ВОЛЬПИН
Помимо
бредятины и отсебетины, написанных мною о Есенине-Волъпине, с
удовольствием привожу письмо самого поэта, тем более, что это касается
серьезных материй:
27 марта 1979
г.
Глубоко
уважаемый г-н Кузьминский!
Отвечаю на
Ваше письмо от 11 февраля с.г. Жаль, если с опозданием. Впрочем -
большую часть последнего месяца я провел в поездках по стране и отвечать
не мог.
Я, конечно,
рад Вашим стараниям включить мои стихи в антологию, особенно если таким
путем удастся исправить некоторые искажения, допущенные издателем
"Весеннего листа". О них и пойдет речь.
Но, прежде
всего, замечу, что никакого "Крокодила в Нью-Йорке" я никогда не писал и
только из Вашего письма узнал о таком стихотворении. Отнеситесь к этому
соответственно - а если знаете текст, прошу сообщить мне его. В печати -
если ничего не появлялось, пусть и не появляется.
Поправки к
книге "Весенний лист".
|
Напечатано |
Должно
быть |
Титульный
лист |
Есенин-Вольпин |
Вольпин |
стр. 23 |
Полумальчик -- полуспрут
/тире/ |
Полумальчик-полуспрут
/дефис/ |
стр. 46 |
ты! |
Ты! |
стр.
54 |
Ты
взлетел, взглянул |
Ты
влетел, взглянул |
стр.
64 |
Я
ждал безгласно |
Я жил
безгласно |
стр.
78 |
за
скалою над которой |
за
скалою у которой |
стр.
114 |
не
говоря о Ленине |
не
говоря уже о Ленине |
Ясно, что
только четыре последние поправки существенны. Самая последняя относится
не к стихам, а к трактату, о переиздании которого нет речи. Но стихи, в
которые должны быть внесены три предыдущие /"Ворон", "Разбито сердце..."
и "О сограждане..."/ я хотел бы видеть переизданными, так как отношусь
нетерпимо к искажениям моих текстов. /Впрочем, географическую ошибку со
скалой допустил тогда я сам; исправив ее в конце 1959 г. - в результате
тюремной встречи с одним реэмигрантом, побывавшим в Гибралтаре - я не
имел возможности сообщить об этом издателям./ Остальное - опечатки.
Если Вам
неудобно переиздавать какое-либо из упомянутых стихотворений, прошу
опубликовать именно указанные исправления - любым способом, например,
путем помещения в антологию отрывка из этого письма.
В остальном -
прошу печатать без новых искажений. Буду рад получить своевременно
корректуру.
Фамилию -
Вольпин - прошу восстановить, как поэт, я существую только под этой
фамилией.
Ассоциации -
не всегда благо.
Прошу также
иметь в виду, что я посылал стихи и "Свободный философский трактат", в
виде двух рукописей, без какого-либо титула для стихов, на Запад, не
имея в виду никакого определенного издателя. Так что название книги
"Весенний лист" - не мое.
Я не исправляю
здесь английского перевода, как не вношу поправок своей фамилии в
тексты, написанные не мной.
Если у Вас
есть вопросы - задавайте. Сейчас тороплюсь отправить. Сообщите более
точный адрес /ТХ - Texas?/ и номер телефона. Желаю успехов.
Искренне Ваш
А. Вольпин
Хорошо, что
получил это письмо. Таким образом, исправляется еще одна погрешность
данной антологии: легендарный Есенин-Вольпин — превращается в реального
Вольпина. И не в фамилии дело. А в характере.
Как мог такой
человек, сын, не знаю, как это по русски, of an eccentric poet, выжить,
сохраниться, пройдя эти лагеря, дурдома, ссылки - вероятно, по антиподии
характера, по сравнению с отцовским. И Солженицын выжил. Тоже математик.
Похоже, что математический, рациональный склад ума помогает в ситуациях
безумных. Я от армии прятался в сумасшедшем доме, по Гашеку, а вот мой
друг, шизоидно—гениальный математик Dr. Watson - сам пошел в армию, ибо
мог идиотически-рациональной системе армейской службы - противопоставить
свою, еще более безумную, но и более стройную. Математика - мать наук,
но и искусств тоже. Бах и Лобачевский - пересекаются. Когда-то мы с
Григорием Лукьяновичем Ковалевым ставили 33-хоборотную пластинку Баха на
78. Гармония не менялась. Начинали звучать хрустальные колокольчики. А
вот рязанский хор в той же ситуации превращался в свиноферму.
Поэтому и
ставлю я пластинку с авторской речью Вольпина, это письмо, чтоб
уравновесить весь бред интуитивный, что я нагородил в своих
предисловиях.
Кроме того, не
хочу оставлять письма господину NN, зав. архивом. Я их лучше сам
напечатаю.
Тем более, что
авторское письмо - это тоже литературный факт.
А Алик Вольпин сам меня
об этом просил.
КРОКОДИЛ В
ЗООПАРКЕ
/о
Есенине-Вольпине/
Есенин-Вольпин
- фигура легендарная. И никак не потому, что отец его был Сергеем
Есениным, скорее, напротив. Отношение к поэту Есенину он имел примерно
такое же, как поэт Роальд Мандельштам - к Осипу /о Юрии я просто
умалчиваю/. Сын знаменитости, либо однофамилец - хорошего в этом мало.
Много я видел сыновей. Сын Александра Прокофьева помер, опохмелившись
жидкостью для ращения волос, сын Николая Брауна поступил в фашисты, за
что посадили, сын Александра Фадеева застрелился, сын Льва Успенского
/мой крестный брат/ работает мясником, а другой утоп, но это всё сыновья
советских писателей. Сыновья же людей приличных /в особенности,
талантливых/ так не кончают. Сын композитора Прокофьева, Олег Прокофьев,
великолепный художник и к тому же, поэт /будет представлен далее/.
Говоря же о сыне Гумилева и Ахматовой, надобно отметить, что он
выдающийся историк, хотя кандидатские и докторские ему пришлось защищать
в промежутках между арестами. Имя отца и было их причиной.
Кто-то писал,
что сын Цицерона был запойным пьяницей, сыновья /и дочери/ Виктора Гюго
умерли в сумасшедшем доме, и т.д. Есенин-Вольпин был и в тюрьме, и в
лагере, и в сумасшедшем доме. Судя по стихам и по рассказам друзей, и он
выпивал /и выпивает?/. Но это не помешало ему быть математиком,
философом и, помимо всего, поэтом. Сейчас в сумдомах сидит больше
здоровых людей, чем больных. Я тоже там был. И Бродский. И Буковский. И
Плющ. И Горбаневская. Но Есенин-Вольпин попал раньше всех. Потом
Караганда. Потом Америка.
Как
рассказывала мне жена Туммермана, на Толстовской ферме он не пришелся .
Графини не любят поэтов. По характеру он - полная противоположность
отцу. Тихий и застенчивый. Отец жалел собак, сын - крокодилов. Помимо
раннего текста "Крокодил в зоопарке", у него еще есть поэма о крокодилах
в Нью-Йорке, которых богатые бездельники, по вырастании, спускают в
канализационную систему, чтоб избавиться от надоевших "pets" /так в
Америке называют всякую ручную живность/. Крокодил плачет в
канализационной трубе! Это пострашнее, чем "покатились глаза собачьи /
золотыми звездами в снег". Снег, все-таки, а не фекалий. Но ведь и
Россия Есенина и Есенина-Вольпина - вещи разные. Сын это почувствовал в
полную меру. В этом он предвосхитил "барачную школу". Если еще "Болотный
дед" мог бы быть написан и отцом, то уже первый же текст "По углам
заснули мухи..." принадлежит к явно другой эстетике. Датируется он 1941
годом, годом смерти /?/ Алика Ривина. С 1951 года Есенин-Вольпин, по
собственному признанию, "почти не занимался поэзией". Но его творчество
- звено между загубленными поэтами 30-х годов и возродившимися - 50-х.
Тексты поэта
приводятся по книге "Весенний лист", вышедшей в 1961 году в Нью-Йорке
/"A Leaf of Spring" by Aleksander Sergeyevich Yesenin-Volpin, Frederick
A. Praeger, Publisher, New York/.
ЕСЕНИН,
ПЕРВЫЙ ДИССИДЕНТ
Речь пойдет о
Есенине-Вольпине, как его описывает Владимир Буковский в своих мемуарах
"И возвращается ветер..." /если не вру/, о стихах его папеньки, о КГБ и
свободе, о памятнике Маяковскому, о Гинзбурге и еще о многих вещах,
которых я не знаю.
Мемуары
Буковского мне мало помогли. И писать-то Володя не умеет, и
рассказывает, в основном, о слежках, драках и погонях, а не о поэзии. Но
с него не спросишь. Диссидент.
Трудно
восстанавливать, я не Кювье, события немаловажные, свидетелем коих я не
был - по косточкам, по штрихам.
До Ленинграда
больше доходили слухи. Посадили кого-то у памятника Маяковскому.
Есенин-Вольпин опять в дурдоме. Галансков умер, В газетах ведь об этом
не сообщают, а если и сообщают - то в фельетонах. И в газетах -
московских, скажем, там, "Вечерняя Москва" или "Московский комсомолец".
Мы же читаем "Смену" и "Вечерний Ленинград", да и те мало, кто сохранял.
Надеюсь, в последнем, 5-м томе, удастся восстановить ряд этих
знаменательных публикаций.
А пока -
слухи. И факты.
Из Буковского
я выяснил, что Александр Есенин-Вольпин был "законник". О поэзии его
Володя ничего не пишет, и даже не цитирует. Меня же интересует, в
основном, поэзия. Послал письмо самому Есенину-Вольпину. Не отвечает.
Хорошая была
идея устроить чтения стихов у памятника Маяковскому. Пострадал за нее
Юрий Галансков. Хотя пересажали многих. Но Маяковский, не как символ
"истеблишмента", а как символ - бунта, много значил для моего поколения.
Через него мы ознакомились с пропавшим футуризмом. Ведь первый том-то -
все-таки вынуждены были издать! Хоть и очень он не соответствовал
предпоследним. И, естественно, символом поколения стал не Пушкин /"Боже,
царя храни!"/, а бунтарь Маяковский. Чтения сначала приняли на ура —
комсомол был молод, но вскоре уже зрелые дяди заподозрили - и начались повязы. Где-то, именно в середине 60-х, назревшая поэзия стала реальной
угрозой статусу кво. А сохранить его надо было во что бы то ни стало.
Полетели головы, Бродский, Галансков, Горбаневская... Сажали по причинам
разным, но причина была одна: в советском обществе поэзия - инакомыслие.
Орвэлл.
Есенин-Вольпин
появился слишком рано. Когда появляться было еще нельзя. И к 60-м годам
он пришел с солидным "файл", как говорят американцы. А по-русски
"досье". Будь он тихим математиком, сидел бы он тихо и не вздрагивая,
как, скажем, Сол. До поры, до времени. Но он был поэт.
Свобода ему
снилась. И не вдаваясь в литературные оценки его произведений /все-таки,
он больше математик, чем поэт. Как и Солженицын, скажем/, попытаемся
проследить его роль. Стихи-то у него датируются еще 40-50-ми, а вот
поэтическая /или стоит назвать ее "диссидентская"?/ активность -
датируется 60-ми. Вместе с Галансковым.
Опять попал из
огня, да в полымя. Такие люди, возникающие ко времени для других, несут
в себе заряд не, скажем, литературный, а - общественный. Тарсис,
например. Ну, что - Тарсис? Вполне - по стилю - советский писатель, как
и Максимов, или тоже Солженицын, например, но оказался - барабанщиком,
горнистом.
Есенин же
Вольпин - нестандартен и стихами. Это роднит его и с покойным
сюрреалистом Аликом Ривиным, и - с барачной школой 50-х. Есенин-Вольпин
- то "недостающее звено", которого мы тщетно ищем, чтобы определить нашу
преемственность.
2
Сергей Есенин
- другое дело. Если и был он символом - то лишь в середине-конце 50-х, в
период его истэблиширования. Но уже в 60-е он прочно был взят на
вооружение клубом "Россия", юными немытыми славяно/свино-/филами и
"Молодой Гвардией".
Я, который
вырос на Есенине /но тогда я глотал все подряд/, с 60-х годов уже
слышать не мог его фамилию. Потрудились над ним знатно. После Асадова он
стал, почитай, самый популярный поэт.
Есенинствовавшие Виктор Максимов и Сергей Макаров, оба 1941 года
рождения, уже "учленились" в Союзе, пьют и дебоширят на уровне своего
литературного кумира. Только без его таланта. Печатают, однако.
Поют Есенина.
Поют и перепевают.
У Ильи Левина
на обыске 25 декабря 1975 года, среди прочей криминальной литературы,
был отобран текст следующего описания:
"Стандартный
лист бумаги с машинописным текстом, который начинается со слов: "Ты жива
еще..." и заканчивающийся словами: "... Большого Дома силуэт." /из
выкраденного протокола/.
А я уж и забыл
про эту мулю. Братику моей супруги, есенинствовавшему, переписал я слова
Сергея Александровича, несколько поправив и осовременив:
Ты жива еще,
моя старушка?
Жив и я,
привет тебе, привет!
Нынче бьют по
воробьям из пушки,
Словно каждый
воробей - поэт.
Я
по-прежнему такой же нежный,
И мечтаю
только лишь о том,
Чтоб меня наш
вождь, товарищ Брежнев,
Не сажал в
проклятый желтый дом.
Я вернусь,
когда расправит ветви
По весеннему
наш старый сад,
И меня не
шлепнут на рассвете
Ровно
тридцать восемь лет назад. /1975 г./
И кончалось:
...........................................................
Впереди -
тюремная ограда
И Большого
Дома силуэт.
|
Целиком текста не
помню, справляйтесь в КГБ, да и за точность цитированного Есенина не
ручаюсь /см. в собрании сочинений оного/, да и не в этом дело.
Странным
оказалось другое: Есенина-Вольпина я тогда не читал, точнее, о нем не
думал, но "осовременивание" текста получилось как-то автоматически.
Вероятно, потому, что "желтый дом", "тюрьма", "решетки" - стали
непременным атрибутом современной поэзии. И когда " позднее, уже здесь,
я прочел биографию сына великого русского поэта, оказалось, что решетки
- это недостающее звено.
- - -
По углам
заснули мухи,
Жадно жрут их
пауки;
Чинят кислые
старухи
Пропотевшие
носки;
Головой тряся
плешивой,
Одноглазая в
очках
Поднимает
спор крикливый
О тринадцати
рублях.
Говорит, как
ведьма злая:
"Всякий
воровать горазд!"
Ей в ответ
твердит другая,
Что ни чорта
не отдаст
/Черный плат
надет на стерве;
Весь в
морщинах, рот обвис;
То ли сопли,
то ли черви
По морщинам
полились.../.
... Мальчик
спит под образами;
Ничего не
знает он,
И закрытыми
глазами
Точно в книгу
смотрит в сон.
...
Одноглазые злодейки
Будто штопают
носки,
А в углах -
четыре змейки
Засыпают от
тоски,
А снаружи -
холод лютый,
И проходят
стороной
Полулюди,
полуспруты,
Все ломая за
собой...
... Пожалели
б хоть младенца,
Не кричите:
он ведь спит! -
Так,
сморкаясь в полотенце,
Пелагея
говорит.
И, к перстам
прижатым пальцем
Перекрещивает
плоть...
"Всем нам,
грешникам-страдальцам,
Двери в рай
открой, Господь!"
... Полотер
огромной ложкой
Набивает рот
пшеном,
И компания с
гармошкой
Веселится под
окном,
И на души
всем страдальцам
Горько капает
уют,
И дрожит под
одеяльцем
Полумальчик-полуспрут.
Москва,
7/1-1941.
В
ЗООПАРКЕ
В
Зоопарке, прославленном грозными львами,
Плакал в
низенькой клетке живой крокодил.
Надоело ему в
его маленькой яме
Вспоминать
пирамиды, Египет и Нил.
И увидев
меня, пригвожденного к раме,
Он ко мне
захотел и дополз до стекла, -
Но сорвался и
больно ушибся глазами
О неровные,
скользкие стены угла.
...
Испугался, беспомощно дрогнул щеками,
Задрожал,
заскулил и исчез под водой...
Я ж слегка
побледнел и закрылся руками
И, не помня
дороги, вернулся домой.
... Солнце
радужно пело, играя лучами,
И меня
увлекало игрою своей.
- И решил я
заделать окно кирпичами, -
Но распался
кирпич от оживших лучей, -
И, как прежде
с Землей, я порвал с Небесами,
Но решил уж
не мстить, а спокойно заснул.
И увидел:
разбитый с больными глазами
Задрожал,
заскулил и в воде утонул...
... Над
домами взыграло вечернее пламя, -
А когда,
наконец, поглотила их мгла, -
Я проснулся и
долго стучался глазами
О холодные,
жесткие стены угла...
4/II-1941
МОРФИН
...
Опустошен я, ждет меня больница.
В ее стенах
безумный не один.
Несвязных
мыслей злая вереница
Со мной
всегда, до старческих седин.
Моя душа -
печальная гробница,
В ней
похоронен дивный исполин -
Я не могу,
как юноша, дивиться
На красоту
неведомых глубин...
... Сегодня
обновленья жду - от шприца!
Спасенья жду
- и не на день один!
Счастливых
грез шальная вереница
Не уходи,
останься до седин...
... И вот в
крови бежит струя морфина,
Я вижу стаи
синекрылых птиц...
Мои глаза,
как в бурю бригантина,
За ними вслед
несутся из глазниц...
Паркетный пол
дрожит как паутина.
Я слышу
грохот... боги пали ниц!
Я - царь
вселенной!... Мне приятно, Инна,
Мне так
приятно, словно в сердце - шприц!
5/VII-1944.
ПОЛНОЛУНИЕ
В стекле
зеркал каменеют лица,
В холодной
луже как труп луна;
В такую ночь
никому не спится,
Ведь
полнолуние - не время сна! ...
Синеют лица,
мелькают платья,
Неровный
голос поет стихи,
Супруги молча
ползут в объятья,
К невестам
тянутся женихи,
Друг другу
губы несут заразу,
И всюду,
всюду блестит луна...
И без конца
повторяют фразу:
"Я буду, буду
тебе верна"...
Какой-то
дурень одну и ту же
Мильонный раз
теребит струну...
О как хотел
бы я видеть в луже
Не отраженье
- саму луну!
... Она
смотрела в твое оконце,
Ты выбегала
на резкий свист;
Она была нам
нужней, чем солнце,
Нас было
двое; был каждый чист;
Я был в
беспамятстве. Ты играла.
Я жизнь и
волю вложил в игру.
... Пчела,
ужалив, теряет жало
И умирает...
И я умру...
6/Х-1944.
- - -
Лежит
неубранный солдат
В канаве у
дороги,
Как
деревянные торчат
Его босые
ноги.
Лежит, как
вымокшая жердь,
Он в луже
лиловатой...
... Во что вы
превратили смерть,
Жестокие
солдаты!
... Стремглав
за тридевять земель
Толпой
несутся кони;
Но и за
тридцать верст отсель
Коней мутит
от вони,
Гниет под
мертвыми земля,
Сырые камни
алы,
И всех не
сложат в штабеля
Иных съедят
шакалы...
... Я
вспомнил светлый детский страх.
В тиши
лампады меркли.
Лежала
девочка в цветах
Среди высокой церкви...
И все стояли
у крыльца
И ждали
отпеванья, -
А я смотрел
как у лица
Менялись
очертанья,
Как будто
сердце умерло,
А ткань еще
боролась...
И терпеливо и
тепло
Запел
протяжный голос,
И тихо в ней
светила смерть,
Как темный
блеск агата...
... В гнилой
воде лежит как жердь
Разутый труп
солдата...
20/1-1945
ФРОНДА
Нам было
пресно - петь псалмы на воле
И лить елей,
порядку не вредя, -
И стыдно
жить, гнилой урок твердя
В наш гнусный
век о прежнем произволе.
И мы
смеялись, как мальчишки в школе, -
А славящим
всемирного вождя
Мы вторили,
забавным находя:
- Хвала,
хвала великому Лойоле!
... И вот мы
доигрались: мы в тюрьме...
Крепки ли мы?
Что нам грозит? В уме
Мелькают
безнадежные догадки...
... Мы
запирались в солнечные дни
Для самой
беспокойной болтовни...
... Какая
глупость - фронда без рогатки!
Ленинград,
Тюрьма №2
/Псих. больница/.
7/ХI-1949
|
|
ВОРОН
Как-то ночью, в час террора, я читал впервые Мора,
Чтоб Утопии незнанье мне не ставили в укор.
В скучном, длинном описанье я искал упоминанья
Об арестах за блужданье в той стране, не знавшей ссор -
Потому что для блужданья никаких не надо ссор.
Но глубок ли Томас Мор?
... Я вникал в уклад народа, в чьей стране мерзка
свобода...
Вдруг как будто постучали... Кто так поздно? Что за
вздор!
И в сомненьи и в печали я шептал: "То друг едва ли,
Всех друзей давно услали... Хорошо бы просто вор!
И, в восторге от надежды, я сказал: Войдите, вор!
Кто-то каркнул: Nevermore!
... Все я понял. Ну, конечно, старый Ворон! И поспешно
Я открыл окно - и вот он, статный ворон давних пор!
Он кудахнул в нетерпенье, озирая помещенье...
Я сказал тогда в смущенье: Что ж, присядьте на ковер;
В этом доме нет Паллады, так что сядьте на ковер -
Вот ковер, and nothing more!
И нелепо и понуро он уселся, словно кура...
Но потом нашлась Паллада - да, велик мой книжный сор!
И взлетел и снова сел он - черный, как из смоли сделан,
Он глядел, как сонный демон, тыча клювом в титул "Мор",
Но внезапно оживился, стукнул клювом в титул "Мор"
И промолвил: Nevermore!
... Я
подпрыгнул. О, Плутонец! Молчаливый как тевтонец!
Ты взлетел, взглянул - и сразу, тонкий, едкий приговор!
Ты - мудрец, не корчи мину, - но открой хоть половину:
Как пройти в твою пучину? Потому что с давних пор
Я боюсь другой пучины в царстве, грязном с давних пор...
Каркнул Ворон: Nevermore!
-
Ворон, Ворон! Вся планета ждет солдата, не поэта -
Вам в Плутонии, пожалуй, непонятен наш раздор!
О, какой грядущий гений об эпохе наших рвений
Сочинит венец творений, зло используя фольклор -
И, пожалуй, первым делом нами созданный фольклор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
- О
Пророк, не просто птица! В нетерпенье есть граница,
И тогда берут Вольтера - или бомбу и топор.
Мы бледнели от позора - так, пускай не слишком скоро,
Ведь у нас разгар террора, - но придет ли Термидор?
... Пал Дантон и Робеспьера поразил же Термидор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
- О
Пророк, не просто птица! Есть ли ныне заграница,
Где свободный об искусстве не опасен разговор?
Если есть, то добегу ли я в тот край, не встретив пули?
В Нидерландах ли, в Перу ли я решил бы старый спор -
Романтизма с реализмом до сих пор не кончен спор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
"Никогда!" - сказала птица... За морями заграница...
... Тут вломились два солдата, сонный дворник и майор...
Перед ними я не шаркнул, одному в лицо лишь харкнул, -
Но зато как просто гаркнул черный ворон: Nevermore!
И вожу, вожу я тачку, повторяя: Nevermore...
Не подняться... Nevermore!
21/2-1948
|
|