Малая Садовая заслуживает отдельного, обстоятельного ИССЛЕДОВАНИЯ. Причем расцвет ее приходится на годы 1964-66, когда я отсутствовал, занимаясь деторождением. Приходя на Малую Садовую, поэтов не заставал, но - алкашей, посикушек, ханыг и местных монстров. О Малой Садовой блестяще рассказал москвич-петербуржец Лев Халиф, в своем "ЦДЛ" /см. 2-й том/. Место бойкое, у всех на перепутье. Я туда попал уже в 67-м, ослобонившись от родительских обязанностей: дочка уже могла сама кушать и мне не приходилось вставать по 5 раз за ночь менять пеленки. Супруга моя, 4-я, из аристократическо-артистической семьи Голубевых, свойственница и родственница всех этих бесчисленных Блоков-Мейерхольдов-Ахматовых-Пуниных и прочее, и прочее, вплоть до Сталинского лауреата поэта Тихонова - бюро графа Воронцова, люстра из дома Раевских, коклетки по 6 копеек я с Горчаковского сервиза ел /и те делились на 2 части, в случае прихода шоблы гостей -жили на ее 40 рублей и мои - НОЛЬ/, чаи пивались из Батенина, Гарднера, Кузнецова /попроще/, на екатерининском диванчике, карельской березе и красном дереве. Пеленки дщери, за неимением советских "памперсов", выкроили из старых камчатных скатертей, а попку я ей утирал столовыми салфетками Великой Княгини Ольги Николаевны, с монограммой. Потом подарил эти салфетки Сюзанне и Бобу Масси, авторам книги о последних Романовых. Посейчас, полагаю, пользуют, хотя Боб уже о Петре книгу тиснул, Сюзанна же - вообще о русском искусстве. Дщерь росла, и после того, как Санечка Кольчугин сломал мне нос - мерзким приемом, об коленку, я стал захаживать только на чаи, мое же место в аристократической семье занял муж моей жены Валерочка, машинист автокрана, который пел тенором.
        Путем чего осталось время на поэтов. Но было поздно. Вся малосадовская поэзия проскочила мимо меня и знакомством с ней я обязан исключительно Владимиру Ибрагимовичу Эрлю, ее центральной фигуры и историографа.
 

ФИОРЕТТИ.
 

        В 66-м году, надо полагать, на Малой Садовой стихийно возник альманах под этим непристойным названием. Альманах я не видел в глаза, но знаю, что в нем, помимо поэзии, была представлена и проза. Проза мне была ни к чему, было не до того, но поэзию мне всю перепечатал уже в 74-м году Владимир Эрль. Среди поэтов были и зрелые и недо, была поэтесса Алла Дин /см. текст "Алла Дин и Волшебная Фалла", одну из наших совместных поэм в период занятия фаллологией, фаллистикой, фаллотелией и прочими смежными науками/, она же Тамара Козлова-Мишина-Буковская, известная религиозная поэтесса. О многих из участников альманаха я попросту сказать ничего не могу: возникнув на краткий период, они более нигде и никогда не нарисовывались. Это относится к поэтам Андрею Гайворонскому и Олегу Ниворожкину. Гайворонского я видел единожды - юноша под метр девяносто пять, вмазывал туристские ботинки, висевшие у него на шее - полагаю, на выпивку. Ниворожкина же, хотя его фамилия мне и очень нравится, никогда не видел, из имеющейся же в альманахе поэмы "Клоунада" вынес только эпиграф из Белого /"В долине / Когда-то / Мечтательно / Перед вами я / Старый дурак / Игрывал на мандолине"/, который тоже мне очень нравится, и ряд кошмарненьких образов самого Ниворожкина. "Оставьте меня / Я не поэт / Я только мертвец / В отпуску", и "Хорошо улыбаются / Только сзади / кто-то злобно глядел вурдалаком". Но дальше шли уже "картонные шпаги", "картонные мечи", дон-Жуаны, князи Мышкины и "бумажные кораблики", и я не стал перепечатывать поэму, равно и стихи: не ах. Интересно мне только "посв. Братусь" - Хлебников? Словом, слабо.
        У Андрея Гайворонского, тем не менее, имеется пара текстов /привожу, если найду - они у меня опять куда-то запропастились!/, один из них - трактующий о Бродском /"И говорим о Бродском"/, датируемый 1964 г. Что они там говорили о Бродском, мне так и осталось неясным, но важно - обращение.
        Еще там фигурировали стихи некоего "Анонима", парочка более-менее удобоваримых текстов /стихотворных/ прозаика Жени Звягина, которого я вздул позднее, на дне рождения Охапкина /см. 1-й том/, полагаю, стихи самого Эрля, и стихи Юпа. Эти я даже перепечатывать не просил.
Вот и все впечатления от альманаха, который я никогда не видел.
 

ТАИНСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК МИРОН САЛАМАНДРА.
 

        Под этим детективным заглавием пойдет речь об обитателях Малой Садовой, где, действительно, встречался мне помянутый Саламандра, который тоже что-то писал, помимо, вроде, был школьным другом Кривулина-Пазухина. Возникнут братья Танчики /"Христанчики" - см. Халифа/, точнее, один, Сережа Танчик, которого я, малость знал - редкостного косоглазия человек! Причем, "демонического": косил - внутрь, как и дочка Шемякина, Доротея, в детстве /но у нее получалось мило/, я даже как-то сделал свое фото "И я - Танчик!", зверски скосив глаза, жуть. Вот когда косят безобидно, как зайцы - это я люблю: в стороны. Так косили моя секретарша /поэтесса Лесниченко-Гум-Волкова-Рыбакова-Волохонская/, Витя Колесников и буддолог Александр Пятигорский, который гостил тут у меня. Ели барашка а ля серна, говядину я брать не стал: буддисты коров, вроде, не едят. Барашек ему понравился, и я тоже, но в отместку он мне прислал стихи некоего З.Дубнова, который прислал мне наглое письмо, что в 600-ах страницах 1-го тома он упомянут только один раз, и то негативно. Написал ему нежное письмо, что даже имея вторую копию его сборника /присланную им/, запомнить его стихов все равно не могу.
        При этом Танчик писал какие-то педерастические стихи. Привожу.
        Еще там был некий Аркадий, о котором был фельетон, что он машинист паровоза и злостный тунеядец. Помянутый Аркадий хвастался, что он был знаком с Галей Дали, путем чего Сальватор прислал ему диплом на право гражданства в основанном им государстве /купил где-то остров и заявил в ООН, грамоты же раздавал друзьям/. Грамоты я не видел, но говорят. И я охотно верю.
        Вот так, от Мирона Саламандры до Сальватора Дали, складывалось существование Малой Садовой. Народ был подпольный, многих я встречал десятки раз и так и не мог раскусить, потом мою эстафету переняли Боря Куприянов /друг помянутого Аркадия/ и поколение помоложе.
        Функционировала Малая Садовая следующим образом. В роскошной "Кулинарии" /при Елисеевском же ж!/ поставили кофеварку. И так-то народу толпилось там до фига: только там и можно было купить приличные полуфабрикаты, а также дивные пироги, на площади где-то /сейчас жену спрошу, архитектора/ - метров 60, может меньше, толклось до 600-т посетителей одновременно. И вот в эту толпу нужно было просочиться, встать в очередь в кассу, потом в другую за кофе, потом - донести кофе, не расплескав, до узенькой полочки у окна и втиснуться. Иногда к кофе брались волованы, пирожки с луком, с мясом и другие вкусности, но это уже был разврат. И вот, стоя в этих очередях, чтоб получить чашечку побыстрее, поневоле искал знакомые рожи. Днем туда забегали девки, из учреждений поблизости: Публички /главной и на Фонтанке/, из музея Здравоохранения /на Ракова/, интуристские же бляди-гидши - те пили на "Крыше" и в "Европейской", для них Малая Садовая была не комильфо /как и позднее, разделение публики на "Сайгон" и "Ольстер", в зависимости от имущественного ценза/. Знакомились поневоле. После кофию НЕЛЬЗЯ не выкурить сигарету - курили, опираясь жопой на подоконник, но уже - снаружи. Подходили новые посетители, у которых можно было сшустрить - или на чашечку кофе, или, в зависимости от настроения - на об выпить. В подвал США /Советское Шампанское/, где я провел юность с Левкой Успенским, не ходили: накладно. Гастрономов в окрестностях было 3: сам Елисеевский, на углу Садовой и Ракова /повторяюсь, где-то уже писал/ и у Цирка. В одном из трех обязательно давали какую ни есть бормотуху. Пили: в садике рядом с Манежем /опасно и людно/, во дворике напротив Кулинарии. Там какая тетя Маша выносила стаканчики, а иногда и закусь. Бутылки кидали в песочницу, что я очень не одобрял. Молодое уже поколение, "резвунчиков" забивало нас, старых алкашей и портило милые и тихие дворики, где так уютно пилось. И купечествовали: вместо того, чтобы бутылку отдать "мамочке" - и старушке какой надо жить! /не важно - за закуску, стакан или просто от щедрости!/, писюнчики эти - уже их просто били, при этом безобразно крича. Впрочем - молодость, молодость... Не я ли сам, с Левкой Успенским, завел ритуал еще в 57-м - выпив во всех трех-четырех винразливах по 150 "777" на 50 "КВВК" и закусив шоколадной конфекткой - завалиться во двор рядом с кинотеатром "Октябрем" и выбить на углу в подвальном окне стекло, где всегда стояла банка с чайным грибом! Винюсь. Было. А потом нагло сесть на скамеечку напротив, и выбежавшим обозленным хозяевам одновременно указать в разные стороны, где скрылись "хулиганы". Но однажды, с двух сторон, указали - НА НАС! Это был величайший подвиг в моей жизни: я взбежал по отвесной кирпичной стенке, метра 3 высоты, и скрылся в другой двор!
 

        Но на Малой Садовой я встретил ЭРЛЯ.
        Эрля интересовал не я, а моя 4-я супруга, к тому времени тоже уже бывшая, и даже не она, а ее светские связи. Подойдя ко мне, он сказал: "Я слышал, что у Вас есть весь Хлебников /у моей супруги. Был. Ухищен художником-нонконформистом Очиннниковым и вмазан через Юпа, бочки же, естественно, катились на меня. И не попадись Очинников с поличным... - ККК/, так вот, нет ли у Вас бакинского издания Хлебникова?" Я говорю, я чего-то не слышал, чтобы Хлебников в Баку издавался. "Издавался. В 22-м году, тиражом 20 экземпляров, на ротаторе." Тихим, "жующим" голосом /как точно заметил Лапенков/. Год это был 67-й, весна, слякотно, или лето уже, жарко, стало быть, Эрлю только что стукнуло 20. Я в мои 20, правда, тоже уже Хлебникова знал, и неплохо, но до таких тонкостей не доходило.
        Эрль - человек уникальный, сложный, необычнейший, даже для того разнообразия типов, лиц и характеров, что являла ленинградская сцена 60-х. Во многом он, младше меня на СЕМЬ лет, стал моим учителем, и уж во всяком случае, с ним я обращался только на равной. В "мальчиках" он у меня не ходил. Не знаю даже - был ли он когда-нибудь мальчиком. Рассказывают: звонок в квартиру Петрова /какого-то из экспертов по ОБЭРИУ, я не знаю, Левин знает/, открывают - 13-летний подросток: "Я, говорит, пришел уточнить некоторые места у Введенского." Эрль. И с тех пор - 2 было специалиста по группе ОБЭРИУ: Эрль и сын профессора Миша Мейлах. Третий, Илья Левин, нарисовался уже позднее: года с 74-го. А до, как справедливо пишет Халиф, именно Эрлю "принадлежит воскрешение обэриутства". Хотя... Тут надо разобраться подробнее. И старший друг-враг Эрля, Аронзон писал в те годы диплом по Заболоцкому, да и попросту - время пришло.
Человек невероятной вежливости, иногда до занудства: "Эрль, говорю, я Вас в окно выброшу!" "Нет, не выбросите. Вы ко мне хорошо относитесь." 8 лет - теснейшего общения, и всегда - на Вы. Но его "Вы", в отличие от Саши Кушнера, я всегда терпел, ибо это было не от воспитания в профессорской семье, а - СВОЕ. У Эрля все было - свое. Даже чужое. Он мне раскрыл Лескова, ну посудите - мог бы я найти цитируемую Лесковым пословицу: "Тешь мою плешь, сери в голову!" или другую "Уплыли муде по вешней воде." А Эрль, с его академическим - встроенным аппаратом, читал все, вплоть до сносок, комментариев, приложений, примечаний, разночтений и вариантов. Дотошность его граничила с буквоедским педантизмом Тайгина, только Боря не блистал особо разумом: просто добрый и милый. У Эрля же ум был, что называют французы, "эспри маль турне" /перья не в ту сторону/, с поворотиками, вывертами, извращенно-изощренный. И потому - только он мог оценить и понять, сквозь внешний облик благопристоя, абсурдность графа Хвостова, обэриутские начала Лескова /цитируемое им: "А возле Императорской Академии художеств - две собаки каменные в колпаках поставлены. Так это, брат, не собаки, а - свинтусы! И свинтусы эти - из древних Фив в Египте вывезены, и для того они здесь поставлены, чтоб, значит, пока они не зашевелятся - до тех пор, брат, чтобы ша. Чтобы ничего и не было, а вроде как понарошку." Привожу, увы, по памяти где ж мне такое в целом Лескове найти!/. И не Эрль единый - цитировал мне чтец Лева Елисеев - безумные по абсурдизму места из Островского /драматурга, разумеется/. Но Лев это делал по пьяни, Эрль же - всегда - в абсолютной трезвенности.
        Эрлюшу я люблю. Изображал мне художник Белкин, мерзким голосом имитируя Эрля: "Чаай водоой разбавляать - только желуудок поортить!" Пьет Эрль такой крепости чай, что мне - худо становится. Рассказываю ему, что как-то Элик Богданов угостил меня чифирем дегтярного цвета, в своей каморке на Блохина, заваленной работами и с прожженым полом и диваном /окна там никогда не мылись/. Чифирь был заварен в эмалированном ковшике, третьяк, а то и кварт, убойный. На что Эрль мне сказал: "А однажды я Элика угостил своим чаем, так он сказал, что слишком крепкий!" Ну это я уже просто отказываюсь себе представлять, мне худо. Эрль всегда приходил со своей пачкой индийского или грузинского чаю в портфеле - это ко мне-то, в можно сказать, "чайную" - и заваривал всегда сам. Я его чаю пить не мог, и разбавлял водой, "портя желудок". О чифире, питом и пареном в 60-м, 61-м и далее годах - в кочегарке, на костре, вареный на бритвах, в дурдомах и прочее - я мог бы написать /и напишу: в 4-й главе "Цум Тюркена" идет "Чайная церемония международного Пен-клуба"/ целое исследование, но то, что из чая готовил Эрль - превосходило и мои слабые силы.
        Библиотекарь, лодочный сторож, сторож на автостоянке - человек, в голове которого свободно помещается пол-Академии, да еще остается свое! Такова се ля ви в этом ёбаном государстве. Друг его, ближайший, неразменный и неизменный, художник и блестящий прозаик Элик Богданов - об абстракциях которого МИХНОВ отзывается с одобрением, мой ровесник и из нашей же школы английской /как и Хвост/ - сошел, сойдет или сходит на нет, путем пилюль шизофренических, которые в него пихают по полгода, путем того, что ни на краски, ни на кисти, ни на холсты, ни на бумагу, ни на машинку - денег нет, на чифирь-то едва хватает, да разве травки или колес когда прибарахлить - а его без конца писала художница Герта Неменова, в свою очередь, ученица Ларионова-Гончаровой, дочка их приемная - это наша наследственность. С Эликом Эрль носился, как с писаной торбой, хотя тот на 6-7 лет был постарше. Из других друзей Эрля следует отметить его постоянного соавтора многих пиэс, Дмитрия Борисовича Макринова - а что я о нем могу сказать? Видел, маленький, милый такой, круглолицый, молчит. Эрль же с ними со всеми умудрялся -разговаривать и даже писать.
        С 16-ти лет уже зафиксировав себя тончайшими и точнейшими текстами, Эрль за собой тащил целый хвост: Аронзона /которого, уже покойного, собрал вместе со вдовой, Ритой Пуришинской, до точечки/, Хвостенко-Волохонского-Галецкого-Богданова-Немтинова-Миронова-Макринова-Ентина и иже, являясь точкой пересечения этих людей и - уже можно сказать - эпох. С 66-го года уже функционировавшее издательство "Польза дела" /тираж, большею частию, 1 экземпляр, на обеих сторонах, машинопись Эрля/, где появились все эти авторы. Часть из них я поимел, но не судьба им было храниться у меня: то, что не сперли в Союзе - пропало в Израиле.
 

ЧЕРНАЯ МАРФА.
 

        Эрль научил меня читать что попало. С тех пор я не нахожу "скучных" книг /кроме мемуаров о поэтах всякой околопоэтической сволочи - старорежимной, и из новых/. "Мораль, как ее понимают коммунисты", статьи В.Максимова в "Октябре", "Свобода, какая? Для кого?" Э.Баллера - вы только вслушайтесь, как это нежно - эбаллера, вроде "Эбал я вас", Гарвардские речи Солженицына, Словарь пресноводных рыб, Русские советские песни - все это повергает меня в божественное содрогание, а научил меня понимать это - Эрль.
        В какой-то из книг по криминалистике /популярной/ рассказывается, как старуха по имени Марфа убила свою подругу, труп расчленила /тулово в комбинации - отдельно/, руки-ноги-голову - тоже отдельно, и закопала это по частям в дровяном сарае. В стране социализма, где нет фильмов ужаса, подобным материалом снабжает Госполитиздат, Юриздат, Педгиз и прочие издаты. Илья Левин и здесь обучает своих студентов - по справочнику юридических примеров: готовый сюрр! Эрль и рассказывал мне про Черную Марфу. Бррр!
        И еще один рассказец, про девицу, пришедшую к поэту, и когда тот начал ее соблазнять - скончавшуюсю от сердечного припадка: губы синие, лицо синее, но сама еще теплая. Отчаявшийся поэт лишил ее, мертвую, невинности. А она ожила. И так ей это понравилось, что она стала приходить к поэту - он же уже не мог, все время представляя ее синюю, бездыханную. Что там дальше было - не помню, но мне казалось, что Эрль пересказывает свою прозу.
        Как любила шутить подруга моей бывой 4-й супруги, тоже из Театрального института: по учебнику судебно-медицинской экспертизы. Строгая, в очках, входит в комнату - парочка, обнявшись, млеет - и изрекает, поправляя очки: "Поза трупа свидетельствовала об изнасиловании." Парочка - в развал. Или, молодому человеку на какой вечеринке: "Что это вы так ходите, будто у вас "вывих члена от совокупления в неправильном положении"?" О великий могучий свободный! Зачем далеко искать сюрр и корни абсурдизма? Великое - рядом. ДЗЕРЖИНСКИЙ: "Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня, я слышу и чувствую в душе ее песнь." /расстреливая/. "Мне бы путевочку, в Цхалтубо. У меня камни в печени." "Ах, у вас камни в печени! Расстрелять." /Народ/. "Первых три ряда - расстрелять!"
        А потом и поза трупа. Труп стал в позу. Позывные трупа. - Строгий ассоциативный ряд. Отсюда - пьесы Хвоста-Ентина-Эрля-Галецкого.
        Здесь, на Западе, черный юмор находит выход в безобидных карнавальных масках вампиров, фильмах "ужасов", черном мыле и имитации куска говна в холодильнике, ТАМ - он выливается только В ИСКУССТВЕ.
 

                                   "По воздуху плыли задумчивые говна..." /Эрль/
 

В этой волне говна /и к сожалению, не "Третьей"!/, которое не тонет, поневоле эпатаж принимает анальные и фекальные /фаллические/ формы.
        И не безобидного - УЖЕ! - Глеба, а где-то больше по аналогии уже с Холиным. Примечательно, что за-50-тилетний Холин воссоединился уже с более юными -до 40-ка - Лимоновым-Леном и иже. С поколением Эрля.
 

ДВОЕ НИКОЛАЕВЫХ, ДВОЕ АКСЕЛЬРОДОВ И ГЕННАДИЙ НЕСИС-ОСЕННИЙ„
 

        Влияние Эрля распространялось в обе стороны - на "старших" и на "младших". Причем, если старшие это ассимилировали /как я/, младшие - уже, не знаю... Что я могу сказать о Сереже и Коле Николаевых, разве привести их тексты? А ведь встречал, и неоднократно. Застенчивые, робкие. Или нахальные, как Коля Аксельрод. Или опять застенчивые, как Дима Аксельрод. Но все они были - УЧАСТНИКИ. Участники того самого литературного процесса, центральной фигурой которого был Эрль. Как, в другом, скажем, аспекте-слою - и появление "бродскианцев". Я их так и делю: на эрлезианцев и бродскианцев. Кузьминскианцев вот что-то, только, нету!
        Что сказать за Несиса-Осеннего? Опять же, процитировать:
 

Или, скажем, факт его посвящения стихов Гайворонскому. Разбирается пусть кто другой, кто знал их, как и с Шейдиным, известным лишь дистихом /привожу/.
 

        К Эрлю все это отношение имеет самое непосредственное, но именно к Эрлю, а не ко мне. Хотя, возможно, к антологии. И опять кто-то будет обижен, тот же Несис-Осенний, допустим.
 

        С Эрлем и Охапкиным в соавторстве было написано многое, что, может быть, войдет в Аппендикс, а пока - разумнее перейти к автобиографии

ЭРЛЯ:
 

АВТОБИОГРАФИЯ В.ЭРЛЯ С ЕГО ЖЕ ПРИМЕЧАНИЯМИ И ТОЛКОВАНИЯМИ.
 

ФИО: Эрль Владимир Ибрагимович¹

Дата рождения: 1947 г. 14 мая, в час обезьяны.
Место рождения: г.Ленинград, ул. Маяковского, неподалеку от дома Д.Хармса.

О семье: отец, Иван Федорович, батрак, плотник и мать, Татьяна Григорьевна Форина - из села Араповка Симбирской губ. /Отец - р.1901, мать - р.1904/. Дед со стороны отца был деревенским колдуном. Старший брат Альберт /р.1925 г. в г.Грозном/ погиб в мае 1945 г. в Берлине командиром самоходки. Второй брат, Евгений, р.1929 г., живет в Москве. Отец - пехотный полковник в отставке, мать - на пенсии.
Безвыездно² жил и живет в Ленинграде.
Об образовании: закончил среднюю школу в 1966 г. Учился 3 месяца на филфаке ЛГУ /1968 г./ и год на государственных курсах иностранных языков /1972-73/. О работе: 11 дней в 1965 г. в почтовом отделении разносчиком телеграмм. Книгоношей от магазина "Академкнига" в 1966. /См. Прим.З/ Начало творческого пути, публикации, написанные книги - даты.
В 1957 г. написал и одновременно опубликовал первое стихотворение "СОЧУ СВОЮ МОЧУ" на классной доске. Но своим первым стихотворением считает написанное 15 марта 1963 г. "Быстрое созерцание". В середине 1964 г. начал писать прозу. До 1969 г. преобладали стихи, в дальнейшем - проза. Первая публикация - процитированное с искажениями "Четверостишие" в фельетоне "Когда Аполлон нетребователен" /газ. "Смена" от 16 февр. 1966 г./ Вторая публикация - в журнале "Аврора" №7 за 1974 г., где моему перу принадлежит только одна строчка, касающаяся названия рассказа "Медный взгляд".
Много занимался редактированием и исправлением /текстов следующих авторов - ККК/: В.Немтинов или ВНЕ, А.Ник., С.Николаев, Б.Кудряков, Дм.Макринов. Литературовед и архивный работник. Много занимался Хлебниковым, Д.Хармсом, а также современными авторами. Ввел в литературу Ал.Миронова /1964 г./. Основал литературное течение "Хеленуктизм" в 1966 г. и в 1968 г. оставил ученикам. В 1971 г. основал "Палату Мер и Весов".
Много выступал с публичными чтениями /с 1964 по 1968 г./, в том числе в СП, где был встречен крайне недоброжелательно Н.Королевой и И.А.Бродским. С 1965 по 1968 г. выпустил около 50 брошюр. Сочинения собраны в следующих книгах:
1. "Эмали и камеи". Первая книга стихотворений /1971/. /Стихотворения и поэмы 1965-8 гг./
2. "Вторая книга" /1971/. /Стихотворения, поэмы и переводы 1964-9 гг./
4. "Четвертая проза с присовокуплениями. With Abandoned Works by Vladimir Earl and Co (1973)" /Рассказы, сценки, отрывки, статьи с 1964 по 71 г./
3. /Пардон, перепутал порядок - ККК/ "Фимиамы". Третья книга стихов /1971 /Стихотворения 1963-9 гг./
5. "Избранные стихотворения" (Selected poems) /1973/ /Стихотворения и поэмы с 1965 по 73 гг./
6. Готовится к печати: "Вчера, послезавтра и послезавтра" Параллельные тексты 22/8 - 6/67 /Четыре части. Написано с 1969 по 74 гг./
 

ПРИМЕЧАНИЯ И ДОПОЛНЕНИЯ:
 

1. Горбунов Владимир Иванович.
2. Выезжал: /в алфавитном порядке/
        2 раза был в Таллине /29 дней/, в Риге /5 часов/, в Новгороде /9 часов/,2 раза в Москве /45 дней/, 2 раза в Клину /1,5 часа/, 1 раз в Калинине /1 час/, ст. Великие Луки /40 мин./, 7 раз в Вышнем Волочке /сутки/, в г. Туапсе /9 час./, в г. Сочи /27 дней/, в Переделкино /9 час/, 2 раза в Вильнюсе /3 дня/, в дер. Друтунис /25 дней/, в Каунасе /1,5 дня/, в г. Мариенбурге /где крещен в 1966 г. 17 июня/ - 20 раз по 4 часа.
3. Работал:
с 21/8 по 1/9-65 - доставщик телеграмм на почтовом отделении Д-40,
с 23/9 по 4/10-66 - уличный книгопродавец от магазина "Академкнига",
с 1/11-66 по 11/1-67 музейный рабочий в Гос. музее этнографии народов СССР,
с 11/1 по 9/3-67 - руководитель драмкружка в школе №316 Фрунзенского р-на,
с 30/3 по 18/8-67 - устроился подсобным рабочим и с 3/4 переведен на должность младшего библиотекаря в научной биб-ке им. Горького при ЛГУ
с 27/10-67 по 26/12-67 - мл. библиотекарь в Гос. Публ. Б-ке им. Салтыкова-Щедрина

с 1/3-68 по 7/1-69 - научная б-ка им. Горького при ЛГУ /с 22/4 повышен из мл. библиотекарей в библиотекари/
с 30/1 по 4/10-69 - организатор экскурсий при Гос. музее этнографии народов СССР,

с 7/10-69 - контролер-приемщик 4-го разряда в ЛПО "Автотехобслуживание".
 

Биография отобрана зимой 1974-75 года. /О дальнейшей карьере Эрля - см. в письмах Охапкина/.
 

Примечание к биографии:
 

БУДДОЙ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ.
 

Пропущено: Отношение к религии - православный.
 

Вот в этой обыденности и ежедневных, если не ежесекундных хэппенингах - характер Эрля. Ко мне на свадьбу в августе 70-го он явился в синих очках для автогенной сварки, лег на пол и потребовал, чтобы его осыпали цветами. Цветами мы его осыпали, но в ширинку ему - я воткнул гвоздику. Белую.
О чем не сказано, это о двух женитьбах Эрля. Одна из них - неудачная, вторая - не знаю. Бывал я у него редко - и когда он жил на Пушкинской, с родителями, и на Гаврской когда, с женами - нормальный дом. Несколько работок Элика Богданова на стенках, вроде, мои "Бабушкины челюсти" /не видел, но дарил/, машинка - и все. Ходил всегда в мягкой шляпе /см. на снимках/, нормальных костюмах /жилетка и часы, правда, были. Я ему еще подарил тульской работы кованую стальную цепочку от спизженного Сережей Поповым брегета с репетиром, не помню, носил ли/. Ссориться с ним - не припомню, чтоб, хотя, случалось, надоедал. Тогда расставались, чтобы встретиться с той же теплотой чуть спустя.
Обнаружил в биографии любопытную деталь: дед по отцу - был колдуном; как и у Айги по матери - шаманом!
Странно, что мало кто любил Эрля: от его сотоварищей по середине 60-х - слова доброго не дождешься - ни от Аронзона, ни от Анри, ни от... А вот когда уже я ввел его в компанию "Элиты", хоть и не без труда - потребовался почти год, чтобы тот же гений Боренька Куприянов проникся - потом уже и по сю - дружен с Охапкиным, зол на Кривулина /рукопись какую-то тот потерял, по свойственному охламонству/ и передает мне приветы и дамские стихи. Поскольку один из со-составителей "Зачем я это сделала?"
Не знаю, не знаю - что будет дальше? А ведь ему - всего ТРИДЦАТЬ ТРИ года! Это мне - за сорок уже...
 

Сейчас Эрль с Мейлахом - выпустили на Западе первые полные собрания Хармса и Введенского, это в тех-то условиях, работая в кочегарах и сторожах! /Мейлах, в сторожах, правда не служил - сын профессора/.
Как мне здесь недостает Эрлюши /или, как я называл его - Урля/.
И еще одна любопытная деталь: совместная реакция Королевой и ... Бродского на стихи Эрля - есть, значит, у них общее. Общий враг: футуризм. На Ахматовой они оба сходятся!

ПРОИСШЕСТВИЕ НА СКОТНОМ ДВОРЕ НЕКОЕГО КНЯЗЯ МЫЗЫ

баснь
 

Однажды, скандыбочась вдругорядь,
воскликнул князь: "Какая стужа

стоит на нашем на дворе! И даже с-под коровы лужа

замерзла так, что не расковырять."

На сей велеречивый слог
ответствовала лужа:

"Такого толстого и глупого мужа

я бы засунула головою в стог."

Тут князь скользнул ногою левою

и об лёд разбил свою рожу дебелую.
 

Мораль из басни, коей я податель,

пусть извлечет сам благосклоннейший читатель.