ЯСНАЯ ФАРМА
/пиеса в нескольких действиях,
с прологом, но без эпилога/
ПРОЛОГ:
и тут мне все стало ясно.
небеса прояснились, ясени зашевелили вшивой листвой, балерина спесивцева сделала
па, запела Настасья дежкина, запел родион, "русский мишенька", стиль де-кадавр.
кузьмич понюхал лопату,
кузьминский воткнул вило в навоз. стихами: "коровы надрывно мычали, / снабжая
графинь молоком". но: бил долго. молоток ковал коническую шляпку гвоздя, пахло
свинями. по покосившейся дорожке ехало трактор. сено косили. забор и амбар, бык
заходил по яичники в воду, мудро мычал. целомудренно отворачивались телки,
пахло поляной.
сначала построили индюшатник.
цесарки, пулярки и дупеля выводились стадами. озимая рожь колосилась. в кузне
бренчало железо: кузьмич наковальню ковал. в лесу рос пойзонок. крепостные
чесались.
девки за пяльцами пели народные
песни. стук ложек, коклюшек и плошек. в сарафане пришла староверка, долго
вертела до жопы косой. взяли в горняшки, а также читать псалтирь для преклонной
графини.
князь пошевелил усами. рачьи
глаза его, маслом подернулись: "аннушка!". та повела белоснежной плечой. муж на
счетах сидел. плохо. дробно застепелил по аллее. пощупывал баб, тараканил. нужно
поспеть. выдал беременную за арапа. подавала на стол. пало: надо машину купить.
ухали морячки, мичманки
набекрень, чалься на камбуз, полундра! макароны по-флотски, затируха на завтрак,
бананы, хана. "князь, а князь!" "ну, чего вам? "дай выпить!". дал. поллитру
тянули втроем. подвывали, бродяги: московская, ясно, от марка. один мотанул в
вашингтон, поехал полпредам сдаваться. дали, впро чем, не срок. но свое ведь,
родное. позвонила жена - ху ли делать? морковка.
не вжились. князю в рыло
бананом, и по шмарам, шутихи пускать.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Кантесса Толстая, сидит в
кресле, диктует.
Г-жа Шауфус, диктатор елецкого
масштаба.
Князь Голицын, обладатель пары
усов.
Грузинский князь Теймуразь
Багратион, фигура за кадром.
Аннушка, прокурор.
Марк Пилсудский, ее муж,
бизнесмен с Малой Садовой.
Параша, староверка, при
сарафане и в прыщах.
Три морячка, одесситы.
Вонючий мужик Кузьмич.
Поэт в кожаных штанах.
Два наряда полиции.
Шеф полиции, гомосексуалист.
Арап и его жена.
Фарцовщики, балерины, кухарки,
дантисты, мясники, диссиденты, обитатели нерсинг-хоума /не появляется/, отец
Георгин, Пуделяй-Шморгайко, власовцы, аристократы, биндюжники, фраера.
ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ НА
ТОЛСТОВСКОЙ ФЕРМЕ, КАНУН ПЕТРОВА ДНЯ.
Действие 1-е, сцена 1-я.
КАНТЕССА /в креслах/: Параша!
Неси свечу, писать хочу.
ПАРАША: Свечи все вышли.
/Зажигает электричество/.
Г-ЖА ШАУФУС: Саша, тут опять
диссидента привезли. Бунтует.
КАНТЕССА: А подать мне 14-й том
Толстого!
Г-ЖА ШАУФУС: Говорит, что поэт.
КАНТЕССА: Футурист? Я
футуристов не люблю. Не читаю.
Г-ЖА ШАУФУС: Да вроде с
бородкой.
КАНТЕССА: С бородкой, говоришь?
А бородка докуда-то?
Г-ЖА ШАУФУС: Почитай, до
грудей.
КАНТЕССА: До грудей, говоришь?
ПАРАША /вмешиваясь/:
Молоденький такой, и с женой, и с собачкой.
КАНТЕССА: С собачкой, говоришь?
А собачка-то борзая?
ПАРАША: Борзая, вестимо.
КАНТЕССА: Ну, тогда, с Богом,
пускай. Да сначала том-от подай, 14-й, дура!
/Вводят поэта. Он в кожаных
заплатанных штанах, при бороде и с клюкой./
КАНТЕССА /ласково/: Шашлыка
хочешь?
ПОЭТ: Хочу.
КАНТЕССА: А граф Толстой мяса
не ел.
ПОЭТ: Известно.
КАНТЕССА: И я не ем. Папенька
все больше пахал, а я сеяла. /Запевает басом/ "А я просо сеяла, сеяла!"
ПОЭТ /подхватывает/: "А мы
просо вытопчем, вытопчем..."
/ЗАНАВЕС/
Сцена 2-я.
Поэт пашет землю с
мужиком Кузьмичем.
КУЗЬМИЧ: Известно, графиня. А
ведь я постарше ее буду. Опять придет, сеять учнет. А что сеять-то? Апрошлый год
опять макароны сеяла, итальянские, говорит.
ПОЭТ: И выросли?
КУЗЬМИЧ: Известное дело,
выросли. Я же их и косил. Коровки сжевали, да и она тоже.
/По полю пробегает князь
Голицын, угрожающе шевеля усами/.
КНЯЗЬ ГОЛИЦЫН: Кузьмич, бросай
борону, запрягай корову, вези доски-бревна, графиня велели индюшатник
построить!
КУЗЬМИЧ: Ну, вот, опять,
дупелей ей подавай! Куриные яйца не жрет, гитарианка. Апрошлый год поросятник
задумала строить, об трех этажах. С паровым подъемником. А кормить их чем? Вот
и кормили курями, в "Сейфвее" покупали. Потом они друг друга жрать зачали, да
двух свинарок... того. Слава те, хоть из второй эмиграции, никто не пожалился.
На нерсинг-хом списали. А то козьего молока ей захотелось, от подагры, говорит,
того, лечит. Ну, купила козлов. А доить не умеет. Через месяц, она - во, а козлы
- тово, сдохли, значить. А в первые-от дни - от полиции покою не было. Троих
забодали. Теперь вот индюшатник ей подавай. А на всю ферму - один Кузьмич.
Поэта вот прислали, а прошлый раз - дентиста, что ли, он у всех быков зубы
повыдирал - практикуюсь, говорит, надо американский диплом защищать, и ко мне
уже подбирался, ну, дентист ничего, а вот власовцы, теи весь скот в Канаду
угнали, да токо что на границе их задержали, сидят. Сено, к примеру, косить, а
она ходит и сеет. Да еще с собой наведет: "Сейте, говорит, разумное, доброе,
вечное!" А косить кому? Такого в летошнем году понасеяли, что смотреть стыдно.
Американцы, те, известно, свою Ивана-да-Марью сеют, Хуан да Мария по ихнему, а
русские всё артишоки, да спаржу. А куда их косить? Ни кочна и ни стебля. А туда
ж, приезжают. Дочь генерала Самсонова, из Мюнхена, а сама вся в мехах, ходит и
сеет, и все одной ручкой, а другой платок затыкает: воздух, говорит, у вас
нездоровый. Или князь Теймуразь, один раз и видел его - так и сеял, не выходя из
машины. /Поэту/ Ну, выпрягай корову, что ли!
Сцена 2-я.
Спальня кантессы Толстой. Ночь
/Кантесса возлегает в кресле,
рядом на скамеечке Аннушка, в углу на табуретке - поэт./
КАНТЕССА: Почитай-кось мне
Уголовный Кодекс, Аннушка. Не спится что-то.
АННУШКА /читает с затруднением,
по слогам/: "Совершение в государственных и общественных учреждениях и
предприятиях религиозных обрядов, а равно помещение в этих учреждениях и
предприятиях каких-либо религиозных изображений - влечет за собой
исправительно-трудовые работы
на срок до трех месяцев или штраф до трехсот рублей."
КАНТЕССА: Вот-вот, и граф Лев
Николаевич то же говорил. Узников в церковь по воскресеньям заставляли ходить!
ПОЭТ /в сторону/: Сбылась мечта
идиота!
АННУШКА /читает дальше/:
"Преподавание малолетним или несовершеннолетним религиозных вероучений в
государственных или частных учебных заведениях и школах или с нарушением
установленных для этого правил влечет за собой исправительно-трудовые работы на
срок до одного года.
КАНТЕССА: И то, лучше бы
сказочки почитали, про кашу там, или масло.
ПОЭТ /полушопотом/: "Сказочка
про Алика Гиневского. Один мышь упал в постное масло. Но он читал Льва Толстого,
и начал дрыгать лапками. Так и утонул. "
КАНТЕССА: Ты что там шепчешь?
ПОЭТ: Нет-нет, это я сказочку
вспоминаю, как Маша чужую кашу съела и в чужой постели очутилась.
КАНТЕССА: Ну, то-то же. А ты
читай, читай дальше.
АННУШКА: "По статье 179-а
Уголовного Кодекса РСФСР с изменениями на 1 июля 1950 года за
производство посевов опийного мака и индийской конопли без соответствующего
разрешения следует лишение свободы на срок до двух лет или
исправительно-трудовые работы на срок до одного года с обязательной конфискацией
посевов."
КАНТЕССА: А у нас, бывало, все
поля маком засеяны, про коноплю я и не говорю. Лев Николаевич очень уважал
индийскую философию...
ПОЭТ: Закурить бы...
КАНТЕССА: А ты не кури, не
кури! Читал "Порочные удовольствия" графа Толстого? Там все описано. Папенька
чуть до моих лет не дожили, а все потому, что не курил.
ПОЭТ: Да я не об конопле... "Честерфильду"
бы...
КАНТЕССА: И Честерфильду
нельзя. Эк у тебя язык поворачивается!
/К двери/ Ну, кто там еще?
/Робко входит Татьяна, жена
Туммермана./
ТАТЬЯНА: Муж вот приехал. Так
нельзя ли ему на ночь остаться?
КАНТЕССА: А ружжо у него есть?
Нет, ты скажи, ружжо у него есть? Может, под пиджаком прячет. Я ружжей не
люблю, боюсь.
ТАТЬЯНА: Говорит, что нет.
КАНТЕССА: Нет, говорит? А ты
посмотри, посмотри! Все они, бомбисты.
ТАТЬЯНА: Да он нет, он в
комитете прав человека. Защищает...
КАНТЕССА: Комитетчик, значит? Я
комитетчиков... /Входит Шауфус/
Г-ЖА ШАУФУС: Подозрительного
тут задержали. Рваный такой. В полицию его, или куда?
КАНТЕССА: Фамилия-то как?
Г-ЖА ШАУФУС: Да говорит
Есенин-Вольпин...
КАНТЕССА: Есенин, говоришь?
Вольпин? К чаю, к чаю! Параша, неси самовар! /К Шауфус/ Сродственниками, никак,
приходимся, по Соньке Толстой. Кузьминский вот тоже... По Татьяне. Спокою с ними
нет, с сродственниками. Поэты! В шею бы их всех! Ну, зови, зови...
/ЗАНАВЕС/
Февраль 1978
Техас
На этом пьеса, не совсем чтобы
начавшись, кончилась. Войдет, полагаю, в роман "Хотэль цум Тюркен", буде будет
время дописать таковой. Читать его явно будет некому, как некому и играть сию
пьесу.
Впрочем, и у Пушкина есть
неоконченные сценки. Да и зачем кончать? Не "Плоды просвещения", денег не
заплатят. Так что оставим так.
ККК
ПРИМЕЧАНИЕ:
Восторженную оценку пиесы князем Теймуразем Багратионом-Мухранским - не привожу,
поскольку, как мне объяснил другой князь, запузыривший сию пиесу уже в западный
"самиздат", т.е. пославший ее Багратиону - "по законам вне СССР /социальным и
моральным/" - без согласия князя это не можно. Писать же, чтоб меня вычислил
князь Мухранский - я отказываюсь, потому что он опять пристанет ко мне с
тремястами долларами, недоплаченными за переезд в Америку - а за антологию кто,
Лео Толстой платить будет? Князьев, чего-то, последнее время разлюбил. Вот с
графьями /точнее, графинями/ у меня никогда не было разногласий, вычетом дочки
классика. Машенька и Оленька Разумовские, чей предок построил мост поперек
Дуная, чтоб не давать кругаля /от лености, полагаю/ - и по сю мое сердце
исполнено к ним благодарности, о чем см. в неопубликованном романе "Хотэль цум
Тюркен", за их неистребимую доброту и помощь, и долларов они с меня никогда не
требовали, напротив - сами давали. Но это уже сугубое исключение в могучей семье
русской родовой аристократии: Великий Князь /Владимир Кириллович?/, наследник
русского престола - торгует подержанными автомобилями в Барселоне, есть среди
них банкиры, лэндлорды, коллекционеры и проч., и проч. - но помогали поэту
только библиотекарша Машенька и кассирша авиалиний Оленька, за что им искренний
и глубокий поклон. Остальным - ...!
А за что мне быть особенно благодарным? Из выдаваемых АМЕРИКАНСКИМ
ПРАВИТЕЛЬСТВОМ Толстовскому фонду 3 000 доларов на белого эмигранта /на
вьетнамцев дают 1 000/, на содержание меня в Европе истрачено: по 5 долларов в
день на харч, плюс, скажем, столько же за комнату с выбитыми стеклами в пансионе
Кортус, за полгода - 1 800 /включая жену и собачку/, перелет в Америку
"чартером" - 300 /за собачку платила Сюзанна, из своих или из фондовских - ее
дело/. Итого: 3 900 долларов экономии в карман Толстовского фонда. Князь,
должен отметить, со мной не "возился": я его и в глаза не видел - только заочно
интересовался купить собачку. На ферме - жена мыла жопы в доме для престарелых,
а я - каталогизировал библиотеку и пахал навоз. "Русское гостеприимство" /а
равно - грузинское/ на поэтов не распространялось. Оно для фарцни.
|