Кишинев, 1977.

Из "Пушкинского цикла"

I
 

                                "Проклятый город Кишинёв,

                                 Тебя бранить язык устанет..."
 

Проклятый город Кишинёв.

Его бранить - язык устанет.

Но этот город чем-то манит

меня под равнодушный кров.
 

Во чреве матери моей

сюда я был направлен в ссылку.

Здесь пил я первую бутылку,

здесь пел мне первый соловей.
 

Петрополь, бойкая Москва

и боль приморская - Одесса,-

всё это полно интереса,

но в сердце Кишинёв сперва.
 

Ни одному из городов
я так прискорбно не обязан
ни тем, что пристыжён и связан,
ни тем, что пагубно здоров.
 

Самонадеянный порыв

мой первый, робкие начала

здесь глупость добрая ласкала,

в итоге так и не открыв,
 

на что навесть прицел мне дальний,

куда направить взор и слух.

О, этот дух провинциальный,

застойный огородный дух!..
 

Теснит меня в пределах узких,

безмерно полного собой,

молдавский город, полный русских,

где я - не тот и не другой.
 

Но, славен Бог,- для русской лиры

не писан варварский закон.

Порой в окно чужой квартиры

она бросает камертон.
 

И здесь, где север полон юга,

где рядом запад и восток,

я взял перо, я встретил друга,

я слушал первый мой урок.
 

Уж верно, всякому цветенью

своя назначена земля,

и грех цветущему растенью

бранить окружные поля.
 

II
 

                                    "Паситесь, мирные народы..."
 

Народа нет - есть человеков тьма,

сознаньем друг от друга отлучённых.

Нет в мире даже равно двух влюблённых,

два равно вспыхнувших не сыщется ума.
 

Здесь нет двух одинаковых певцов,

двух под копирку писанных красавцев,

тем более нет сходных двух мерзавцев

и полностью тождественных глупцов.
 

И если нечто - боль для одного,
то это же есть благо для другого.
Зависит всякой мысли торжество
лишь от того, кому дадим мы слово.
 

Единство душ немыслимо, когда

одна душа с другою незнакома,

но мы ведь и в своей душе не дома,

а не в своей - кто проникал туда?..
 

Лишь те, кто нам трактует о народе,

едины в пустословии своём.

Они нам врут - а мы себе живём

согласно им неведомой природе.
 

1976 г.
 

Песня
 

Кого-то нелюбезно попросили,

а кто-то сам взял на душу вину,-

поэты уезжают из России

в нерусскую, чужую сторону.
 

Они бегут державного презренья,

от водки, от одолженных рублей,

от сна, от напускного вдохновенья,

от невозможных жён и матерей.
 

Но главное - от матери-России,

хмельной от крови, бледной от вранья,

они бегут, оставшиеся силы

едва-едва в больной душе храня...
 

А мачеха их ждёт за океаном,

сентиментальных пасынков своих,

изображая на лице румяном

сочувствие, столь важное для них.
 

Их ждёт почти загробная чужбина,

как в преисподней душ заблудших ждут
и худшая в их жизни половина,

и лучшая - всё остаётся тут...
 

1977 г.

потому что у других больше здравого смысла
(чтоб им было кисло - и тем и этим)
мы с тобой поедем крутить картину
юному кретину на телецентре
ты, мирон, девчонки и я приблудок
(из добротных будок косятся волкодавы
прочие соседи девки и дети
старики подавно - к щелям в заборе
лицами приникли)
 

на этом свете
жить тебе осталось не больше года

запорожец роет скиносы рылом

писаны акрилом прохожих рожи -

темные портреты юры брусовани

евреи молдоване разные туземцы

на границе мира города деревни -

рой народовластья
 

четыре года
мне осталось лаптем хлебать баланду

доставать по блату жратву и тряпки

на безрыбье в прятки играть с психушкой

на машинке книжки друзей печатать,

непочатый край стихопрозы, писем

совершенных писек красавиц летних

завершенных циклов, последних пьянок

с хорватом и панэ поездок в питер

обузданья прыти -
 

в такой окрошке
исхитрись остаться в пределах тела
(тривиальна тема - детали жутки)
в чемоданах шмутки луна в окошке

железобетонный поток сознанья -

образы как зданья микрорайонов

из пустых проемов сквозняк вселенной

в чешуе сирени в золе бумажной -

так ли это важно?
 

18 Фев. 85 г.

Мюнхен

Так мне обещает каждый третий, вырвать же мемуары удается - дай Бог, с десятого...
Не мне же о Кишиневе писать, в котором я отродясь и не был? Помню только, что не то кабачки, не то баклажаны - называются там " ГОГОШАРЫ ", и этикетка где-то завалялась, а хотел привести. Иллюстрацией.
Впрочем, хватит иллюстраций. Есть кой-какие поэты - и ладно.
Но жизнь в провинции - такая же бурная, как в Москве и Питере. О чем и эти 2 тома.

"голь перекатная

поле закатное

крупно-рогатое стадо
 

дрожь предрассветная

чушь несусветная

у сельсовета засада
 

славно упитаны
парнокопытные
движутся слитно без гама

вдруг чьи-то быстрые
меткие выстрелы
влет по рогам из нагана"
 

прямиком по стезе постиженья

вдоль экрана с названьями стран

чьи-то тени бредут в костюжены

превозмочь униженье и страх
 

там кончается время-пространство

и в чумном предвкушеньи битья

нужниковый соблазн арестанства

обращается в цель бытия
 

а когда на вечерней проверке

обнаружится дерзкий побег

кто-то сплюнет: намылился в беркли

нам достанется лишний обед
 

__________________

костюжены - дурдом в Кишиневе

беркли - дурдом-побратим костюжен
                /примечание переводчика/

зима 81 - зима 85

Беркли - Мюнхен

"попизди, попизди - соловьем станешь"
народная мудрость
 

    Я вспоминаю другую кухню. Карликовый холодильник, высокий стул. "Господи, - молчу я, - услышь мои молитвы..." Шкафчики, полки, стол и плита.
    серый линолеум вкрапинку, с пятнами пролитого кофе, вина и молока. Есть еще две комнаты, балкон и ванная, туалет, прихожая, встроенный чулан.
    мне сидится, пишется "поэма состояний", спит жена в той комнате, спит в манеже сын. Пишущая машинка ничего, не грохает, - одеяло вчетверо заглушает стук.
    здесь придут, рассядутся старые друзья. Через год, а может быть, через шесть недель. На ковре измятом, нечищенном, морщинистом развернут бутылки, колбасу и хлеб.
    Зинка тут и Юлька тут, и Паланов с Ритою, Дрейзлер и Лодыженский, и всегда - Наум. И подружка с улицы, Людочка Семенова, длинная, худая, с питерских харчей.
    завтра с послезавтрою спутаю невольно. Викторов пельменями закормил собак. Две джинсовых задницы - Костина с Сергеевой - едут на Ботанику, ну, и я туда ж.
    если и запутаю улицы февральские - окажусь чудесненько на Обводном в Мае. Выйдем на Садовую и пешком к Гостинному: я в дырявых брюках, ты - в вечернем платье. Сядем на скамейку в Летнем и замрем. Целоваться хочется, но менту с собакою кто-то ж должен сильную руку протянуть.
    улицы-фамилии. Улицы-извилины. Имена не помнются, проза не дается. Тринадцатый автобус в сторону Рышкановки. Там в больнице мама, скоро выходить.
    ты мне опять про любовь? Слезы, слезы, слезы. Только я не совсем пойму - кто, откуда, зачем. Лариса, Юля, Ира, Лариса, Света, Коля, Слава, мама, папа, Опель, сенбернар. Тут еще поэты гениальные повылазили: молодые, вредные. Смех и Коктебель.
    хорошо кончается все, что худо кончилось: черная Америка, лагерный Техас. Наглухо застегнутый, комарьем искусанный, я сижу в дозоре, над собой расту.
    им подай духовности. Выжмись гимнастеркою. Пусть многозначительно содрогнется мир, - но при этом вовремя кофе будет подано, дочка образована, все соблюдено.
    да пошли вы на хуй все, никуда не денусь я, кончатся истерики, будет благодать, и какава с чавою, франция с германией, фрадисы на поводке, деньги и вино, -
    кто с короткой памятью, тому легче дышится. Раз, и два, - как в танцах: шаг и два назад. Кровь сосать - не хуй сосать: и вкусней, и выгодней, и опять же, - медленней. Абсолютный кайф.
    а я вспоминаю другую кухню: вымороченный, выжатый на пожухлый лист, не накрыв машинку, не выбросив окурки, словно вор, крадусь на общую кровать, где совсем растаяли в безмятежном сне груди, ягодицы, губы, руки, члены и конечности по-отдель-нос-ти.
 

так появлялись на свет стихи-недоноски

сильные строчки на ниточках

рыбки на елке
 

то что казалось пространством пространством и было

но безвоздушным (впрочем спасала рифма)

девочки жадно внимали развесив острые ушки

вату невнятной фразы хавали с аппетитом
 

помню отсеки всяких комнат в дыму и свечках

под потолком витали музы

                        чихая часто
это считалось жизнью творчеством откровеньем -

все остальное как бы даже и не считалось
 

так бы и жил чудесненько пьянствуя вря дурачась

но не сиделось дома - взял и свалил на запад

и оказался в жопе в армии муж семейства

(если возьму псевдоним - будет он лимонадис)
 

зима 85
Мюнхен
 

"сгущенное солнце сочится на крыши

дождям не с руки околачивать груши

словесный запор наподобие грыжи

лишает уюта внутри и снаружи
 

но служит живот индикатором фальши

поскольку вдали от россии и польши

говяжьи свинные и прочие фарши

из пищи в дерьмо превращаются дольше"
 

"гостеприимна страна майонезия

где попугаи поют на акациях

и обновляется наша поэзия

в гастрономических ассоциациях
 

блики на водах лоснятся как блинчики

воздух звенит как стакан в подстаканнике

и набегают на девичьи личики

тучки небесные вечные странники

(млечные слюнки стекают под лифчики)
 

там беглый дом барак теплушка

в снегу тягучем за окном

пустая тяжесть безделушка

ключи на куче под замком
 

а еще там были окна
и карнизы без портьер
на стене торцовой полка
маслом крашена панель
и двенадцать там кроватей
было сдвоенных у стен
и над ними в полумраке
потолок один блестел
две ж добавочных кровати
были втиснуты в проход
и на них совсем некстати
мы валялись поперек
две девицы ненормальных
в середине я худой
их торжественный начальник
без трусов и с бородой
грамофонные пластинки
срок вершили свой в пыли
и сосульки на затылке
словно кактусы цвели
на одной из дальних коек
дочка тихая спала
в наших длинных разговорах
не участвуя одна
и никем не охранялся
этот праздничный дурдом
только кучер да кухарка
пьяно злились о другом
мы валялись и крутили
все пластинки по одной
и киряли и курили
и пускали дым в ладонь
нам тепло и потно было
в том раду и в том аю
завитки крутого дыма
восходили к потолку
и тогда собравшись с духом
водрузилось надо мной
иры челышевой тело
я ж лежал совсем прямой
а жена моя светлана
была справа под рукой
и я комкал одеяло
ногу пробуя другой
а пластинка завывала
жалко блеяла метель
ирка жарко пробиралась
к голове через постель
над лицом моим уселась
врозь коленки развела
мне досталась ее прелесть
вся в себя меня звала
и змеюка и задира
и пупка дверной клазок
и я вылизал красиво
все что тыкалось мне в нос
да еще при этом свету
правым средним от руки
я умело вел к блаженству
через злости завитки
и тут обе заорали
и проснулся я без слез
и узнал на одеяле
мутноватый сок желез
и присел я и подумал
"надо вытереть скорей
а нето придет сутулый
психиат'р и еврей"
 

он мне расскажет про гоморру
и колыму и вавилон
и успокоются гормоны
и я впаду в обратный сон
 

январь 85

Мюнхен
 

эзотерическое
 

                        с.
 

ты спать ложись сегодня без трусов
я утром как приду домой с дежурства
так сразу и накинусь
целовать
вылизывать твое чужое тело
не мне принадлежащее а сну
который импотент и не способен
не то что до конвульсий довести
до неприличных визгов и мычанья
число их приближая к десяти -
но даже молча сделать замечанья
по поводу бесстыжести твоей
невинности на полпути к некрозу
побойся Бога -
педофил морфей
специалист по смертному наркозу
 

я про тебя не знаю ничего
я знаю все
(двусмысленность такая -
не атрибут лирической болтанки
а в случае с тобой навод на резкость -
здесь суть важна не меньше чем пизда)
 

но что такое суть?
как и душа -
не ясно существует ли в природе
и если даже существует
                      то

ужели познаваемы рассудком?

пизда другое дело -

                   матерьял
вполне конкретный и всегда искомый
поскольку я пока не утерял
любви к тебе

            животной но исконной
 

ты спать ложись но ты не засыпай
не сотворив языческой молитвы
и это абсолютно все равно -
до христианской
после
или вместо -
в них нет противоречия:
                      одна
другую дополняет укрепляя

об истинности веры же суди

по степени свободы обретенной
 

16 Фев. 85 г.

Мюнхен
 

вдохновения нет и в помине

просто вошкается в кишке

аскарида тощая пимен

массовик в хоровом кружке
 

мне бы сторожем гастронома

мне б на крите пасти гусей

но взирают на гастролера

пол европы и ю-эс-эй
 

что ж потешу байкой про рашу

нацежу им соплей в сукно

как в бараке мол какал в парашу

в психбольнице писал в судно
 

с пионерских оргий в нирване

бегал в горы не стриг волос

только в городе ереване

показаться не довелось
 

но зато на неве и в коми
дуя в рифму как соловей
я оставил свой след

                   а кроме -
кровный выводок сыновей
 

в очищенье дьявольской скверны

оглушал я сдававшихся в плен

бронебойной картечью спермы

по пельменям девственных плев
 

и топили меня - но куда там

я всплывал как говно со дна

потому как - меченый атом

провозвестник судного дня
 

только б пальцам хватило духу

додрожать до конца строки

только б страшную эту пруху

не похерили б старики
 

13 Фев. 85 г.
 

стеариновые стены мюнхенской ратуши
не нуждаются ночью в подсветке и ретуши
тычет в небо перстом одичалая готика
рассыпается в прах ленинград души
два застенчивых гомика в шубках из котика
созерцают крушение елочной ветоши
 

в этот час вычитание винного градуса

из невинного цельсия мучает фрадиса

на которого с разных сторон декорации

надвигаются маски святой инквизиции

чтоб любою ценой помешать деградации

христианской души в интересной позиции
 

ворожат витражи над фасадами в крапинку

подмывает нырнуть из колодца безлюдного

в судоходную улицу имени людвига

не по-здешнему прямо текущую к швабингу

где бубновые карлы и девочки с лютнями

обеспечат приют стихоплету и бабнику
 

холодает к утру и становится муторно
в этой архитектуре баварского хутора
окаяному телу военного медика -
персональной комедии верного зрителя -
а в рассветном тумане маячит америка
словно в даль устремленная тень вытрезвителя
 

зима 85

Мюнхен
 

давиду гамильтоку
 

чистое и крупное зерно гамильтоновских фотографий

взрывчато прорастает в моем подсознании

многомерными плодами поэтического воображения

в остановившемся (на этот раз окончательно) времени
 

воплощенное обещание бессмертия и вечной юности

возвращение беспомощности и бессонницы

вращение бесов и ведьм под подушкой спящего

влажные простыни - не от слез ли? - нет, не похоже
 

о это зернышко точка на координатной решетке творенья

где острота ощущений зависит не от принадлежности пола

а от языческой жреческой жертвенной принадлежности

к избранной касте прекрасных неприкасаемых
 

сотканные из фотонов позы преступной невинности

светло-воздушный нездешний разврат посвященных

непоправимо статичный круг вовлеченных деталей

замкнутый круг электрический ветер магнитные тени предметов
 

так прихотлив этот мир отражений на ряби озерной
столько заботы тревожной вселяет в безвременно взрослую душу -
в пору ей Богу на всякий альбом гамильтона
клеить ярлык "высокое напряжение, опасно для жизни"
 

20 Фев. 85

Мюнхен
 

в этой жизни мне нужно лепить стихи

ковырять пером в перегнившем прахе

отгоняя страхи струей строки

заблуждаясь напрочь в соборном парке

посреди аллей тополей мулей

не вполне еврей но с горбатым носом

на халяву тени своей смелей

из-под сонных век озираясь косо
 

если нет - солдат медицинских рот
арендуя кактус на злом отшибе
по техасу ночью - ебись он в рот -
через тучи вброд на летучем джипе
с лейтенантом выжившим из ума
под шрапнелью мух мотыльков москитов -
поскорей бы что ли пришла зима
выражаясь бродски (на что мозги-то?)
 

если да - туда где пылает день

в заполярной тьме елисейских буден

по пупок в беде на сопливом дне

в животы блядей колоча как в бубен

(ни черта не хочется ни черта

не печется - вот и пора лечиться

со щита осклабилась нищета

волочится следом как та волчица)
 

между двух свобод на волне обид -

гимназист оставленный без обеда -

можно сделать вид что в упор убит

из рогатки в лоб - над собой победа

"разорву силки - говорит пиит -

изучу иврит прочитаю тору

на больших страницах могильных плит

напишу трактат про любовь который"
 

6 Марта 85 г.

Мюнхен
 

ГРИПП
 

                            Е.Хорвату
 

I

есть на каждом листе календарном

дабы впредь мы не знали забот

чёткий перечень в ритме ударном

красных дат и рабочих суббот
 

в промежутках меж грохотом стали

и воинственным лязгом газет

припадаем мы к зелью устами

по пути на парад иль в клозет
 

в этом веяньи явно влиянье

искривления времени

                    но
воздаяние за возлиянья

род людской не пугает давно
 

по морозам и метаморфозам

утирая то водку

               то пот
мы дотянем наш век под гипнозом

чёрных дат и кровавых суббот
 

II
 

Преодолев полосу невезенья на брюхе,

в перьях и пухе, в бумажной трухе, будто в прахе,

драные джинсы сменив на парадные брюки,

вытянув руки,

             бреду, натыкаясь на плахи...
 

Ложные страхи! Пора бы прийти в умиленье

от всенародного мления! Прочь умаленье

планов, идей и значенья великой эпохи!

Есть недостатки, конечно,

                         но плахи - не плохи!
 

Это такая попытка приятия мира -

выдавить желчь на бумагу японской пипеткой

и раствориться в колоннах, шагающих мимо

поступью гордой,

               сверяя маршрут с пятилеткой,-
 

к новым высотам, зияющим над континентом,-

слесарь с дояркой и прапорщик с интеллигентом!
Вывернуть мир наизнанку с таким контингентом -

плёвое дело.

            Хана буржуазным агентам!
 

Кентом дымя, возведём города из брезента

в джунглях и в Арктике!.. /Голос жены: "Полотенце.../

- Брысь, отщепенцы! От вас не приемлю презента!..

/...нужно под краном смочить.

                            У него инфлюэнца."/
 

III
 

Ноябрь. Эпидемия гриппа

ломотой корёжит скелет.

Отправлена пышная грива

в корзину за выслугой лет.

То оттепель дразнит игриво,

то стужа заносит стилет.
 

Сограждане входят с опаской

в общественный транспорт, как в лес,

скрывая под марлевой маской

зрачков лихорадочных блеск.
 

На службе, у касс, в заведеньях,

без тени ухмылки - всерьёз! -

вверяют свои сновиденья

начальству, сморкаясь до слёз.
 

Ночами читают Пикуля,
кидая бессоннице кость.
Жуют с отвращеньем пилюли
от кашля и нервных расстройств.
 

Потом обращаются к водке,

сочтя её меньшим из зол,

поскольку в надсаженной глотке

мозоли натёр этазол.
 

Проблемы всё неразрешимей -

и, сунув термометр в рот,

мечтой о постельном режиме

блажит занемогший народ.
 

...Не пялься с надеждой на флюгер.

Чихая на мир не ворчи.

Отсутствие снега на юге

причиной считают врачи!
 

Они в шутовском облаченьи

шныряют по тёмным углам,

сверяя влеченье к леченью

с параграфом плана, а план -
 

загнать в карантин пилигрима,

колючкой опутать леса.

Намордник надёжнее грима

сотрёт выраженье с лица.
 

Ноябрь.
Эпидемия гриппа.
На пальцах - микробов пыльца.
 

IV
 

Заполонив садовую скамейку,

почтенный старец наставлял семейку:

- ...подъехала к ОВИРу "канарейка" -

и тут же объявили карантин...

Шуршали шины, задевая бровку.

Мишпуха снизу вверх внимала робко.

А Моисей - вчерашний полукровка -

в воображеньи чистил карабин.
 

Не убоясь повального крещенья,

но опасаясь кораблекрушенья,

с боями прорывает окруженье

бессмертный, но болезненный народ.

В отчаянье решаются на это

и те, на ком не стёрлась Божья мета,

зане талант - не род иммунитета

от гриппа, а как раз наоборот.
 

Перед отлётом дёргаясь в канкане,

как звери, побывавшие в капкане,

со скрипками, фигурными коньками,

с холстами и стихами в тайниках,
отвергнув социальные заказы,
бегут, спасая разум от заразы,
пииты, лицедеи, богомазы
в терновых - то есть лавровых - венках.
 

Нас не уберегут от эпидемий

светила медицинских академий,

а тошноту от взлётов и падений

наверняка не снимет аэрон.

Любой недуг предполагает кризис,

когда в глазах пылающие крысы,

вороньей стаей облепив карнизы,

на идише сулят Армагедон.
 

Глодает Чоп таможенные тромбы.

Трещат по швам контейнеры и торбы.

А сам создатель водородной бомбы -

лишь "экс-лауреат и клеветник".

Но в карантинно-вирусной державе

не продержаться на скандальной славе:

войдя в сношенья с прессой и послами,

рискуешь триппер подцепить от них.
 

Не роль, но Рок ведёт царя Эдипа...

Ослепшие от насморка и хрипа,

мы покидаем пир во время гриппа

навстречу новым ливням и снегам.

Наш поезд проплывает вдоль платформы,

как столбик ртути, приближаясь к норме.
 

На санитара в офицерской форме

задумчиво взирает Вальсингам.
 

1980
 

Разговор в Краме

/выписка из истории болезни/
 

- Чачу помешивай чайною ложкой.
По телефону флиртуй с неотложкой.
Выкинь с балкона чашки и стопки.
Песен истоки золою из топки
не засыпай,
как и корку - обедом.
Лучше - аббатам поведай об етом,
кроя соломой полы, словно матом
кроешь, скитаясь по шляхам щербатым!
 

/Вряд ли с Арбата вернусь на "Орбиту".

Тянет обратно - да ушки обриты,

почки отбиты, как строчки петита.

Есть вдохновенье, но нет аппетита./
 

На семафоре висят серафимы -

их переводят в снежные бесы.

Стройки заочно заносит в Афины.

Тяга к наезду - символ прогресса.

Ладно. Псаломом очищу и душу,

и карандаш,- но размер не нарушу.

На полдороге в АРЕ через Питер

спьяну займусь совмещением литер.
 

/Прочь рассужденья: "псалмом" иль "псаломом" -
это достойно скотины с указкой!
Гонят Лука с Моисеем пса ломом
за шелудивость и блядские глазки
через холмы к генуэзским руинам.
Смысл - в опечатке. А в уксусе винном -
точки-тире с запятыми. Ей Богу,
не предпочту и Магрита Ван Гогу,
синус константе, Желябову - Брута,
стенам без крыш - одичалое брутто.
Лучше сангиной тачанку с наганом
изображу - и умру за стаканом,
опорожненном на треть или даже
на две. А чача в чаше все та же,
что и вчера. Самолёты из лужи

пиво лакают, топчась неуклюже./
 

Вылепит Время из ребёр кадавра

снежную бабу и конус обвислый.

Жизнь - это, Женечка, абракадабра

с горькою капелькой здравого смысла.
 

___________________

"Крама" - единственное приличное место в Кишинёве

"Орбита" - литературное объединение при газете

          "Молодёжь Молдавии" /светлая ему память!/
 

1980

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2007