|
Геннадий БЕЗЗУБОВ
КИЕВ
Не гроздьями цветов усохших
Оплеты окон увенчав,
Но из земли проросший сошник
Древесным выгибом стоглав.
В тот город языка начало
И снега ищущая кровь,
И речью лиственной устало
Изборник улиц бестолков.
Расплачен жесткою корою
На ярославовом кремне
Под деревяною горою
И кровь днепровская во мне.
февраль 1970.
АФРОДИТА
Дули, дули ветры чьи-то,
Месяц жался на песке,
Там бродила Афродита
С черным яблоком в руке.
Вечной юности богине
Не пристало занимать -
Растворится в небе синем,
Если в Греции зима.
Что увидит, улетая -
Камни Аттики своей?
Или лодочка простая
Где-то пляшет меж зыбей?
Не хранить уже Киприде
Опостылевшей любви,
Даже лодки не увидит,
Сколько ветер ни зови.
* * *
Здесь город сморщенный сухого винограда,
Сухою кровию шумящий перед сном.
Спокойной ласкою наполнится бы надо
И легкой горечью, как золотым вином.
В оградах легоньких, где старый воздух выпит,
А новый в голосе смеющийся стоит,
Из глаз украденный, стоит в тележном скрипе
На сквозняке насмешек и обид.
Мой век, желтеющий, как ломкая бумага,
Цветет чернильною расплывшейся слезой.
Дождем сбегающий с холма и до оврага,
Я вижу век, но это век чужой.
То вскачь торопится, то впрямь остепенится
Душа живущая - то в горечь, то в беду,
Где полдень вызревший все размывает лица,
И долгой жаждою желтеет смерть в саду.
Где герб тот лиственный, где вензель виноградный?
Как пыль дорожная лишает речи нас.
Вино кончается и только след прохладный
Течет вдали и пропадает с глаз.
СТИХИ О РУССКОЙ ПОЭЗИИ
1
От Тредьяковского печальные кадастры
Хранит поэзия и нету счета им.
Что ей, в заоблочном взращенной государстве
И снегом брошенной в холодный третий Рим?
Что ей, возвышенной? И, усмехаясь, снова,
Таит опасливо кудрявая лоза
Гром Ломоносова, чудачества Баркова
И Анны Буниной печальные глаза.
И к Заболоцкому в холодный можжевельник
Она повадилась и нету сладу с ней, -
Кует движение и чует звон капельный,
Купель капельную и влагу до костей.
Ее рассеянья безлиственное чудо
Вселенной, пахнущей обидой и дождем,
И слово тайное, что, вынув из-под спуда,
Впервые вслух произнесем.
Впервые -
тополем впервые - отдаленьем
Природы, зреющей в поэтовой руке,
Впервые - путником, упавшим на колени
И всласть бормочущим на чуждом языке!
2
Турецкой шалью истончили душу.
Воздев прозрачное бумажное крыло,
Она стучала бы, спокойствие наруша,
В санктпетербургское дождливое стекло.
Полночным трепетом прозрачным придыханьем
Она учила бы, как бесконечность свить,
Прибавить прелести, убавить умиранья,
И быть, пока возможно быть.
И быть ли мастером - искусником и докой,
Иль просто дудочкой, пророчащей печаль,
Непонимание вкушая одиноко,
Учиться ль тени различать?
Живите, милые! Не становитесь старше.
Слаб радужный, хранящий зиму, лед,
Растет дыхание. И Пушкин, клятвой ставший,
Выходит на берег и снова речь ведет.
март 1969.
ГРИБОЕДОВ
Судьба фельдфебельской повадкой
Распорядилась широко,
И голос царский, голос сладкий
Ужо нашепчет на ушко:
"Конечно, чаша миновала,
Но ты-то вовсе не злодей,
Злодейство Пестелю пристало,
А ты скрывайся и желтей".
И пуст декабрь в мореной раме,
Что с кронверка глядит во тьму
Чужими десятью глазами
Да имена твердит ему.
В горячем городе Тейране
Покою нет и все равно
Глядят безумные дворяне
В его пеньковое окно.
декабрь 1969.
ЛИЛЕЯ
Наспех связана лилея,-
Ну возьми ее, возьми.
Кто состарится, немея,
А тебе побыть с людьми,
У кого жесточе очи,
У кого зрачок - опал,
Кто остался дольше ночи,
Только голосу не внял,
Не умел сказать ни слова,
За стеклом стоять не мог
В гуще воздуха ночного
Перепуганный цветок.
март 1970.
ЭТОТ ДОМ
Какие окна в этом доме? -
Ну дом как дом, чего и взять -
Стишки да профили в альбоме,
Собачья память на соломе,
Куриной жизни благодать.
Никто и не жил в нем ни разу,
Тяжелой ставней не стучал,
Не открывал - боялся сглазу,
И эхо желтое не сразу
В углах мышиных собирал.
Осталась горькая повадка
На жизнь, на век, на птичий след,
Осанка, выпушка, осадка
На дом периода упадка -
Гниющий розовый ранет.
Еще кривой остался говор
И остролистый циферблат
В потеках воздуха ночного
Боится разбудить глухого,
И возвращается назад.
Строкой бумажною с откоса,
Не зная правил переноса,
Теряя частые тире,
Бежит к порогу и впервые
Запомнит правила живые -
Густеть травою на дворе.
И знает памятью минутной,
Зеленым высохший огнем,
Без пользы принятый в наем,
И за стеклом двойным и мутным,
Какие окна в доме том.
март 1970.
* * *
Бежали музыкой упиться
В косых зенках пустые лица,
Сказать, что в сумерках жива
Всегда бессонная сова,
От Феодосия до Клима,
Что жизнь не смерть, а смерть не схима,
Чтоб землю не топтать пятой,
Лежи, усохший, под плитой.
А если кто в одеждах пышных,
В ночных прогулках, в спелых вишнях,
Обидой жесткою корим -
Лети, мелодия, за ним,
Тряси занесшуюся крону,
Лети, звучи, подобно стону,
Пока не выросла трава,
Пока не выросли слова,-
Замена гимну молодому,
Пока на полдороге к дому
В кругу безумных пляшет смерть,
Оставя замыслы лихие,
Далеко за Днепром - Россия,
И надо снова песню петь.
март 1970.
КИЕВСКИЙ
ВАЛЬС
Кто, от еды осоловев,
Облокотясь на деревянный
Скрипучий ящик фортепьянный,
В восторге раскрывает зев,
И нет от времени покоя,
Хвала запомнившим, какое
Оно воздвиглось и прошло,
Кренясь в полете на крыло,
Как мебель в туфельках дубовых,
Скрипучих кожаных обновах,
И, полировке не вредя,
Скользит подальше от дождя
По глине черного откоса,
Не пострадав от переноса,
В разводах лаковых грядет
Эпохи новый поворот.
А жизни смысл еще не продан,-
По огурцам, по огородам,
По размышлениям ночным
Летит романса черный дым
Остаться в позабытом вальсе,
Попробуй, над скрижалью сжалься,
Попробуй, слово прочитав,
На вывеске полуустав,
Давнишней скованный порукой,
И даже Юрий Долгорукой
В восторге колебал плиту,
Что слышно было за версту.
ВЕК
Кто будет пить у Смирдина
За век, окончившийся прежде?
Ведь народившейся надежде
Не хватит пунша и вина.
Отчизна мертвая нашла
И плакальщиц. Но кто посмеет?
Чьи тени, стертые дотла,
На стогнах времени чернеют?
Кого обида предала?
Задвинут медленный засов -
Пророков время миновало,
Куда им вознестись пристало,
Низвергнутым из петли в ров?
А нас томит удел привычный, -
Давно певцов на свете нет,
И мы опять косноязычны,
Как первый временем поэт.
февраль 1970
* * *
Мне зеленью не выкривят стекла
И веткою цветущей не обманут,
Чтоб кровь сыграть вперегонки могла,
Из раны вынут, сами раной станут.
Не в росте соль, не в перепонке честь,
Хоть я в окно заглядываю рядом,
Но чтоб смятенье в душах произвесть,
Цветенье продолжается за садом.
И так цветет, что брызжет черный сок
Отчаянного царского разбоя,
И набухает яблочный висок
От радостей бутылочного зноя.
Не мне дышать и твердью дорожить,
И пыльных ягод пробовать узоры,
Пока несет для перепонки нить
Глухих небес торжественные хоры,
Гниет эфир и птичьи голоса
Готовы перепонкою замкнуться,
Ушли в стекло незрячие глаза,
И ране никогда не затянуться.
сентябрь 1970.
* * *
Стучат костылями хромые сады,
Гишпанской романтики полны,
И черными знаками талой воды
Исчерканы громкие волны.
Балконная совесть не терпит тепла
И света ночного не знает,
Веревками лестниц к порогу пришла
И в стекла стучится иная,
Кордова, Кордова, еврейская тьма
Не этою лампой открыта,
А ты, не сошедший доселе с ума,
Умрешь от детей и рахита!
Но кони ушами прядут у двери,
К далекой дороге готовы,
Испанская память, с порога сотри
Светящийся след от подковы.
Скажи - и забудут тебя навсегда,
Скажи - и не вспомнят ни слова.
Не каждый же день набегает вода,
Не каждому снится Кордова.
сентябрь 1970.
* * *
Когда полынью припахнет
В грязи летящего ночлега,
И ночь тяжелая идет,
Колышет дремлющее чрево,
И многотомный водопад
Берез, развилок и обочин,
Открытый гибелью до пят,
Как муравейник, разворочен,
И я бессилен удержать
Железных связок несмыканье,
Жестяной чешуей ножа
Гремит постелей содержанье,
И осыпаются с судеб
Холодной ржавчиной простуды,
Льдяные простыни задев,
Души опасные причуды,
По холодеющим полям
Зари предчувствие щекочет,
И я заутра буду к вам
Дыханьем ластящейся ночи,
Когда от тени отпаду
И в зеркале не буду слышен,
Уйду в оконную слюду,
Которой следуем и дышим.
август 1970.
ГОФМАН
Дом заполнен тишиной нежданной.
Деревянная слепая мышь.
Как бы ты не прятался удачно,
Все равно крылом пошевелишь.
И тогда на шкафьих ножках гнутых
В зеркалах, засмотренных до дыр,
Пробежит, разъятый на минуты,
Твой потерянный крылатый мир.
Рассуди! Но полночью весенней
За зрачками холодеет мгла.
Тяжелеют пятна отражений.
Хвост мышиный. Два чужих крыла.
март 1968.
САГА
И ты, нелепостью возвышен,
В саду, где разноцветных вишен
Созрела траурная спесь.
Обрывки суеты и смеха
По саду разбросало эхо,
Прошло и наследило здесь.
Так пусть теперь оно расскажет,
Оставленное вечной стражей
У фиолетовых корней,
Что там, где нет ни тьмы, ни света,
Течет Нева, а может, Лета,
И птицы падают над ней.
июнь 1969.
* * *
Во граде нищенском весна
И птицы в стеклах суетятся,
Покоя тайная сестра,
Смыкает горло непричастность.
Пока воды темнеет вид,
Все чаще перестук фонарный,-
Душа о жизни говорит,
И все судьбе неблагодарной.
А в нашем городе обман
Томит тупой привычной болью,
А в нашем городе туман,
Чужой туман со льдом и солью.
декабрь 1969
|
