| НАЧАЛО 1
И неужели было — только Нева и высь, как голубые крылья, в стороны
разнеслись?
Тихо чернели ели, и завалы ветвей под шагами хрустели предвестниками костей.
Я пробиваюсь сквозь дебри, натыкаюсь на пни. Скоро вот в этот берег люди вобьют гранит. Площади лягут.
Стаями
разбегутся кусты. Сгинут леса...
Я знаю,
где возведут мосты, где купола засветятся, шпили взлетят у воды, где я в ином столетии, тягостном, буду бродить. Слышатся мне разговоры, трудная хлюпает гать, — это к Балтийскому морю толпы идут, умирать:
соснам валиться под ноги, в заводях гнить без креста, даже не зная, что подвигу слава одна — красота. Вижу за мглистой завесой, веки прикрою лишь, то очертанье леса, то силуэты крыш. И пропадают мысли. Путаются слова... А за плечами — листья, и под ногой — трава.
2
Каждое утро шел царь в полумглу рассвета, зеленый его камзол раздувался от ветра.
И скрипели плоты, сваи вгрызались в берег. И по Неве кнуты хлопали на галерах.
Гнали люд без числа в неприступные плавни. И на верфях смола закипала гортанно.
Словно полчища скал, рос из зарослей город. Трубку царь доставал и распахивал ворот:
шел он на звон топоров к мужикам полуголым мимо черных голов на густых частоколах.
И раскрытые рты вопрошали картаво: — Царь, а веришь ли ты в это страшное право?
Только не поводил он ни глазом, ни бровью. Дым густел впереди, морем пахло и кровью. миги
Рвутся в зеленые тени солнечные ножи. Девушка по ступеням древним к прибою бежит, гордо счастливое тело в жадное утро неся. Грохот цикад оголтелых, светом наполненный сад. Листья роняют на кожу пряные капли росы, и за ветвями тревожно море внизу голосит. Утро... Когда это было? Думал и вспомнить не мог, только запомнилась сила, только мелькание ног. Знаю простые заботы, где не уйти от судьбы: нужно ходить на охоту, чтобы добычу добыть, в крышу вколачивать гвозди, пол проверять под ногой, ночью, не помня о звездах, сон принимать и покой. Что же останется с нами в самый последний наш час? Канут заботы из памяти, станут корысти молчать, рухнут они, как вериги, трудный забудется год... Только припомнятся миги, миги... И ничего.
ЗЕРКАЛА ВО ДВОРЦЕ
Здесь зеркала
в гирляндах украшений,
на рамах —
позолота и резьба.
Я устаю от сотен отражений,.
от повторений самого себя.
Я между двух зеркал
и словно падаю
сам на себя в необозримый ряд.
В пустую бесконечность анфилады
вошла колонна собственного „я".
И медленно уходит безразличие, меня гипнотизирует число. Как просто осознать свое величие - застыть и постоять перед стеклом.
И двойники покорно и подвластно движение любое повторят, и оправдают всякое пристрастие, и злодеянье всякое простят.
Я убегаю, отраженья бросив,
и повторяю, шаг свой торопя:
— Друзей не бойся,
и врагов не бойся,
и равнодушных,
а страшись
себя! * * * Пойду по Марсову полю туда, где храм на берег встал и тенью красочной заполнил канал.
И глазурованная глыба начнет торжественно пестреть: „Каких врагов себе ты выбрал, таких же сильных, как царей?"
Что я смогу тогда ответить? Я не раскрою даже рта. Багряным видится отсветом твоя кровавая плита.
Я побреду в недоуменье, в своих сомненьях одинок... И вдруг за Летним, как прозренье: пивной!.. ликующий!.. ларек!..
* * * Ехать Россией нищей, гусиным скрипеть пером... Я говорю:
-Радищев, остальное потом. Горя прогорклый запах, рабских лачуг упрек... А на Петровской залпы — продолжение строк... Ехать щемящей тишью, стучаться в осевшую дверь... Кто-то потом услышит, в ком-то очнется зверь... Ехать, а главы — деревни, буквы - кресты у дорог... Не сомневаюсь, первый — тот, кто берет
перо.
* * * Я знаю угрозы на древних камнях: „Вперед — ты загубишь себя и коня".
И слева есть камень — торчит из травы: „Налево — тебе не носить головы".
И камень направо — лобастей, чем бык: „Поедешь — и конь под тобою убит**.
О витязь! Везде угрожающий тон... Куда ты поехал, не скажет никто.
Но если ты был настоящим бойцом,
ты долго не думал над страшным концом.
Ты шлема коснулся, коня торопя, направо, налево петляла тропа.
И снова назад уходила изгибом, глядели из зыби глазастые рыбы,
и вслед оживали трухлявые пни, сменялись дубравы наклоном равнин.
И шли облака многослойным наплывом, и было и страшно тебе, и счастливо.
Какие удачи, какие мытарства
тебя стерегли в заколдованном царстве?
А если и смерть, то на зависть бойцам такая, которую выбрал ты сам. РАЗЛИВ
1
Замельтешили покосы. Взгляд полетел по лесам. Гулко расколота осень поездом
пополам.
В станции не вглядеться. Это похоже на взлет, — поезд уносится в детство, время уходит вперед. Поезд колотит по стрелкам, жарок пожар на окне. Это о юности реквием осень дарует мне?
— Здравствуй, - шепчу я, — здравствуй, — зовом лесов одержим. Это горящее царство было недавно моим.
2
В прибрежном мы возились иле, со смехом падали в песок, и постепенно в нас входили: прозрачность леса, пыль дорог, ночные грозы и рассветы, и крики птиц, и ясность рос, дач иудейских монументы... И сердце вздрогнет: „Холокост!"
Камыш, вода, лесные звуки, - как много в мире схожих мест!.. Ты гладишь бок бродячей суке, пока она консервы ест.
И снова ровно волны лягут, что приглядевшись к ним, порой, мое, увидишь, по бумаге, скользит, как лодочка, перо...
И будет кровью в чутких венах крутиться каждая строка, и, словно демоны вселенной, пройдут по небу облака.
3
И лодка врежется в кустарник, и низкий берег оглядит. И мы с тобой смеяться станем, мол, там, за деревом — бандит...
Ты для костра разложишь ветки, присядешь, разведешь огонь, и на прищуренные веки положишь нежную ладонь.
Пошевелит вершины ветер, и паровоз вдали вздохнет... И будет день, и будет вечер, и ночь, и пламя, и восход...
4
И снова — солнце и жара, и снова брызг счастливых ливень. Мы в воду прыгаем с утра, вперегонки плывем Разливом.
И нам Разлив — что океан; он беспокойно волны множит, и на виденья дальних стран все берега его похожи.
И невозможно угадать, установить его качанье, и нас несет, несет вода, чем дальше, тем необычайней...
И, может, сбудется когда: (тебя к грядущему ревную!) чтоб нас несла, несла вода, в иную жизнь, в страну иную... | 
