твоего не зря

 

вот та земля по коей я скитаюсь

истоптана загажена скотами

отснята вдоль и поперек но карт

не спросишь у какого-то козла

 

ни новошахтинской лимитчицы на стенку

повесившей портрет мой наизнанку

под каковым другим она даёт

и стонет и рыдает и поёт

 

брожу по этим городам и весям

всё вычислив и вычитав и взвесив

поскольку мир неотвратимо тесен

тесёмочкой скрывает буфера

 

ах буфера стучали и стонали

от белореченской до харькова стояли

и одеяло не с тебя стянули

там воши эскадроном выступали

 

ты привезла их харьковских нью-йорку

взамен же крабов волочёшь в игарку

прыщи на теле и один на морде

сосцов рубины отдаёшь в огранку

 

мой город но который брайтон? остин?

гниют довлатова в нью-джерси* кости

а ося позаботился о сём

он поселился кладбища напротив**

 

одоевцева кинула фортель

прямым на волково где ольга форш

поближе к блоку и к чекистам на бочок

она лежит о мёртвых же молчок

 

я помнится гулял по боро-парку

по кладбищу пока любовь баралась

с кристиною-бисечкою я был

один и этим усмирял свой пыл

 

искал на нём алмазы диаманты

нашёл рубины яхонты топаз

и диалектика явилась диамата

в сих незамысловатых топонимах***

 

но помнятся твои холмы долины

ущелья /щели/ и дубравы влас

по коим глад томит неутолимый

когда тебя ебут не в бровь а в глаз

 

о если б в рот! – давыдова вскричала

опять мой ангел пушкин ты прости

неутомимо пни ты корчевала

и сучья зажимала ты в горсти

 

прости я не поеду в город харьков

ни паче в златоглавую москву

харон перевезёт тебя там харят

а я по харитонову живу

 

и странствия закончены весь путь мой

нехай по ветру разовьют мой прах

пою о жизни млечной и беспутной

о смерти в незнакомых городах

 

/4 июля 1994/

 

* в бруклине, на каком-то из еврейских кладбищ

(поправлено Мышью; я на кладбища живьём не ходок – разве по требованию девчонки, см. выше)

** не повезло: за прах дрались нью-йорк, санкт-петербург, стокгольм и венеция (я предложил – четвертовать! на хуй), упокоился рядом со своим любимым эзрой паундом (как герцль – рядом со скорцени, в вене)...

*** Прим. позднейшее:

“Такие фамилии, как Рубинштейн, Гольдштейн и Сильверштейн прямо свидетельствуют, что евреи воруют рубины, золото и серебро по всему миру.”

(Мозес Штерн, “Почему еврей защищает анисемита?”, “Мост”, №1(120), 1-10-1999, стр. 11)

... мои друзья, фромер или розенштром (или зоншайн? не помню, кто из троих) рассказывали мне иное: что местечковых евреев в германии награждали противными фамилиями-кликухами и фиксировали таковые в бумагах, евреи же платили живую денюжку, чтоб сменить фамилию на поприличней, поблагородней... а не потому что все поголовно были ювелирами...

 

хватит. вернёмся к чистой лирике, того же автора:

... и ещё две главки из “Сирен”, дабы разрядить перед лирикой:

 

ГОРОД-1            

 

                ... в городе где ни подруги ни друга

                ... в городе мёртвом как храм на крови

 

                ... где белая жопа эмблема с прыщами

                ... а красная жопа с соплями любви

 

                ... в нас никогда соловьи не кончали

 

было любовью и было вначале

пел электрический нам соловей

соло на сисе и нас повенчали

кольца наручников мёртвый сабвей

 

кольца садовые харькова плешка

трупом царевны в хрустальном гробу

выпадет разом орёл или решка

нашу ничто не решает судьбу

 

чёрные розы французов засосы

нежной ладошкой промежность прикрой

ставит фотограф в тебя или в позы

свистни в два пальца и в голос запой

 

доллары франки рубли и дублоны

купишь дублёнку в дублине ты

зуб твой молочный зуб твой дуплистый

купит исподнее шузы пальты

 

пять чемоданов и нет ни болонки

шляпной картонки и нет якорей

знаешь у турков в моде блондинки

встретимся в триполи и анкаре

 

чёрная роза поёт над стамбулом

розу поели тебя поебут

я на панели ты на шинели

что ты пытаешь меня и судьбу

 

помню глаза но они не синели

вроде бы карие точно ништяк

роза шпинели и роза панели

что там поэты одна нищета

 

встретит тебя армянин в мерседесе

мордой отвратной с кольцом золотым

тешишь не тело тешишь ты беса

с рокером вдутым качком заводным

 

тысяча долларов тысяча палок

зубы на полку и – по кольцу

голос твой тонок волос твой жалок

/бэллы словами/ – “доверясь концу”

 

жутко поёт самолёт улетая

город весенний в летнем говне

в небе невинным облачком тает

та что давала всем но не мне

 

/1-2 июля 1994/

(“Сирены”, зачином к книге 2-ой, “Города”)

 

 

СИРЕНЫ ЗАМОСКВОРЕЦКИЕ

и рваная её фенечка

 

     “Излучистый фардж* – это такой, в верхней части которого находится изгиб подобный тому, что есть у козла (?). Женщина с таким фарджем вертит бедрами налево и направо.”

* Фардж – женский половой орган.

(“Благоухающий сад для прогулок мысли ученейшего шейха Сиди Мухаммада ибн Мухаммада ан-Нафзави”, перевод с арабского Д.Микульского, М., “Полина М”, 1993, стр. 382, 436)

 

она призналась мне и в этом

её подмышки пахли потом

невыносимо быть поэтом

и не гераклом но геронтом

 

сокроется за горизонтом

то что сегодня было этим

томим виденьем юной тити

но там вдали за геллеспонтом

 

протянутся незримы нити

меж двух столиц на этом глобе

когда моление о глебе

нам пропоёт незвонко нетель

 

сирен русалий в повечерье

сирен сиречь ревущих звуков

садится самолёт во внуково

неся в себе цветок дочерний

 

отпочковавшийся от почки

танцуют девочки от печки

и печки лавочки цветочки

и голос мёртвый голос певчий

 

так в почернении речений

по-рачьи очи прячем в плечи

зане сих глобусов свеченье

циррозом разъедает печень

 

и в меланхолии мохнатой

листом бегонии власатой

во сне является манхэттен

в своей одежде полосатой

 

лабают оберманекены

в спирали лейбница напрасно

твой рот отнюдь не яркокрасный

но нежнорозовый манящий

 

и неподвижно выраженье

лица не тронутого гримом

и невозможностью сближенья

меж патриархией и римом

 

лети мой ангел легкокрылый

к пустующей на лето парте

к ларькам пивным и логарифмам

... и не найти тебя на карте

 

2.

 

рваная фенечка и четыре очка

златое колечко в ребячьем пупочке

невозмутимостью глаз ожгла

заморочка присуха примочка

 

причмокивая ротиком жвачку сосёшь

сольёшь за собой и спасибо сюся

ангелом розовым с открытки сошла

и с обдолбанными рокерами тусуешься

 

дым коромыслом и дом столбом

мосталыгой быка на бульварах садовых

на стекло не сядешь – иным стеблом

по стопам распутиных и асадовых

 

не верзи мне детка яловой кирзой

кольца с бирюзой нынче вышедши из моды

на прикид смирновской козлит кобзон

и в подоле у девочек московских мокро

 

из уфы заухает урфин джойс шевчук

швейной володарского не пошить версачи

подожди кристиночка я тебе шепчу

растворись во мге возвертайся

 

шарик не в ту сторону вращается аминь

вынь да положь на причинное место

до свиданья друг мой до парижа мон ами

свято место не бывает пусто

 

3.

 

в дублине трилистником зелёным губя

ирландский католик полюбил гуся

вот и вышла куся в пэнтихузы вся

шузы надела карамель сося

 

дублинцы и люберцы пошли в скопцы

птицы скопы или колпицей с копыт

скобы деревянные на них гробы

а над старым дублином шумят дубы

 

поменяли фунты долларом на рупь

не губи кажи мне перламутр губ

гули-гули голенькие теряют пух

и летят в ирландию стаи мух

 

на стерво зелёного острова весны

баснословны дудари язык вонзив

в тело флейты голое где восемь дыр

а в надире острова повис вампир

 

пауки сплетают тенеты снов

спи моя печальная не надо слов

только лист зелёный приклеился к руке

ящерка солёная вьётся на лобке

 

пирожком слоёным таешь ты во рту

горько и бессмысленно глядеть в темноту

где ни зги не видно ни мологи ни мги

только монологи мне мудят мозги

 

не верзи зелёная не надо морщить лоб

всё на свете олово и слово и стёб

но молчанье золото дарю горстьми

персики молочные зажать перстьми

 

далеко до дублина дубиною свирель

жизнь наша загублена пением сирен

 

поворотом матки под прямым углом

горло моё заткано словом серебром

 

(в ночь на 9-ое iуня 1994)

(“Сирены”, книга 1-я, “Трансформации”)

 


   
назад  

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44

 

дальше

 

на главную