БАРАЧНИКИ И ПАНКИ

Самое странное для меня самого в этой антологии - это возникновение ряда имен, своего рода, эстафеты, цепочки, замкнутого круга, гомеостата. Как в Голливуде.
Но ведь и я, как выяснилось, подумав - уже лет 20, практически, не общаюсь с нормальными людьми /итээров-компьюторщиков, ушибленных искусством путем верхнего образования и наличия черного рынка, я за нормальных не считаю/. Общался я, в основном, с пишущей-малюющей, танцующей и дующей в дуду братией, в большинстве своем - анархической, индивидуалистической, аморальной и вообще ненормальной.
Наркоманов среди, скажем, пяти сотен моих близких питерских друзей - было не более 1% /но только потому, что остальные 99% - были нормальные и здоровые алкоголики/. То же относится и к жопничеству, оно у нас в России не модно - ну, Трифонов, Зубарев, Дар - менее и 1%. Это тут - рассказывают, Ося Бродский в письмах сокрушался: здесь, мол, все, которые в литературе-искусстве, почти поголовно - гомосексуалисты, и на него как-то странно посматривают. И оправдывался: "Но вы знаете, у нас, у евреев - это как-то не принято." Почему у евреев это не принято, я не знаю - здесь даже гомосексуальная синагога есть, здесь много чего есть, но Иосифа я - понимаю. У нас, которые русские - это тоже было, как-то "не принято".
Принято зато было многое другое. И об этом, в частности, пишет Лимонов в "Эдичке". Принято было прикидываться сумасшедшим - на человека, не побывавшего в дурдомах, смотрели - как на ненормального. Принято было нарушать, по возможности, всё, но - ПО ВОЗМОЖНОСТИ ЖЕ - не особенно. Ибо, нарушавшие ВСЕРЬЕЗ - попадали в места отнюдь не райские. Насиловать пионерок, к примеру - дозволялось только в анекдотах. Хотя "Лолиту" читали все. То же и с Эдиповым комплексом - кроме Худякова, насколько я знаю, им никто не страдал. Позволялось писать мамлеевские рассказы - но не ДЕЛАТЬ того, что в них описано.

То есть, развращенность преобладала - в умах.
На деле же, в большинстве, мы были - маменькиными сынками, и "опыт" наш, жизненный - заключался в прочитанном и услышанном, чаще же того - в воображенном.
И все-таки, некий "обще-бытовой" опыт, опыт коммуналки, больницы, ментовок и просто - распивочных и столовок, наличествует. У кого побольше, у кого как.
Но в основном, опыт заключался - в вычитанном и додуманном. Тут самый пример - Ося Бродский. Попав на время процесса, на парочку месяцев, в камеру - поэт разродился тюремной лирикой. По примеру Уго Фосколо, или кого там, надо понимать. Отсидевших же всерьез - не очень тянуло к этой теме. Взять того же Радыгина.
Поколение помоложе, акселлерантов - не знало и того. Число посаженных катастрофически сокращалось. Поэтому юных - стали волновать другие "запретные темы". /См. у Хорвата, Фрадиса, Елены Щаповой де Карли , или у Натальи Медведевой, родившейся в 1958-м./
Вообще-то, преемственность - есть, но я взираю на это уже с позиций 3"го тома Дюма, "Виконта де Бражелона" - наше, а того круче, поколение 30-х - кажется мне куда суровей и мощней: барачники-битники - против заширянных хиппов или нынешних слабоумных панков...
Вроде, и Гооз, и Белкин - к барачникам примыкают, да только - боком. А вот Некрасов - органично вытекает из Арефьева, как ни странно, за счет "провинциализму" - бараки там подолее просуществовали.
Легкость, легковесность - в чем мы виним нынешнее поколение /как, возможно - винили и наше.../
При этом - замкнутый круг - ну 500, ну тыща таких на весь Питер, а население там, между прочим, к 5 миллионам подходит. Процент? Я знал народу - максимум, и столько же собрал свидетельств, а остальные? Знают ли они о нас? Четыре миллиона деветьсот девяносто девять тысяч?

                                                                    Шемякину и Володе Некрасову
 

        Не вижу принципиальной разницы между художниками и поэтами.
        Не вижу принципиальной разницы между "знаменитостями" и их "окружением".
        Не вижу принципиальной разницы между даже городами.
 

        Осенью 1963 года в Эрмитаже рабочими хозчасти работали: поэты Уфлянд, Сабуров, Кузьминский, художники Шемякин, Овчинников, Лягачев, актеры Кравченко и Никитин и 2-3 просто филолога или историка. Платили всем одинаково: 60 руб. в месяц /при 8-часовом рабочем дне и 3-х выходных в неделю/.
        Варилась обычная каша. Поэты читали стихи, мальчики посылались за водкой, художники обсуждали живопись. Рембрандт, Моралес, Пантоха де ла Крус, Тинторетто - висели в соседствующих залах. Эль Греко и Тьеполо различались лишь по высоте потолков. Царило всеобщее равенство.
        Расчленение начинается рынком, после чего, утрясшись во времени, школа Да Винчи висит рядом с малыми голландцами, а последние соседствуют, в свою очередь, с Сурбараном и Кранахом.
        Только на Красной /Галерной/ улице гнездились рядками: Ширали и Рейн, Лощагин, Кривулин, Блок, Кублицкая-Пиоттух, Пушкин и Стасов, Кузьминский, Израилевич, Ахматова, Толик Васильев, Толик Маслов /по прозвищу Сударь/ и Толик Белкин. Хаживал по Галерной Алексей Георгиевич Сорокин, читая стихи Мандельштама /Роальда/. Жил Лев Васильевич Успенский. И сгорел Женя Рухин.
        В особняке Бобринских, на психфаке /бывшем географическом ф-те/ ЛГУ - выставлялись десятки художников и фотографов /Росс, Путилин, Глумаков, Барков-Шестаков, Белкин, Смелов, Кудряков, Доська Шемякина, Михнов-Войтенко/, читали стихи Кузьминский и - голосом на пленке и устами друзей - Аронзон.
        Варилась обычная каша, годами и десятилетиями.
        Кто-то раскладывал свои почеркушки на панели в конце 60-х, у ступеней протестанской Петер-шуле /или Анен?/, там, где в притворе могила генерала Моро, предавшего Наполеона. Для гуляющих по Невскому иностранцев. Повязали.
        На досчатом заборе у реставрируемого Одесского оперного театра, в 1966-м, художники Хрущ и Сычов развесили свои работы. Выставка продолжалась 4 часа.
        Кулаков, житель левашовских бараков под Ленинградом, выставлялся в Новосибирском Академгородке.
        Жителя новосибирских бараков Некрасова - я впервые увидел на стенах в мастерской Арефьева в Ленинграде. 10 лет спустя я уволок лучший холст Кулакова из мастерской Некрасова в бруклинских трущобах, заодно прихватив и лучший холст хозяина. Живущего у него ленинградского скульптора Соханевича, сбежавшего на лодке в Турцию, вычетом общения живьем, пока оприходовать не удалось. Шемякин живет в Сохо. От Михнова я шел с невыпитой бутылкой водки и кульком килек в жуткую питерскую метель, когда занесло весь город. Десяток лет спустя я пробивался в такую же метель через Чайнатаун в поисках мастерской Шемякина. Нашел. И даже встретил Доську, одетую в стиле "панк", прогуливающую папенькиного бультерьера, почему и узнал.
        Чайнатаун, Квинс, Петербург, новосибирские бараки...
        На протяжении трех абзацев харьковчанка Гинзбург звонит Кучукову, пытаясь выяснить, кто и когда участвовал в уличной выставке в Харькове, потому что живущего в Манхэттене Бахчаняна, против обыкновения, нету дома.
        Итак, в энном году в Харькове /ориентировочно - середина 60-х/ -на Сумской или около у стен было расставлено с дюжину-другую работ Бахчаняна, Савиной, Кучукова. Бахчанян при этом заставил Лимонова читать стихи - первое публичное появление Эдички. Имя подростку Савенко - придумал также Бахчанян, и при том достаточно характерное, в духе эго-футуризма и Эдичкиного эгоцентризма. Неясно, кто придумал фамилию Тюльпанову?
        Тюльпанов где-то рядом в Квинсе, Лимонов - в Париже. Так и живем.