|
ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГОФМАНИАНА
От
скоморошества, личин, обрядовых масок, культовых плясок - от Ярилы и Даждьбога,
от масленицы и до великого напоста - идет раешник, раскрашенные хари - а тут и
футуристы, и цилиндры имажинистов, и шитый бисером кокошник жены Туфанова, и
шуба Мандельштама-Гумилева, и японское кимоно Ахматовой - и опять - нагота
адамитов и нудистов, допотопные костюмы анабаптистов /амиш/, волосатые битники и
бритые плеши детей Кришны. Татуировочка жоржиков и зэков, фиксы и гульфики,
боевая раскраска индейцев и "вшивый домик" Бриджит
Бардо.
Все это
явления одного ряда, одного порядка - хохломские ложки в петлицах /а если
орхидею не укупить?!/, брито-стрижено, клеши и дудочки, мундиры драгун и
гусарские ментики, вегетарианская шляпа Кия Гилберта Честертона, нагота и
шальвары - и чем голый Кузьминский хуже одетого Седыха?
Художник Шемякин, вскормленный -
как, скажем, и Сомов - на всем целиком Эрмитаже /и сына главного хранителя
тогда, и чернорабочего - теперь - равно допускали и
допускают в "запасники", в святая святых - там Руо и Малевич-Кандинский, не
пропущенное цензурой и изъятое с экспозиций/ - человек "до-барочный". Сын
полковника Дикой дивизии, ингуша, и актрисы-испанки, воспитанный в готике
Дрездена /коего отец был военным коммендантом/, а потом - в Петербурге,
начинавший с иллюстраций к Гофману-Гоголю-По и Достоевскому, Шемякин - человек
язычески-европейский, типичное порождение Европы и Азии.
Зимой 63-64
мы с Шемякиным /а также Уфляндом, Овчинниковым, Лягачевым и иными будущими
знаменитостями/ гребли снежок на Зимней канавке, в промежутках же - часами
базарили у Тинторетто, Эль-Греко и в особенности, у "Положения во гроб", 15-го
века, которая кочевала из французского отдела в немецкий, а потом осела в
испанском. Уже тогда Шемякина восхищали Петербург и машкерады Петра, а потом
появилась и серия гравюр "Галантный век". В своих двух комнатках на Загородном,
в полумансарде на 6-м этаже, с видом на Исаакий, в жуткой коммуналке, где по
коридору шлялась дворничиха Панька, в распахнутом халате с грудями навыпуск и
сиреневых трикотажных панталонах, блекоча на всю квартиру: "Всё, бля, художники
ходють, ёб твою мать! Всё, бля, волосатые ходють!" - в обоих же коммунальных
сортирах художник малевал черной краской по штукатурке: "Спускай говно!" -
потому соседи это обычно делать забывали. Вынимала Панька свою
старуху-мать из койки, всовывала в валенки и вела в сортир, а старуха - шла по
коридору в рубашке, роняя говехи...
За обитой
жестью дверью с железным кольцом - начиналось царство Шемякина. Жена Рива,
блестящий дизайнер, красила гравюры, в промежутках же - шила парчовые или
бархатные платья для Доськи, для себя, или делала кукол из меха и старых материй
- "Куку" носатого, в духе Гофмана, Шемякин же рисовал и писал сказочки в духе
старо-французском. Мебеля, поголовно, были с помойки - резные буфеты, кресла с
прямыми спинками - от всего этого несло средневековьем или голландским
Петербургом Петра. Гигантский офортный станок, как пытошная машина, старые рамы
/рамы, выкидываемые в Эрмитаже на помойку по причине жучка, выносил я, под своей
желтой собачьей шубой, которая жива и по сю/. Со стены Шемякин облупил
штукатурку до кирпичей, кирпичи и известку подтонировал красным и белым - на
стенке висели связки чеснока, испанского синего лука, сушеные рыбы - это был не
дом /не только/, это была - студия.
70-71 годы,
до отъезда Шемякина в Париж, мы прожили, можно сказать, сообща. Когда случались
у Шемякина деньги /а они случались: бывшая натурщица Матисса, приемная дочь
Майоля, с которой тот лепил Венеру - сейчас в этой "Венере" свыше 6 пудов живого
веса - случалось, платила за раскрашенные от руки гравюры Шемякина пластинками и
джинсами, купленными на распродаже в Париже/, пласты и джинсы мы загоняли, на
вырученные деньги Шемякин покупал средневековую тушу /баранью , или четверть
говяжьей/, добывались в прокате костюмы /Шемякин, размахивая горкомовским
билетом, орал, что оформляет костюмированный бал в Смольном, и что Толстиков
будет в костюме Золушки/, закупалось сухое вино и - начинались съемки на
двое-трое суток. Пили в меру все, вычетом меня - я от алкоголю становлюсь
пластичнее и вообще не знаю меры. В "звездах" были художник и гитарист Андрюша
Геннадиев, двухметровый тощий "тевтонец" с кудрями до плеч, музыковед Сережа
Сигитов, ученик Шемякина Пиндыр, и я. Естественно, еще "утроба" Есауленко,
который утверждал, что снимался и в "Рублеве". Был меланхоличный Олег Лягачев,
художник и искусствовед, были поэты - в основном, Олег Охапкин, реже - Кривулин,
баб же, естественно, не было - да и откуда их взять, кроме жен? Раздевали жен и
фарцовщицу-парикмахершу Мамку, да еще был пес, боксер Чарлик. Я под конец съемок
уже обычно просто валялся на полу, а ля нюд, а Шемякин изводил несчетные кадры
своим "Никоном" /поэтому его самого почти и нет на снимках/. Ставились сцены,
композиции, каждый изобретал, что горазд. Шемякин дирижировал, и я немножко
тоже. В заключение, если не зимой, туша съедалась участниками, куски уносились
домой, если же летом - тушу забирал художник Юлик Росточкин, еще один участник
съемок, чтобы рисовать ее еще неделю /поскольку сам купить не мог, по бедности/.
На четвертый день, надо сказать, туша уже пахла.
К чему отнести эти невинные забавы
70-х годов XX века? Перформанс? Хэппенинг? Просто позирование? Аналогичные дела,
только пошире и на пленере, проделывал со своим коллективом Нуссберг. Ну,
Нуссберг и человек был побогаче, поэтому снимал не на черно-белое фото, а на
фильм. Фильм этот /а точнее, материалы к нему/ я сейчас посмотрел повторно, но
об этом у меня есть статья. В обеих съемках участвовал непрофессиональный
коллектив, как и вообще в хэппенингах - сами художники, поэты, зачастую - и
зрители.
Так
что к хэппенингу поэто-художническому можно эти кадры и отнести. Можно и не
относить - это кто как посмотрит. Шемякин же использовал эти фото для многих
рисунков /см. его каталоги/.
|
