ЯСНАЯ ФАРМА

/пиеса в нескольких действиях, с прологом, но без эпилога/

 

ПРОЛОГ:

 

и тут мне все стало ясно. небеса прояснились, ясени зашевелили вшивой листвой, балерина спесивцева сделала па, запела Настасья дежкина, запел родион, "русский мишенька", стиль де-кадавр.                  

кузьмич понюхал лопату, кузьминский воткнул вило в навоз. стихами: "ко­ровы надрывно мычали, / снабжая графинь молоком". но: бил долго. молоток ковал коническую шляпку гвоздя, пахло свинями. по покосившейся дорожке ехало трактор. сено косили. забор и амбар, бык заходил по яичники в воду, мудро мычал. целому­дренно отворачивались телки, пахло поляной.

сначала построили индюшатник. цесарки, пулярки и дупеля выводились стада­ми. озимая рожь колосилась. в кузне бренчало железо: кузьмич наковальню ковал. в лесу рос пойзонок. крепостные чесались.

девки за пяльцами пели народные песни. стук ложек, коклюшек и плошек. в сарафане пришла староверка, долго вертела до жопы косой. взяли в горняшки, а также читать псалтирь для преклонной графини.

 

князь пошевелил усами. рачьи глаза его, маслом подернулись: "аннушка!". та повела белоснежной плечой. муж на счетах сидел. плохо. дробно застепелил по аллее. пощупывал баб, тараканил. нужно поспеть. выдал беременную за арапа. по­давала на стол. пало: надо машину купить.

ухали морячки, мичманки набекрень, чалься на камбуз, полундра! макароны по-флотски, затируха на завтрак, бананы, хана. "князь, а князь!" "ну, чего вам? "дай выпить!". дал. поллитру тянули втроем. подвывали, бродяги: московская, яс­но, от марка. один мотанул в вашингтон, поехал полпредам сдаваться. дали, впро чем, не срок. но свое ведь, родное. позвонила жена - ху ли делать? морковка.

не вжились. князю в рыло бананом, и по шмарам, шутихи пускать.

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

 

Кантесса Толстая, сидит в кресле, диктует.

Г-жа Шауфус, диктатор елецкого масштаба.

Князь Голицын, обладатель пары усов.

Грузинский князь Теймуразь Багратион, фигура за кадром.

Аннушка, прокурор.

Марк Пилсудский, ее муж, бизнесмен с Малой Садовой.

Параша, староверка, при сарафане и в прыщах.

Три морячка, одесситы.

Вонючий мужик Кузьмич.

Поэт в кожаных штанах.

Два наряда полиции.

Шеф полиции, гомосексуалист.

Арап и его жена.   

 

Фарцовщики, балерины, кухарки, дантисты, мясники, диссиденты, обитатели нерсинг-хоума /не появляется/, отец Георгин, Пуделяй-Шморгайко, власовцы, аристократы, биндюжники, фраера.

 

ДЕЙСТВИЕ ПРОИСХОДИТ НА ТОЛСТОВСКОЙ ФЕРМЕ, КАНУН ПЕТРОВА ДНЯ.

 

Действие 1-е, сцена 1-я.

 

КАНТЕССА /в креслах/: Параша! Неси свечу, писать хочу.

ПАРАША: Свечи все вышли. /Зажигает электричество/.

Г-ЖА ШАУФУС: Саша, тут опять диссидента привезли. Бунтует.

КАНТЕССА: А подать мне 14-й том Толстого!

Г-ЖА ШАУФУС: Говорит, что поэт.

КАНТЕССА: Футурист? Я футуристов не люблю. Не читаю.

Г-ЖА ШАУФУС: Да вроде с бородкой.

КАНТЕССА: С бородкой, говоришь? А бородка докуда-то?

Г-ЖА ШАУФУС: Почитай, до грудей.

КАНТЕССА: До грудей, говоришь?

ПАРАША /вмешиваясь/: Молоденький такой, и с женой, и с собачкой.

КАНТЕССА: С собачкой, говоришь? А собачка-то борзая?

ПАРАША: Борзая, вестимо.

КАНТЕССА: Ну, тогда, с Богом, пускай. Да сначала том-от подай, 14-й, дура!

 

/Вводят поэта. Он в кожаных заплатанных штанах, при бороде и с клюкой./

 

КАНТЕССА /ласково/: Шашлыка хочешь?

ПОЭТ: Хочу.

КАНТЕССА: А граф Толстой мяса не ел.

ПОЭТ: Известно.

КАНТЕССА: И я не ем. Папенька все больше пахал, а я сеяла. /Запевает басом/ "А я просо сеяла, сеяла!"

ПОЭТ /подхватывает/: "А мы просо вытопчем, вытопчем..."

 

/ЗАНАВЕС/

 

Сцена 2-я.

 

        Поэт пашет землю с мужиком Кузьмичем.

 

КУЗЬМИЧ: Известно, графиня. А ведь я постарше ее буду. Опять придет, сеять учнет. А что сеять-то? Апрошлый год опять макароны сеяла, итальянские, го­ворит.

ПОЭТ: И выросли?

КУЗЬМИЧ: Известное дело, выросли. Я же их и косил. Коровки сжевали, да и она то­же.

 

/По полю пробегает князь Голицын, угрожающе шевеля усами/.

 

КНЯЗЬ ГОЛИЦЫН: Кузьмич, бросай борону, запрягай корову, вези доски-бревна, гра­финя велели индюшатник построить!

КУЗЬМИЧ: Ну, вот, опять, дупелей ей подавай! Куриные яйца не жрет, гитарианка. Апрошлый год поросятник задумала строить, об трех этажах. С паровым по­дъемником. А кормить их чем? Вот и кормили курями, в "Сейфвее" покупали. Потом они друг друга жрать зачали, да двух свинарок... того. Слава те, хоть из второй эмиграции, никто не пожалился. На нерсинг-хом списали. А то козьего молока ей захотелось, от подагры, говорит, того, лечит. Ну, купила козлов. А доить не умеет. Через месяц, она - во, а козлы - тово, сдохли, значить. А в первые-от дни - от полиции покою не было. Троих за­бодали. Теперь вот индюшатник ей подавай. А на всю ферму - один Кузьмич. Поэта вот прислали, а прошлый раз - дентиста, что ли, он у всех быков зубы повыдирал - практикуюсь, говорит, надо американский диплом защищать, и ко мне уже подбирался, ну, дентист ничего, а вот власовцы, теи весь скот в Канаду угнали, да токо что на границе их задержали, сидят. Сено, к примеру, косить, а она ходит и сеет. Да еще с собой наведет: "Сейте, говорит, разумное, доброе, вечное!" А косить кому? Такого в летошнем году понасеяли, что смотреть стыдно. Американцы, те, известно, свою Ивана-да-Марью сеют, Хуан да Мария по ихнему, а русские всё артишоки, да спаржу. А куда их косить? Ни кочна и ни стебля. А туда ж, приезжают. Дочь генерала Самсонова, из Мюнхена, а сама вся в мехах, ходит и сеет, и все одной ручкой, а другой платок затыкает: воздух, говорит, у вас нездоровый. Или князь Теймуразь, один раз и видел его - так и сеял, не выходя из ма­шины. /Поэту/ Ну, выпрягай корову, что ли!

 

Сцена 2-я.

 

Спальня кантессы Толстой. Ночь

 

/Кантесса возлегает в кресле, рядом на скамеечке Аннушка, в углу на табуретке - поэт./

 

КАНТЕССА: Почитай-кось мне Уголовный Кодекс, Аннушка. Не спится что-то.

АННУШКА /читает с затруднением, по слогам/: "Совершение в государственных и об­щественных учреждениях и предприятиях религиозных обрядов, а равно поме­щение в этих учреждениях и предприятиях каких-либо религиозных изображе­ний - влечет за собой

исправительно-трудовые работы на срок до трех месяцев или штраф до трехсот рублей."

КАНТЕССА: Вот-вот, и граф Лев Николаевич то же говорил. Узников в церковь по во­скресеньям заставляли ходить!

ПОЭТ /в сторону/: Сбылась мечта идиота!

АННУШКА /читает дальше/: "Преподавание малолетним или несовершеннолетним религиозных вероучений в государственных или частных учебных заведениях и школах или с нарушением установленных для этого правил влечет за собой исправительно-трудовые работы на срок до одного года.

КАНТЕССА: И то, лучше бы сказочки почитали, про кашу там, или масло. 

ПОЭТ /полушопотом/: "Сказочка про Алика Гиневского. Один мышь упал в постное масло. Но он читал Льва Толстого, и начал дрыгать лапками. Так и утонул. "

КАНТЕССА: Ты что там шепчешь?

ПОЭТ: Нет-нет, это я сказочку вспоминаю, как Маша чужую кашу съела и в чужой постели очутилась.

КАНТЕССА: Ну, то-то же. А ты читай, читай дальше.  

АННУШКА: "По статье 179-а Уголовного Кодекса РСФСР с изменениями на 1 июля 1950 года за производство посевов опийного мака и индийской конопли без соответствующего разрешения следует лишение свободы на срок до двух лет или исправительно-трудовые работы на срок до одного года с обязательной конфискацией посевов." 

КАНТЕССА: А у нас, бывало, все поля маком засеяны, про коноплю я и не говорю. Лев Николаевич очень уважал индийскую философию...

ПОЭТ: Закурить бы... 

КАНТЕССА: А ты не кури, не кури! Читал "Порочные удовольствия" графа Толстого? Там все описано. Папенька чуть до моих лет не дожили, а все потому, что не курил.

ПОЭТ: Да я не об конопле... "Честерфильду" бы...

КАНТЕССА: И Честерфильду нельзя. Эк у тебя язык поворачивается!

/К двери/ Ну, кто там еще?

 

/Робко входит Татьяна, жена Туммермана./

 

ТАТЬЯНА: Муж вот приехал. Так нельзя ли ему на ночь остаться?

КАНТЕССА: А ружжо у него есть? Нет, ты скажи, ружжо у него есть? Может, под пид­жаком прячет. Я ружжей не люблю, боюсь.

ТАТЬЯНА: Говорит, что нет.

КАНТЕССА: Нет, говорит? А ты посмотри, посмотри! Все они, бомбисты.

ТАТЬЯНА: Да он нет, он в комитете прав человека. Защищает...

КАНТЕССА: Комитетчик, значит? Я комитетчиков... /Входит Шауфус/

Г-ЖА ШАУФУС: Подозрительного тут задержали. Рваный такой. В полицию его, или куда?

КАНТЕССА: Фамилия-то как?

Г-ЖА ШАУФУС: Да говорит Есенин-Вольпин...

КАНТЕССА: Есенин, говоришь? Вольпин? К чаю, к чаю! Параша, неси самовар! /К Шау­фус/ Сродственниками, никак, приходимся, по Соньке Толстой. Кузьминский вот тоже... По Татьяне. Спокою с ними нет, с сродственниками. Поэты! В шею бы их всех! Ну, зови, зови...

 

/ЗАНАВЕС/

 

Февраль 1978

Техас

 

На этом пьеса, не совсем чтобы начавшись, кончилась. Войдет, полагаю, в роман "Хотэль цум Тюркен", буде будет время дописать таковой. Читать его явно будет некому, как некому и играть сию пьесу.

 

Впрочем, и у Пушкина есть неоконченные сценки. Да и зачем кончать? Не "Плоды просвещения", денег не заплатят. Так что оставим так.

 

ККК

 


см. сайт Владимира Яременко-Толстого "ЯСНАЯ ПОЛЯНА"

 

ПРИМЕЧАНИЕ:  

 

        Восторженную оценку пиесы князем Теймуразем Багратионом-Мухранским - не привожу, поскольку, как мне объяснил другой князь, запузыривший сию пиесу уже в западный "самиздат", т.е. пославший ее Багратиону - "по законам вне СССР /социаль­ным и моральным/" - без согласия князя это не можно. Писать же, чтоб меня вычис­лил князь Мухранский - я отказываюсь, потому что он опять пристанет ко мне с тре­мястами долларами, недоплаченными за переезд в Америку - а за антологию кто, Лео Толстой платить будет? Князьев, чего-то, последнее время разлюбил. Вот с графьями /точнее, графинями/ у меня никогда не было разногласий, вычетом дочки класси­ка. Машенька и Оленька Разумовские, чей предок построил мост поперек Дуная, чтоб не давать кругаля /от лености, полагаю/ - и по сю мое сердце исполнено к ним бла­годарности, о чем см. в неопубликованном романе "Хотэль цум Тюркен", за их неист­ребимую доброту и помощь, и долларов они с меня никогда не требовали, напротив - сами давали. Но это уже сугубое исключение в могучей семье русской родовой арис­тократии: Великий Князь /Владимир Кириллович?/, наследник русского престола - тор­гует подержанными автомобилями в Барселоне, есть среди них банкиры, лэндлорды, ко­ллекционеры и проч., и проч. - но помогали поэту только библиотекарша Машенька и кассирша авиалиний Оленька, за что им искренний и глубокий поклон. Остальным - ...!

 

        А за что мне быть особенно благодарным? Из выдаваемых АМЕРИКАНСКИМ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ Толстовскому фонду 3 000 доларов на белого эмигранта /на вьетнамцев дают 1 000/, на содержание меня в Европе истрачено: по 5 долларов в день на харч, плюс, скажем, столько же за комнату с выбитыми стеклами в пансионе Кортус, за полгода - 1 800 /включая жену и собачку/, пе­релет в Америку "чартером" - 300 /за собачку платила Сюзанна, из своих или из фондовских - ее дело/. Итого: 3 900 дол­ларов экономии в карман Толстовского фонда. Князь, должен отметить, со мной не "возился": я его и в глаза не видел - только заочно интересовался купить собачку. На ферме - жена мыла жопы в доме для престарелых, а я - каталогизировал библиотеку и пахал навоз. "Русское гостеприимство" /а равно - грузинское/ на поэтов не распространялось. Оно для фарцни.

 

Выше приводится автограф самого князя Теймуразя, с пометкой его-моего друга, лондонского банкира, сколько и с какого числа я должен. Князь перебьется, и фонд тоже. Граф Лео Толстой заплатит, со своих гонораров. Или - дарю сию пиесу фонду, в погашение долга. Более ничем не обязан.
 

АВТОР

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2007

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 5Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга