СТИХОТВОРЕНИЯ И СЦЕНЫ
1964

 
 

У "ГАСТРОНОМА"
 

Осенний гуд гоняет нас;

ментов минуя, протащиться -

блудить с лукавой продавщицей,

по-над прилавком накренясь.
 

Кто пить умеет из горла,

чтобы обратно не поперло?

Кровавя белые крыла,

душа моя буровит горло,
 

постанывая и дрожа,

у самых губ моих пылает,

сырочек плавленный кроша,

закусывает и базлает...
 

 

 

 

 

- - -

 

Почивай, лето.

Перекати-поле,

разбросай следом

уголки-споры,

семена плача,

семена ветра,

семена мрака,

семена света.

Ты катись, падай

колобком Духа,

перекати-память

на краю круга.

Перекати-небо,

перекати-море,

перекати-радость,

перекати-горе.
 

 

 

 

 

- - -

 

Желаю быть шутом и трусом,

раскачиваться и балдеть,

покуда локти не протрутся,

на жесткой тырсе шарудеть.
 

Дешевкою, комедиантом, -
и за трусливые труды,
в актерской корчась на диване,
рвануть рубаху на груди.
 

Приклею трубки под ресницы,

на шлык дурацкий - мотылька.

И плакать буду и дразниться,

не доходя до матерка,
 

и петь под скрипочку больную,

умело обходя закон,

протяжную, полублатную,

стреляя сладким языком.
 

 

 

 

 

ИЗ ОКНА ЛИНЕЙНОГО ОТДЕЛЕНИЯ

МИЛИЦИИ
 

На берегах осенней колыхани -

грачиный дым.
Оберегать холодное дыханье

у ног воды.
 

И по лесам - слепым и гулким -

поют следы.
Плясал по утренним сосулькам

грачиный дым.
 

 

 

 

1965


 

- - -

 

Голоса крыш, дребедень труб,

сентябриный прыск на сыром ветру.
 

Да на сонном стебле - паутинный лист,

паутинный лист от воды землист.

... Холодна капель - так свяжи шаль,

не ищи табак, в белой сумке не шарь,
 

так свяжи шаль на веселии спиц -

шерстяной шар на окне спит.
 

На окне спит, - а в окно хлест,

листвяной хлест - карусель слез.
 

 

 

 

 

ПАССАЖИРСКИЙ "ХАРЬКОВ - ГОМЕЛЬ"
 

Ах, ни слова, ни полслова, ни трудов,

перепадное хлестание городов...
 

Отпускник на нижней - надломан погон.

До пяти подковами клацал вагон.
 

И по всем по вагонам патрули

алкашонка за ноги волокли.
 

 

 

 

1966


 

- - -

 

Летит зыбучая зола.

Стоят кладбищенские бабы,

веночки палят: ленты шебуршат

и надписи пыланье половинит.
 

"Любимому, единственному - от..."
"Скорбим"...
"Скорбим"...
"... Друзей и сослуживцев."
А далее - один сплошной костер
фырчит олифой, корчится и плачет.
 

Развесели, могильная весна!

Развесели - плывет по мертвякам

слепая глина, косточки качает -

развесели - дымятся на кресте

заляпанные бронзой сапоги

начальника кладбищенской малярни -

развесели...
                   Вот красный крематорий,

разрушенный в последнюю войну,

вот битые бутылки у надгробий,

вот - бытие.
                  Не радость, не беда,

но бытие. И настом обрастая,

стоит недвижно - медная, густая -

промеж могил апрельская вода.
 

 

 

 

 

ВАНЬКА ХВОРОСТИНИН
 

Стану завтра я красивым, -

в роде синего огня, -

чтобы гадина-Россия

засмотрелась на меня.
 

Чтобы кожа в нежной гари

по закраинам лица,

чтобы ласки достигали

подъязычного рубца.
 

Стану завтра я красивым,

изгибаясь и моля: -

Подойди ко мне, Россия,

толстогубая моя!
 

Чтоб рыдая от удачи,
на последнее "Не трожь..."
под сосок ее горячий
до упора вдвинуть нож.
 

 

 

 

 

- - -

 

Готова мертвая дорога.

А к ней - четыре колеса.

И никаких тебе моторов,

механиков и мастеров,

а лишь четыре колеса,

четыре колеса - попарно.
 

И только девушки мои

кульки газетные вертели

для круп на долгие супы,

мои рубахи собирали

и пели-пели, повторяли:

- Какая мертвая дорога

стоит у твоего порога.
 

 

 

 

1967


 

СЕДЬМОЕ НОЯБРЯ
 

Крести нас, Иоанн.

Крести, крести, Предтеча.

Взошла вода на плечи -

крести нас, Иоанн.
 

Мытарь, снимай трусы.

Вопит гусак в осоке

и хлюпают о щеки

гнилые огурцы.
 

Неназванный узри

на ряске пузыри.

Качанье кумачей

с башками Ильичей.
 

 

 

 

 

БОРИСУ ЧИЧИБАБИНУ
 

Перетроганый всеми руками,

всяким кладеный на зубок,

зажурчал по траве боками

Вами брошенный колобок.
 

А над ним воспарил плечами

краснопалый упырь...

... Эта выдумка - от печали -

золотую пускает пыль.
 

Ваша правда - не Ваша сила.

Потому-то и слаще нет,

как над матушкой, над Россией

комаром соленым звенеть.
 

Вот и все. Стою, балаганю:

- Не хотели, а влипли в ад!

Между Вашими берегами

мне кружиться и выплывать.
 

 

 

 

 

- - -

 

Добрый день, владелица белого телефона,

блондинка с ног до головы.

Я нынче вас не целовал

и завтра вас не поцелую -

оставлю вас про черный день.
 

 

 

 

 

- - -

 

Не жалею Начальника Штаба,

Маршал Блюхер, - ахти! - наплевать.

Я жалею, сержант, Мандельштама,

Мандельштама зачем убивать?
 

Мандельштама оставим, ей-Богу.

Для чего он тебе, Мандельштам?

Я бы вашего мрака не трогал,

я бы ваших бумаг не читал.
 

Генерала давайте угробим -

Мандельштам - да пребудет живым...

Мертвяка обложили укропом:

экий сытный да жертвенный дым!
 

Орденок на оранжевой ленте,

золотое тряпье на трубе.

Пожалейте меня, пожалейте -

Мандельштама оставьте себе.
 

 

 

 

 

- - -

 

Пацан -
среди листвы, разъеденной дождями,
среди земной разбухшей шелухи, -
пацан.
По черной травке медленно бежит
вокруг скамьи - заржавленной и волглой.
 

 

 

 

1968

 

 

ВЕСНА
 

Дворы, дворы - во мгле игры.

Щербатый наст позакатали.

За нашими за воротами

стоят ледовые бугры.
 

А промеж ними - тлеет лаз,

хрипят горелые бумаги,

зола корежится. От влаги

щепоткой черною сошлась.
 

 

 

 

 

- - -

 

Сгину, сдохну, околею,

мутным крылышком звеня.
 

Облепили Бакалею

ледяные зеленя.
 

Неохота потакать

токарю и пекарю.

Неохота подыхать -

потому и бегаю.
 

 

 

 

1969

 

 

ГАСТРОЛИ
 

На перекрестке бездорожий -

трактир под номером.

Актеры жрали борщ.

Иван машину ладил и сопел.
 

Сентябрь и солнечно. Солома и земля.
 

Актерская душа? Такой не чуял.

Актерский дар? Такого не видал.

По Мейерхольдам плача не услышал.

А впрочем, что я мог тогда понять?...
 

 

 

 

1976


 

- - -

 

Марокканская пацанка -

дымный пух промеж грудей.

То не родинка, то ранка

от крестовых от гвоздей.
 

Батька с мамкой дурь ширяют,

а братишки тянут срок,

а сестрички - ковыряют...

Говоришь, - а я молчок.
 

Позабыл, чему учили,

что кричали, чем кляли,

как сучили, волочили

и мудохали в пыли -
 

памороки позабили.
 

От Марокко до Сибири

всех жидов переморя,

славься, родина моя!
 

 

 

 

 

НА СМЕРТЬ ПУШКИНА
 

Доктор Даль готовит йод,

Наташа - морошку,

и в уста ему сует

золотую ложку.
 

То ли йод - то ли яд:

тинктура готова.
 

В кулачке его зажат

черепок Иова.
 

 

 

 

 

- - -

 

Что судьбу мою пытаешь -

сучий потрох выдираешь:

синий, длинный, кровяной,

с поволокою слюнной.
 

Студным страхом перемены

косточки мои немели:

захрустели вперегон

под Господним сапогом.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Ежели бы да кабы -

в Богодухов по грибы.

В Лозовеньки - за лозой

по надрезу со слезой.
 

 

 

 

1977


 

- - -

 

Накопился недосып -

неоплатный, неубывный,

обложной, сплошной, крапивный -

накопился недосып.
 

За столом и за пером

вертухает с двух сторон:

палестинским пегим прахом

и российским смертным страхом.
 

 

 

 

 

- - -

 

Белокурая дура - пред Богом жена,

все железо на кухне украсила ржою.

Чернокнижной наукою - быть мне чужою -

овладела до дна.
 

Та наука, что нянька немая - бела,
во казенной косынке.
Нашу дочку одела, наш дом - прибрала
и плоды прикупила на рынке.
 

И такая стоит у меня чистота,

так стаканы сверкают клыками;

но не пьют мои гости - жалеют уста:

мы их даром скликали.
 

Не хотят - и не надо. Я сам допиваю питье.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Створоженное семя, половинное имя мое...
 

 

 

 

1978


 

- - -

 

Меньше медного гроша
в ледяной денек базарный,
единенная душа
горней видится и зарней.
 

Далеко стоит вода
в плошке глиняной копытцем -
аж до Страшного Суда
не испить, не утопиться.
 

Поджидая Судию, -

маленький и нелюбимый -

жажду черную свою

заедаю шелупиной.
 

 

 

 

 

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ О КУРОРТЕ
 

1. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
 

Марине Веселовской - двадцать семь.

Купальнику зеленому - неделя.

Мне - двадцать, Евпатории - семьсот.

А морю и медузам - не узнаешь.
 

Приморскому бульвару - возле ста,

и он пустой. Один ларек торгует

сосиками, вином и шоколадом,

где на обертке - якорь золотой.
 

"Мускату" - пять, Марине - двадцать семь,
купальнику, как сказано, неделя,
мне - двадцать, Евпатории - семьсот...
 

 

2. ЕВПАТОРИЙСКИЙ РОМАНС
 

На катерке по имени "Жасмин"

уйдем с тобой в прогулку часовую.

Следи, любовь: обходим вкруговую

звено буйков из древних русских мин.
 

Я знаю, лимонад в буфете есть,
да крымское вино с одной медалью.
Соль подсластить, что мы с тобой глотали,
вели, любовь: чего тебе принесть?
 

Скажи, любовь, что хорошо со мной,
мол, неспроста под лунною полтиной
по-басурмански раструб жестяной
сквозь блажь и влажь поет о море синем.
 

 

 

 

1979


 

ИЕРУСАЛИМ - ХАМСИН
 

Так солон прах во Иерусалиме,
так золотой хребет его щербат,
что ни шербет в каленом каолине,
ни кофе тяжкий нас не отрезвят,
но жажду подчеркнут неутолимей.
Нам очи застит голубой обрат:
не видят гор ни кади, ни аббат,
ни сей хасид в дырявой пелерине.
Коснись камней - и высохнет рука.
Глава дурная - ком известняка
с гашишною цыгаркою в провале
чумного рта - а ну-ка, покатись
по городу, где верх - под самый низ,
где жизнь и смерть мы раньше потеряли.
 

 

 

 

 

НА СМЕРТЬ АНАТОЛИЯ ЯКОБСОНА
 

Нам бы дома, Ерема, с тобою сидеть
и точить по ночам веретена,
и дожить бы смешно, и грешно - помереть
на оставленной, травленной, необретенной.
 

Где на цепке собачьей кимарит фонарь

сарацинскою ярью-медянкой початый,

там паси меня, Пастырь и посохом жарь -

се, узришь, как полезу к Тебе за пощадой:
 

на своих четырех - да с остатней гульбы,

под фонарь сарацинский. Мерцают узоры по меди.

Дабы жилу нашли неученые губы судьбы,

ты багровой обручкою горло пометил.
 

Ты неси меня, Пастырь, больнее мостырь -

облепили печенки Твой дрын двоерогий -

дабы злобные глазыньки я опустил

на могильный настил у напрасной дороги.
 

Я за за брата готов на любовь и на стыд,

на чужую жену и дурную траву из Ливана.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

 

Пред незапертой дверью валяюсь и плачу навзрыд

по оставленной, травленной, обетованной.
 

 

 

 

 

БУНТ В РАМАЛЛЕ. 1976.
 

... А первый мой сержант - он родом из Танжера,

второй из городка, чье имя - Вавилон.

С пяти утра кипит смола и сера,

блюет Господь расплавленным стеклом.
 

На ведьме с перебитым помелом

пылает платье школьного размера.

И, дабы в нас не оскудела вера,

гвоздит сержант пластмассовым жезлом.
 

Под грозный вой архангельской трубы

в луженой жести кислые бобы

мы с мясом пополам перемешали.
 

Из дома взятый пригодился йод.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вторая стража вскоре подойдет,
чтоб нам одним не ужинать в Рамалле.

 
 

 

 

СЕРДЕЧКО МЕРТВОЕ МОЕ


1. экспозиция                  


/С колосников спускается полотно, закрывающее все зеркало сцены. Надпись такая:


ОБЪЯВЛЕНИЕ


Жильцы дома №2 возбуждают дело в народном суде против жильцов дома №3 за то, что жильцы дома №3 тайно подбрасывают свой мусор в подворотню дома №2. ДОМКОМ/


МОНОЛОГ.
                Гражданин Печалин, гражданин Печалин, у которого руки - метель, руки -метель.
                Пьет гражданин Печалин в настоящее время со мной, пьет жидкость из фарфоровых ведерок, пьет из фарфоровых.
                - Ах, - говорю, - гражданин Печалин, ах, - говорю - . Что-то душа моя - гадина бьется, что-то бьется душа моя, - говорю - . Вон как за окнами несимпатично, вон как нехорошо. -
                - Нет, - говорит гражданин Печалин, - нет. Я не так себе все это мыслил. И углы ваши балконные туточки не при чем. Хоть они и в снегу, и в снегу.
                - Что ж, - говорю, - гражданин Печалин, как же так не при чем, если руки ваши - метель, и прочее, знаете, тоже... -
                - Да ну? - говорит гражданин Печалин.
 

занавес
 

 

2. рассуждения                   
 

/Сходящие на нет краснокирпичные домики - улица. Первый, второй, третий/.


ПЕРВЫЙ /после паузы/ На трех машинах-грузовиках добирался я домой. На трех машинах. Одна - "Татра", другая "Колхида", третию - я не знаю. Добирался я домой из веселья. По городам нашим, по городам вашим.

ВТОРОЙ А я еще только поеду.

ТРЕТИЙ Я никуда не поеду.
ПЕРВЫЙ Жевочкин дом был почти деревянный. А какое варенье - пальчики оближешь. Пальчики оближешь, образно говоря. Дед - полуживой, молчит, книги читает. По городам нашим, по городам вашим - железный щебень. Железный щебень погромыхивает, железный щебень.
ТРЕТИЙ Я не поеду никуда. Я никуда не поеду.

ПЕРВЫЙ Вот возьму я почерней, пожирней сажи.

ВТОРОЙ Этой сажей - самой черной - башмаки смажу.

ТРЕТИЙ /повторяет/ Башмаки смажу...

ПЕРВЫЙ По городам нашим, по городам вашим.

ТРЕТИЙ Сердечко мертвое мое.
 

занавес
 

 

3. влюбленные                      
 

/Какой-то орнамент. Двое/


ПЕРВАЯ Ты меня любишь?
ВТОРОЙ Было мне одиннадцать лет, воровал я на пляже различные вещи. А тебе было двенадцать и ты меня не любила, /почти поет/ Меня бил по роже какой-то большой, а ты меня не любила.

ПЕРВАЯ Ты без шуток меня любишь?
ВТОРОЙ За час до Нового года по христианскому летоисчислению тебя отнял один мужичок. У меня отнял. Он был белорыжеволосый. /смеется/ Так я и не отпраздновал Новый год. /считает, загибая пальцы/ Разбила мельницу стеклянную, разбила арапа, рвущего цепи, бусин целую гирлянду - на осколочки!

ПЕРВАЯ Я знаю - ты меня очень любишь.

ВТОРОЙ Вез тебя вагончик по ледяной булыжности.

Лето моей любви -
нежнокожая хмарь.
Зима моей любви -
межтрубная свисталь,
голубая пружина.
Осень моей любви...

ПЕРВАЯ Ты меня любишь?

ВТОРОЙ Сердечко мертвое мое
 

занавес

 

КОНЕЦ
 

 

 

 

ЭДИПОВ ДОМ


РАЗГОВОР ПЕРВЫЙ                                                         
 

хор:


На красном звере явишься ко мне

в семи лампадах.

Или гвоздями выйдешь на спине

из-под лопаток.
 

/по сцене - медленный ход желтых световых квадратов. ЭДИП и СФИНКС/.
 

ЭДИП Не загадывай мне загадок, не загадывай мне загадок - смертюга, метелица, проблядь...
СФИНКС Почему?
ЭДИП В сердце моем - тишина испуга.
СФИНКС Где море твое, Эдип, где песок твой осенний, где винограды твои, государь мой, Эдип?
ЭДИП Не знаю.
СФИНКС Не знаешь. А где Господь твой, Эдип, где слова твои - крылышки травяные, где музыка твоя, государь мой Эдип?

ЭДИП Я не знаю.
СФИНКС И этого ты не знаешь... Господа твоего - увели, слов у тебя - нет, музыка твоя - помирает.
ЭДИП /вослед повторяя/ Господа моего увели, слов у меня нет, музыка моя помирает...

/молчат краткое время/

СФИНКС А где дом твой, государь?

ЭДИП Не знаю. Не - знаю.
СФИНКС /громко/ Эдип - слепой царь - дом свой ищет и найти не может. Кто проводит Эдипа - слепого царя - к дому его, кто двери Эдипу откроет, кто по лестнице поведет? Кто скажет государю: "Это - дом твой Эдип. Вот - ставни твои стучат, крыльцо заледенело, кровля твоя - январский лязг".
 

Эдип - слепой царь - дом свой ищет и найти не может.

 

занавес

 

 

РАЗГОВОР ВТОРОЙ                                                         
 

/раскачивание жестких черных тяжей. 1-й, 2-й, 3-й/
 

1. Город мой обезумел, город мой - щербатый кирпич.
2. /о своем/ Соленые слюнки.
3. /врезается захлебом/ Окурки в стену - пополам с пылью - шар-pax! - потом опять на землю. Повозит-повозит - и снова - шар-pax в стену пополам с пылью...
1. Город мой орет, сам себя не слышит.
2. Стекла из рам высасывает.
3. /вертясь на месте/ Один окурок - сигарета "ОРФЕЙ" - болгарского производства, другой окурок - папироса "ПРИБОЙ" - русский табачок - 25 штук - 12 копеек, третий - бумага рисовая, фильтр научный - сигарета "ВИНСТОН" знаменитая, раз в жизни курил - шар-pax в стену пополам с пылью... /падает/
1. Город мой - как бы дом Эдипа.
2. На подушке - зубная кровь.
3. Огурчики мои поосклизли. /надрываясь/ Купил две штуки на последние-распоследние!!! Сыр мой пропал, масло мое почернело... Жру-жру смертятину первый сорт с Господом-Богом моим напару /пляшет, напевая громко/

Ходи, нож, по хрящу,

поднимай кожу...

1. /не слыша, не замечая/ Город мой обезумел, город мой - щербатый кирпич.
2. Соленые слюнки...


 

занавес

 

 

РАЗГОВОР ТРЕТИЙ                                                         


/стеклянные куски, подсвеченные неравномерно. 1-й, 2-й, 3-й/


1. Чужого плотского распада личико вижу-видел: белое фаянсовое, без черт.
        Как вела она меня по лестнице ледяной! По лестнице ледяной - липкие перила. ..
        Молча, молча!
2. Это - Эдипов дом, да?
1. Нет, нет. Это так... Улица писателя, дом 1/3.
3. Глаза трясутся. Чужого плотского распада личико вижу-видел, белое фаянсовое, без черт... /воет/ Ох трясет, веки натирает!
1. Чужого плотского распада личико вижу-видел, белое фаянсовое, без черт. /расхаживая/ Дед идет в поломаной шляпе; дед идет - баночки сдавать. Стек-лян, стек-лян - прилавок из камня. Две копейки - раз, две копейки - два, две копейки - три. Больше нету.
2. /радуясь/ Эдипов дом?
1. Нет, нет. Это так... Стобеда воротная, ветряная.
3. Слова - гной кошачий, слова - суки! Грызите меня, грызите, жидками щелкайте. Чужого плотского распада личико вижу-видел: белое фаянсовое - без черт.
 

занавес

 

 

 

РАЗГОВОР ЧЕТВЕРТЫЙ                                                  

 

хор:
 

На красном звере явишься ко мне

в семи лампадах.

Или гвоздями выйдешь на спине

из-под лопаток.
 

/мутносеребряные пруты. 1-й, 2-й/
 

1. /читает/ ... и тогда государь Эдип вогнал пальцы свои по самую ладонь до третьего суставчика в глазное ложе, чтобы вырвать глаза, но не смог этого сделать; лишь окружили глаза его десять ран, как бы следы пыток.
2. Зачем, Господи, десна мои гниют, зачем ногти мои желтеют, зачем плачи мои засыхают? Зачем, Господи, у баб моих сиськи висят, а спина - в сыпи?
1. ... и стали глаза государя крепче камней, и звенели они, когда бился Эдип глазами о порог дома своего, крича: "Вижу, вижу, вижу!"
2. Зачем, Господи, всякий вор - у меня украл, всякий, кто сыт - кашей моей накормлен, всякая сила - мою слабость найдет? Зачем, Господи, я братьям - не брат, а врагам - не враг я?
1. ... тогда выхватил государь Эдип у стоящего рядом воина копье из рук, упер его тупым концом в стену, а острие копья приставил к зенице и рванулся изо всех сил...
 

/вырубка, постепенный рассвет. МАЛЬЧИК и ДЕВОЧКА/
 

МАЛЬЧИК Хороши у Вас глаза: у меня душа такая - голубая, добрая, сволочная...
 

занавес

 

 

октябрь-ноябрь 1969

Харьков

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга