Евгений Наклеушев
 

* * *
 

Сколько осталось теперь
                      храмов старинных?
В долгих веках потемнел
                      белый их камень...
Вот, словно взяли в полон
                        воев былинных, -
сгрудились, точно хранят
                       друга телами...
 

Странно глядятся они -
                      будто чужие.
Как их в далёком краю
                    бросили други?
Синее небо темно -
                  волны морские,
вдаль унесло облака -
                     зыбкие струги...
 

Сколько осталось ещё -
                      храмов старинных?
В чёрные дни потемнел
                     белый их камень...
Вот, вижу, взяли в полон
                       воев былинных -
сгрудились тесно - хранят
                        друга телами...
 

1969
 

 

 

 

* * *

 

Я в эту ночь
            не мог заснуть -
тоска и ночь
            пронзили грудь,
а бесконечный
             Млечный
                    путь
                        рассёк ночное небо!
 

Кто в эту ночь
              мог мне помочь,
того навек
          отняла ночь,
и было сна
         просить невмочь,
                        как дворянину, хлеба.

 

1968
 

 

 

 

* * *

 

От мороза и воздух,
                  показалось, застынет...
Ночью обнял берёзы
                  иней белый да синий.
И не сон, и не грёзы -
                     встали кругом в поляне
Ведуницы берёзы
               в бело-синем сиянье.
И дорогою долгой
                приключилось согреться
Теплотой-обволокой
                  из язычества-детства.
 

1971
 

 

 

 

* * *

 

В ущелье врывалось лето.

Охрипла трактора ругань.

Зарёю сгорали светом

хребты, что калёный уголь.
 

И тучи срывались с веток,

ветра гудели, как улей.

А горы дышали светом,

как раскалённый уголь.
 

И пусть нависали где-то

над сердцем лавины плугом,

но горы ласкали светом,

как странника, тёплый уголь.
 

Лучи слагали сонеты,

которых краше не будет,

и зори взрывались светом,
что даже усталых будит.
 

1966
 

 

 

 

* * *

 

Я не знаю, что было - не было,

сквозь дымы веков стало сказкою,

на земле родилось, на небе ли,

взявши радугу опояскою.
 

Быль поди-ка отрежь от небыли -

станет боль твоя страшной сказкою.

Правнук рядит пусть - было, не было ль,

будут живы жить - Бог с огласкою.
 

Я не знаю, что было - не было,

во свету веков стало сказкою,

под луною стряслось, под Вегой ли,
Млечный путь сплетя опояскою.
 

1970
 

 

 

 

Художнику
 

С прощанья немало зим пронеслось,

и нас они не щадили.

Вы знаете - мне нелегко жилось,

я знаю - вы трудно жили.
 

Но вы так горды, и вы дерзки так,

как будто годы приснились.

Подумать, ведь вы за такие года
нисколько не изменились!
 

1974
 

 

 

 

Сон о прошлой жизни
 

Чалый, друг мой, летел,
степь в три цвета горела,
под копытами домброю гулкой звеня.
Гюль-Камыш - имя племени нашего пело,
Кок-Терек - большая наша родня.
 

Как свои, я копыта чалого чуял,
богатырским доверьем с вселенной целой был слит,
в ночь победы нашей в горном ауле
заступился за пленных - своими в горло убит.
 

Под широким и низким курганом легло моё тело,

вереницами всадники склон утоптали в три дня.

Гюль-Камыш - имя племени нашего пело,
Кок-Терек - великая наша родня.
 

1982
 

 

 

 

* * *

 

Ах, осень, осень!
                Я снова лирик.
Одни лишь только
                хмурые ели
предупрежденьем
               о боли в мире.
 

1970

 

 

 

 

* * *

 

Как мало слышу день за днём -
как много, много слов!
 

1971
 

 

 

 

Речь пророка побеждённого царства

к правителям победивших
 

           Как много было их - держав,
           всё сокрушавших, - в пыль сметённых.
           Пробили корни диких трав
           твердь чёрных бронзовых шеломов.
 

Железное слово - Митанни,

железное царство - Митанни.

Исполнились все предсказанья -

осталось одно лишь названье.

Остались глухие преданья,

а где оно, царство Митанни,

великое царство Митанни?
 

Порядок разрушил Митанни,

порядок убил все дерзанья,

и вслед извратились желанья,

и смысла лишились деянья -

и рухнуло царство Митанни,

железное царство Митанни.
 

Так будет со всяким митанни,

так сталось и с нашим митанни.

Вы поняли смысл предсказанья?! -
Так будет и с вашим митанни!!
 

9 мая 1965г.

 

 
 

 

 

* * *

 

Этот тост - за татар! За татар Бату-хана,

за старинных вонючих и грязных татар,

преподнёсших Руси достижения Цинь Ши-хуана.

За татар!
 

Не один ведь пожар -
государственность, с прелою вонью аркана,

и холопства китайского искренний жар

принесли нам культрегеры Бату-хана -

за татар!
 

Пронесли сквозь века,
патриотственно кутая ватой обмана,
в сотне войн, в сотне бунтов спасли мы столь редкостный дар!
Плеск вина, звон разбитого в брызги стакана -
за татар!
 

7 ноября 1967г.
 

 

 

 

* * *

 

Всё это
       было когда-то...
Как некогда
           копья сосен
                      встают
в дозор
       у костров заката.
 

1971

 

 

 

 

На допросе
 

Здесь сердце бьётся, будто не своё -
                                    совсем чужое!

А за окном, там дышит белый снег -
                                  таким покоем!
 

1968
 

 

 

 

Каталауны *
 

Поединка пред
             сраженьем этим,
                            вопреки обычаю столетий,
                                                    нет.
Матерям рыдать, скорбя
                      от ютов
                              и до африканских бунги.
В центре боя
           редким строем
                    строятся, и року посылают свой привет -
всплеск щитов,
              и натиск первый принимают на себя
краса и гордость
                всех племён германских -
                                         нибелунги.
 

Вечный бой
           Европы с Азией -
                            всей грудью содрогается земля.
Этот вой
         и пыльный мрак
                       не подымает ураган
                                        на побережных дюнах.
Нибелунги выстоят -
                   и гуннов не пропустят за себя,
только гибнуть всем
                    всегда
                          им в вековых Каталаунах.
 

1968
 

-------------

* В битве на Каталаунских полях была подорвана сила гуннов.
 

 

 

 

 

 

* * *

 

Здорово, друг!
Я хлеб принёс
             и колбасу для чаю.
Поговорим про то, что врозь
ни ты, ни я не знаем.
 

1971
 

 

 

 

Старый богатырь
 

Темь избы курной,
                кись вонючая -
так ли встречу смерть
                    неминучую?
Меч останется ль,
                салом смазанный,
под землёй лежать
                в глуби саженной?
 

А Димитрий-князь
               подымает Русь.
Соберусь и я -
              век я не был трус.
Не за почестью,
              не за славою,
а на честну смерть,
                  на смерть славную.
 

Да изведать чтоб
                любость младости -
радость ярости,
              ярость радости.
 

I960
 

 

 

 

* * *

 

Как часто сыплет белый снег -

нелепые дома

облагородила собой
густая кисея.
 

1971
 

 

 

 

* * *

 

Что сталося со мной! -

Когда в студёном ветре вдруг
повеяло весной.
 

1971
 

 

 

 

 

* * *

 

Эй, братья!
          На праздник - на битву
                                в Европу
                                       по волнам трисиним
стремительно мчат нас драккары.
И все мы возьмём там своё
                         или вместе загинем,
мы - викинги, берсерки -

                        гордые, дерзкие варвары!
Там ёжится, корчится, бесится в страхе
                                      Европа во мраке,
астрологи в небе читают пожара и гибели знаки.
Ударим
      по старым -
                 их души червями точимы.
Мы - юные, сильные, в ярости необоримой.
На ложном пути вы увязли, ничтожные, в смрадном болоте,
примите удар наш -
                 иль сами себе горла вы перервёте!
Бывает нашествие твёрдых
                        для слабых спасеньем.
Просите же силы у мёртвых -
                          вам кровью купить возрожденье.
 

1965

 
 

 

 

 

 

Смерть старого викинга
 

Пращник ловок - камень в лицо.

Жёлтой рысью прыгнуло море.

Подожди, ведь ты недошёл,

подожди их много на взморье.

Подожди - ты викингом был,

умереть позорно в постели.

Бросить щит - на меч станет сил.
Слава Тору! - довёл, я у цели.
 

1969
 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

В Китае весне не рады -

чжурчжэни идут к границе.

В Китае весне не рады -

несметных врагов отряды

разрушат любые преграды -

их сам император боится!
 

Их сам император боится! -
И хочет он откупиться,
страну разорив налогом. -
                        Но вольные всадники биться

                        скачут по всем дорогам!
 

В Китае весне не рады -

сближаются две громады.

Как много их, в жажде биться

и не запросить пощады.

И многой крови пролиться,

быть битым вражьим армадам.

В Китае весне не рады.

В Китае весне не рады. -
                        Но, если уж надо биться,
                        то будут биться, как надо!
 

1969
 

 

 

 

* * *

 

"Племена иноземцев вокруг Хуайхэ радуются весне..." -

Корчатся в пламени строки Сун - нынче какой в них толк?!

Как же какой-то Мао Цзе-дун в великой этой стране

сумел такое сделать, чего ни гунн, ни монгол не смог?
 

На древние книги не нефть - бензин,

                                                         вполне нагляден прогресс.

И рушатся в небо горы костров, и дым по целой стране.

Смотрите внимательно - вот он век, с эпохи Циней один.

Племена иноземцев вокруг Хуайхэ радуются весне.

 

1966
 

 

 

 

 

 

Подражание Пушкину
 

Пойду ли я вдоль улиц шумных,

войду ли в многолюдный ГУМ,

услышу старцев ли безумных,

одно томит незрелый ум:
 

Я говорю: промчатся годы,
энтузиастов стихнет хор,
и все стоцветные народы
про Маркса скажут: вот, ведь вздор!
 

Но всё у гробового входа

не бросит партия играть,

и с равнодушием природы

звезда кремлёвская сиять.
 

1967
 

 

 

 

Вадим Крейд

О ТОЩИХ И ТУЧНЫХ КОРОВАХ ФИЛОСОФИИ
/Метасистема Евгения Наклеушева /
 

        Американский философ Уильям Джеймс заметил однажды, что все системы мысли он мог бы разделить на тощие и тучные. Многословный Гегель послужил для Джеймса примером тощей философии, тогда как насыщенные в каждой строке работы малоизвестного Фехнера явились образцом философии тучной. Этот образ Джеймс заимствовал, конечно же, из книги Бытия,гл.41 /Сны фараона/: "И вот из реки вышли семь коров хороших видом и тучных плотию, и паслись в тростнике. Но вот семь коров других вышли из реки, плотию тощих и видом худых... И съели коровы худые видом и тощие плотию семь хороших видом и тучных коров".
        Мысль Джеймса была более чем только игривым замечанием умудренного профессора психологии. В самом деле, если к философии Гегеля подойти с точки зрения уровней сознания, в ключе которых написаны его сочинения, то обнаруживается любопытная картина. В основе этой грандиозной системы лежит горстка кратковременных тучных интуиций. Вся же гегелевская система длиной в миллион слов есть тощая, но по-своему виртуозная спекуляция на тему семи тучных интуиций, пришедших ему на ум на заре туманной юности. Позднее, на протяжении всей последующей жизни философа, тощие коровы спекуляции обгладывали до косточек тучных коров интуиции.
        Сколь ни предпочтительны тучные буренки, питающиеся речным тростником, для философии необходимы и они и их плотоядные оппоненты. Однако современная философия, отказавшаяся от метафизики, предпочитает тощих коров спекуляции. Неразумное самоограничение! Ведь человечеству дано лишь три-четыре источнике знания, в зависимости от того, как считать. Я имею в виду: опыт, вывод, интуицию и авторитет. В древности некоторые считали еще и сравнение самостоятельным источником знания, так как аналогия - один из принципов мироустройства. То, что есть наверху,- есть и внизу. В непосредственном опыте мы не знаем, что и как происходит "наверху", но мы можем тем не менее составить об этом некоторое представление, найдя подходящую аналогию "верхнего" с нижним, т.е. с чем-то знакомым. Итак, где философу недостает непосредственного опыта, он прибегает к выводу /спекуляции/; где  нехватает интуиции, он хватается за авторитет, имеющий соответствующую интуицию. Словом, эта игре четырьмя источникам знания имела место в западной философии всегда - со времен ее пионера Фалеса Милетского. Западная философия /за немногими исключениями/ может рассматриваться как жанр литературы, не хуже любого другого. По традиции она претендовала на универсальность знания. Пафос был верный, претензия несостоятельной. Мы видим это на примере известной истории, случившейся с пращуром нашей философии милетцем Фалесом: засмотревшись на звезды, упал мудрец в колодец. Спасла его девушка, пришедшая за водой. О философии она имела такое же понятие, как кукла о Провидении, но воспользовавшись беспомощностью мудреца, сказала ему с насмешкой: как же ты, знающий тайны на небе, не ведаешь, что у тебя под ногами ?
        Я вспомнил эту притчу, читая замечательную книгу Евгения Наклеушева "К единому знанию" /1984/. Замечательна она во многих отношениях. Начать с того, что наша эмигрантская литература, ничего до сих пор не создала в области философии, в отличие от богатой философскими сочинениями первой эмиграции. Да и время, в которое появилась книга Наклеушева, может быть названо эпохой философского бесплодия. Еще недавно в двадцатом веке жили и блистали десятки самостоятельных мыслителей: Судзуки, Хайдеггер, Марсель, Ясперс, Камю, Юнг, Бердяев, Шестов и многие другие. А сколько было менее блистательных, но все же... Тойнби, Тиллих, Сартр, Кроче. Наше время не такое, оно эклектично и схоластично. Новых идей в гуманитарной сфере мало, время наше ищет и рыщет по всем уголкам мира и его истории, рыщет и находит, но не производит своих независимых идей. В этом отношении книга Наклеушева представляет собой приятное полуисключение.
        Книга снабжена поистине претенциозным подзаголовком - "Набросок метафилософии-метанауки-метарелигии", и, самое невероятное, автор некоторым образом справляется со своей героической задачей. О том, где он падает в колодец, засмотревшись на звезды, и как тощие коровы спекуляции пожирают тучных коров интуиции, мы скажем позднее. Но сейчас у нас преобладает желание сказать несколько обоснованных слов "во здравие". По Наклеушеву, парадигма всей западной цивилизации состоит во взгляде на универсум как на некий регулирующий себя автомат. Отсюда проистекают и главные функции западной науки: открывать или производить знание, представляющее собой множество информации, не сплоченной в цельную систему. Наука берет на себя роль монополиста в области знания, и публика смешивает научное знание со знанием как таковым. Наука изучает явления физики в отрыве от событий социальной истории, "и никакие успехи космологии,- пишет автор,- ни на йоту не проясняют проблем биологии. Тем более стремление к Истине Как Целому вообще остается вне компетенции науки." Научное мышление, по Наклеушеву, "шизофренически разорвано". Критике науки в этой книге отведено немало глубоких страниц, и незаурядная эрудиция автора, простирающаяся от математики до мировой истории, от физики до биологии, и от психологии до философии древнего Китая, дает ему возможность с должной смелостью обращаться с научной информацией, имеющей в глазах непосвященного в более синтетическое знание ценность неприкосновенного канона.
        Наклеушев отлично сознает, что задача, которую он берет на себя, кажется со стороны нелепой по своей грандиозности. Автор движим, однако "парадоксом изобретателя": "изобретение или проблема, более широко поставленные, решаются легче, чем масса подчиненных задач". На этом пути и должна стоять философия, которую Наклеушев определяет следующим образом: "Для нас философия есть попытка уяснить как происходит Организация /и соответственно - Дезорганизация/ вещей и событий и отношений наблюдаемого мира". Если эта попытке окажется успешной, тогда все скопленное наукой знание будет объединено в систему, состоящую из взаимообъясняющих компонентов. Естественно, автор понимает, что "такое дело требует усилий целого поколения удачливых исследователей". Однако именно философия может заложить фундамент этого будущего знания. Этот фундамент есть новая культура мышления, впрочем не абсолютно новая, ибо в этом же направлении, по Наклеушеву, трудились Бергсон, Шпенглер и Тейар де Шарден. Надо добавить, что в этом же направлении концентрировались и усилия русских славянофилов - смелых мыслителей, не слабых философов. Философия цельного знания - вообще традиционно русская тема, и тем более приятно сознавать /на примере Наклеушева/,что традиция эта не только жива, но и плодотворна.
        Другое дело - степень этой плодотворности. Целостность рассматривается не только в привычном позитивном аспекте, но и в необычном для этого термина негативном понимании. Для этого вводится идея коллапса. Этот термин определяется как "раздавливание" пространства и времени в некую точку вне пространства и времени. И сам термин и его определение легко было бы подвергнуть критике. При ударе критической атаки все здание, построенное Наклеушевым, должно бы рухнуть, так как наш мир, называемый автором "организацией", есть структурная конечность, лежащая между бесконечным хаосом и его конечной ипостасью - коллапсом. Однако мы не будем задерживаться на этой рискованной точке, ибо в наших намерениях прежде всего дать читателю самый краткий очерк системы Наклеушева. Скажем только, что хаос уже по самому определению не поддается знанию. Зачем вводить два непознаваемых фактора, когда и одного за глаза; второй же при последнем анализе ничем не отличается от первого.
        Коллапс введен в философию Наклеушева под влиянием мысли Зенона и, возможно, других элеатов. Затем, продолжая главнейшее дело своего трактата, построение понятийной плоскости, автор вводит еще два понятия - упрощение и усложнение. С целью обоснования этих понятий автор, как и подобает эклектизму нашего времени, перекочевывает из древней Греции в Китай. Здесь с древности известны два космических принципа: ян и инь. Первое есть космическая энергия, соответствующая мужскому началу, вторая - женскому. Упрощение у Наклеушева есть нечто подобное силе ян, усложнение принципу инь.
        Один из следующих шагов в построении понятийной плоскости ведет Наклеушева назад в Европу, к немецким и французским экзестенциалистам, у которых автор заимствует термины Бытие и Ничто, интерпретируя их как Бесконечность и Нулевость. Затем еще один большой скачок, на этот раз к философии Вл. Соловьева, у которого заимствуются понятия Логоса и Софии. Логос понимается как принцип, расположенный где-то между Богом и Организацией, т.е. миром. Логос связывает также Коллапс и Хаос таким образом, что происходит некий порядок, космос или Организация. Об этом онтологическом процессе автор говорит скороговоркой, и главный вопрос его философии /Как ?/ не получает ответа. Здесь, однако, уместно заметить, что, самая древняя книга, известная человечеству, Риг-Веда, главным вопросом философии считает ЧТО. В этой книге мы находим этот вопрос сформулированный таким образом, что формула эта так никогда и не была "улучшена". Что есть то,- спрашивает неизвестный древний мудрец,- зная что, мы будем знать все? В этом вопросе сказалась та интуиция, что нам достаточно знать лишь один трансцендент, и наше познание окончательно ответит на все свои вопросы. Наклеушев свою онтологию строит же по принципу упрощения и единства, которые он считает "мужскими началами" и соответственно менее творческими и обреченными зайти в тупик. Автора более притягивает идея усложнения и множественности, идея существования, а не сущности, т.е. "китайская" энергия инь, являющаяся "женским" началом. В соответствии с этой своей направленностью, Наклеушев вводит в свою онтологию целых четыре трансцендента: Центральный абсолют, Некий абсолют негативного тождества материального и идеального начала, Бога, а также Бытие и Ничто; обозначаемые акронимом БИН. Причем в этой системе Бог не абсолютен, а БИН весьма напоминает дьявола.
        Надо сказать, что все многочисленные принципы этой системы связаны в довольно стройную схему. Собственно говоря, пафос конструирования универсального единства, Метасистемы, являющейся подкладкой всех существующих систем, является главным в книге Наклеушева. Поэтому критика может быть проведена именно в этом направлении. Но прежде, чем начать эту критику, дадим слово самому Наклеушеву, особенно в том отношении, как он сам оценивает свою книгу. Книга,- пишет он,- "обуславливает возможность всех достаточно продуманных философских систем, древних и новых, восточных и западных, как сводящих реальность к тем или иным моментам нашей метасистемы" /с.252/
        Разумеется, мы не могли изложить здесь в нескольких строках все богатство этой замечательной книги. Читателю незнакомому с книгой Наклеушева здесь можно было дать только некий намек на ее содержание и философский вкус. Но полное изложение содержания нам и не нужно, ибо эта система уязвима совсем в ином отношении, даже если сама система концепций хорошо продумана /в чем я остро сомневаюсь/. Но что представляет собой качество этих концепций? Каждая из них есть только интеллектуальное понятие. Каждое из них двумерно, каждое легко проткнуть как газетный лист. Недаром цель книги - создать понятийную плоскость. Главные концепции в итоге плоские. Но я и не думаю вкладывать какой-нибудь уничижительный смысл, говоря, что они плоские. Они не могут быть другими, так как Наклеушев стремится математизировать все имеющееся знание. По его мнению, все что ни есть, может быть сосчитано с помощью нового понятия о счете, и все что ни есть, может служить материалом для моделирования. Именно здесь тощие коровы схематизма съели тучных коров философского творчества.
        Если приблизиться к любой из мимолетно обсуждаемых Наклеушевым систем - даосизму, веданте, буддизму, мы увидим, что главные категории этих систем являются не количественными, а качественными понятиями. Некоторые из них представляют понятия четырехмерные, т.е. в них введено качество, познаваемое только для сверхсознания. Система Наклеушева - в основном, система знаков. Четырехмерные понятия не сводимы к этикетке, к знаку. Если мы сводим их к знаку, мы не только обедняем, но и просто не понимаем их природу. Именно таким образом, засмотревшись на небо, мы падаем в колодец. Веданта, которой вскользь касается Наклеушев, совершенно неуловима для его Метасистемы. Веданта ориентирована на недвойственность. Система Наклеушева есть двойной дуализм /четыре трансцендента/. Веданта рассматривает уровни сознания, для которых у Наклеушева просто нет слов.
        По мере открытия этих уровней раскрывается такая перспектива мироздания, которую может изобразить лишь знающий философ, но не тот, кто предпочитает интеллектуальную спекуляцию. Тот же даосизм, которому Наклеушев обязан более всего, есть экспериментальная, а не спекулятивная философия. Даосизм не есть интеллектуальная система мысли, к которой против своей воли Наклеушев сводит его.

        Таким образом, неизлечимая слабость этой системы в схематизации ее трансцендентов. Всеядность нашей эпохи - признак ее эклектичности. Если смешать на одной картине приемы Клода Монэ, Малевича, Леонардо, китайской монохромной живописи и русской иконы, мы в лучшем случае получим Сальватора Дали, в худшем - просто палитру художника, на которой он смешивает краски. Эклектика смешивает божий дар с яичницей, ибо почитает эти две вещи равными, теряя из виду иерархию ценностей. Философская метасистема, объединяющая все известные системы, принципиально не может быть построена интеллектом. Она по плечу только сверхсознанию, пользующемуся интеллектом с конструктивной целью. Но такой претензии никто не вправе предъявить автору этой талантливой книги.
        А книга действительно талантлива. Ее достоинство состоит не в окончательных выводах, к которым приходит Наклеушев, но во многих промежуточных размышлениях. Так, можно встретить в ней замечательно оригинальное решение загадок /апорий/ Зенона, над которыми уже третье тысячелетие философы ломают голову. Крайне интересна критика диалектического материализма, ведущаяся совершенно новым образом. Любопытна попытка решить проблему времени, т.е. той философской категории, которая наименее поддается философскому анализу. Любопытна критика теории относительности /стр. 142/. Такие значительные подробности, каждая из которых могла бы быть развернута в самостоятельное исследование, в книге Наклеушева мы встречаем в щедром изобилии. Именно в этих подробностях состоит оригинальность философского трактата Евгения Наклеушева, одновременно тощего и тучного, если мы еще рез воспользуемся библейской метафорой Уильяма Джеймса.

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга