В ГОСТЯХ У ФЕДОРА МИХАЛЫЧА


 

        Да нет, еще скрипят, чирикают. Пишет мне друг:
 

        "Клуб-81" существует и функционирует. На днях закончился сезон. Всего прошло 12 вечеров - по 2 в месяц. Цель - познакомиться всем со всеми, ну, зал маленький, членов - 60, так что гостей немного, но всегда переполнено, хотя пускаем не всех, чтобы не вышло пьяных скандалов, терпение директриссы не лопнуло и нас всех не выкинули. И так на вечере нового джаза пианист так лупил рояль кулачищами, что как только струны выдержали, а знаменитый в союзе чекасин /? - неразб./ из Вильнюса играл сразу на 2-х саксофонах - это в храме русской литературы!!! Был вечер ИЗО, весь зал увешали живописью. Выставки-однодневнки - жив. или фото устраивали еще. А литераторы читали: 22 поэта и 13 прозаиков всего. Фамилий не называю, в общем, все знакомые + неск. молодых - эти, на мой вкус, слабее - громоздкие, вторичные, точно сразу хотят в классики. Да, был вечер москвичей /Седакова - мумия, Пригов - наиболее живой, Лен, Кублановский и др. - всего 7 ч-к/.

        Вообще клуб наделал шуму в союзе:
        "оживили работу с молодыми", кот. там собираются, не так много, и читают стихи, чинно, с оппонентами, обстановка скучная, я сбежал через пол-часа. Организовали турнир! поэтов и прозаиков! - помнишь в 60-м был городской турнир с участием Бродск/ого/, Морева, Горб/овского/, Кушн/ера/, Сосноры и др. Ну, это не то, - 4-х ЛИТО - "Нарвской заставы", Кировск. з-да и еще двух, под председательством Вяч. Кузнецова, автора 33 сборников со стихами в лучшем случае типа: "красивая как лето" / = котлета!/. Все эти мероприятия типа "алло, ищем таланты!" призваны "сконцентрировать и мобилизовать" и - явно - отвлечь от нас "здоровых молодых". Так что - забавно.
        Да, Володя Э/рль/ стал кочегаром; кажется, все, кроме меня, в клубе - кочегары, сменяют др. друга в котельных, = клуб кочегаров."
 

/Из письма от 12.6.82/
 

        Подпольны жители, по Достоевскому. И, естественно - в доме у него. Не у Пушкина-Гоголя-Некрасова, а именно в музее-квартире Ф.М.Достоевского, что у Кузнечного рынка. В том самом музее, где я служил на должности - домового /без оклада, но с правом кричать в дымоходных трубах, знать все сплетни и водить бесплатно иностранных друзей и просто иностранцев/. В том, для которого афишу делали художница Герта Неменова /ученица Ларионова-Гончаровой/ и скульптор Гришка Израилевич /фото самого здания/, при моем непременном участии. В том музее, где служили чернорабочими Чейгин, Охапкин, экскурсоводами - прозаик Федя Чирстков /лауреат премии Даля в Париже/, поэт Костя Баршт, в музее, где собраны потрясающие коллекции видов далеко не "современного" Петербурга-Ленинграда работы офортиста В.Левитина, художников Шемякина, Вильнера и чорт его знает, кого. С самого своего открытия в, где-то, 70-м - музей стал штаб-квартирой нынешних "неофициальных" - по дозволению, ли, по попустительству, по традиции - но стал, и только.
        И продолжает быть. "Свято место..." - оно, конечно, но - мало ли "святых мест в нынешнем Петербурге? Почему-то - не квартира Блока, или поминавшихся выше, а именно - Федор Михалыча?
        Пусть - 60 человек /в основном - "кочегаров"/, но жизнь, хоть и уйдя в достоевское "подполье", а - продолжается. Читают. Выступают. Слушают.
 

        Спасибо и за эту малую информацию Эдику - всё лучше, чем откровения Охапкина-Чирского и какого-то масона о Блоке, опубликованные в журнале "Вече", а также в Вестнике РХД. /Пусть возможный читатель - сам разыскивает, в каких номерах: я эту западную сортирно-"христианскую" литературу, проглядев - выбрасываю в завалы/.
        Но по музею Достоевского - случается, ностальгирую...
        Жизнь, куда ее девать, продолжается.
        И наконец, настояний многих после, пишут подробнее:
 

        /Из письма от 10.03.83/
 

        "... "Клубе-81", о котором писал прежде. В нем уже состоит около 70 членов, разбитых на секции: поэтическую, прозаическую и критическую /куда входят и переводчики из-за тех и др. малочисленности/. Собираемся по-прежнему в музее Достоевского /почему получили неофициальное наименование "Клуб имени Достоевского"/ дважды в месяц, а теперь еще кроме того - на П.Лаврова, где получили /выбили/ помещение, podval. Если в прошлом сезоне были ознакомительные чтения - по неск. человек за вечер, то поэтов, то прозаиков, а то и /1/ - переводчиков, то в этом сезоне правление решило делать персональные вечера. Были уже вечера Е. Шварц /на нем я не был, хотя высоко ее ставлю, узнав всех ныне действующих в Л-де неофиц. поэтов/ и Ширали /на кот. был, хотя ставлю его не очень высоко за врожденное порно/ - /Эк, друже, хватил - это Ленка Шварц сексуальная маньячка, см, хотя бы ее "Хоррор эротикус", журнал "Ковчег" , №5, стр.29-32, с образами типа: "Целует наклонясь пупок, / потом с улыбкой ломаной и нежной / Он автомат прилаживает к паху / и нажимает спусковой крючок" и где под конец она-таки выебла ангела, а Ширушка тут никак ни при чем - но на вечере Шварц отправитель не было - ККК/

Наш руководитель, вернее, куратор от ЛОСП, - Ю.Андреев /критик из ПД - неясно, что за контора? - ККК/ предпринимает усилия для продвижения в печать произведений клубников. Пока удалось пробить подборку Нестеровского в "Неве" /№ должен уже выйти, но я еще не видел его/. Кажется, я уже писал, что мы составили 4 сборника членов клуба, куда вошли все, в каждом - стихи, проза и критика. Андреев из 4-x на 1-ый случай отобрал материал на один, кот. должен предлагаться в изд-во. Но - подождем результатов.
Недавно произошло событие можно сказать этапное для клуба - 22 февр. был поэтический вечер Клуба в Союзе. Читали /в порядке чтения/: Охапкин, Игнатова, Стратановский, О.Бешенковская, Ширали, я /1 отд./; Нестеровский, Куприянов, Драгомощенко, Кривулин, Шварц /2 отд./. Зал был битком набит. 1/2 б/членов клуба и их людей, др. половина - союзовских. Говорят, что в целом прошло успешно. Читали, правда, - об этом заклинал Ю.А. - только отобранное для сборника. Но ведь -свое, и то, что сами в сб. предлагали. Так что контраст с "ихней" поэзией получился явный.  ....
 

        И о том же "клобе" - другой поэт уже пишет, можно сказать - сторонний: Гена Трифонов:

 

        /Из письма от 28.2.83/
 

        "Дней за 10 до ноги /сломанной - путем высоких американских каблуков - ККК/ занесла меня нелегкая в Литературный клаб, возглавляемый мосье Кривякиным и расположившийся в квартире-музее Федора Михайловича. Был там устроен авторский вечер Лены Шварц. Она читала прекрасные стихи пресквернейшим образом, облачась в какие-то цыганские тряпки и юбки. Вид ейный был кошмарен, к тому ж поэтесса, по своему обыкновению, была под "Портвейным", свита - тоже под значительным градусом. Набилась в зал "элита". Я притулился с магнитофоном - для Вас! - в уголку. Т.к. я давно там не бывал /и вообще впервые, надо сказать/ и был на сей раз со своим другом, имеющим совершенно американскую внешность плюс все мои одежды, то меня первоначально приняли за "фирму". Кривякин усиленно зазывал в члены. Я откланялся и поспешил к постеле, благо я к ней всегда расположен. За сим и кончилось. Говорят, давали бал с ликерно-водочными изделиями. Многое говорят, да мне насрать. Ужас весь в том, что мы с В.К/ривулиным/ - соседи, приходится спотыкаться о литераторов, направляющих свои стопы к патриарху. Хоть с квартиры съезжай /я живу на Блохина подле Владимирского собора, он же на углу Большого и Пионерской.* Пользуемся одним троллейбусом и выходим на одной остановке. Вот проклятье!!!/. Иных литературных и около- впечатлений не имею.
 

*) Там, где застрелился Свидригайлов. Я В.К. не раз намекал на это обстоятельство. /Прим. Г.Трифонова/
 

 

ПРИМЕЧАНИЯ И ПРЕДИСЛОВИЕ.
 

        Семь лет, как я уехал из Петербурга. Семь лет, как меня держит память о друзьях. Семь лет, как я делаю эту проклятую антологию в, похоже, уже семи томах /и более: 1 издан, 3 в печати, 3 - в последней стадии работы, А Я ЕЩЕ НЕ ДОШЕЛ ДО МОСКВЫ.../
        И за СЕМЬ лет - ничего, в принципе, нового. Как говорится в пьесах - на сцене те же, входит Ю.Андреев. Справился у Гума. Гум знает все. Когда осьмнадцати лет он работал в Публичке - библиотекарша указала ему на критика Ю.Андреева: бывший детдомовец /как и Гум, и Миша Макаренко/, честный - и единственный, кто написал рецензию на члена ЦК Кочетова, на его роман "Чего же ты хочешь?" - заслуженные члены и маститые критики предпочли не рисковать. Сейчас ему, надо понимать, под 50. Ю.Андрееву. Судьба, схожая с Мишей Макаренко, но без лагерей /пока/: тот тоже - отгрохал в Академгородке в Новосибирске галлерею, где, помимо Шагалов и Филоновых - рискнул выставить и Шемякина, тогда еще из молодых и ЖИВОГО. По мертвякам - ударять и удобней и выгодней, сейчас этим занимаются напару американские либеральные искусствоведы - с консервативными советскими: устраивают в апреле коллективное поедание трупа Филонова в музее Гугенхайм. Я туда не пойду, а то еще кому-нибудь в морду врежу - или советскому, или американскому, что, впрочем, не имеет существенной разницы. Живыми там не занимаются.
        Я же занимаюсь живыми. Потому и привожу эти письма о музее Федора Михайловича, что жизнь - какая она ни есть - продолжается.
        Без изменений. НИ ОДНОГО нового имени за все эти 7 лет! Поминаемая "элита" - провозгласила себя таковой еще в 1975-м, когда нам с Юлией Вознесенской и Кривулиным удалось сбить "до кучи" 32 неофициальных поэта для сборника "ЛЕПТА". Сборник, естественно, не вышел - да и не мог, но хоть порезвились.
        А покамест - загнали "элиту" в подвал /или в подпол/ и прикармливают полуофициальными выступлениями-чтениями для избранных, для немногих и - обещаниями коллективного сборника. Аналогичная политика, рассказывают москвичи, велась и там по отношению - к художникам, кафе "Синяя птица": раз в неделю разрешалась персональная одновечерняя выставка кому из "неофициалов", напитки и прочее. Десяток-другой друзей можно было пригласить, остальные были от комсомолии. В таких малых масштабах - нетрудно было проследить: кто, как и с кем. И - своего рода - отдушина: выставился же!
        Похоже, что и лавочка Федора Михайловича - из того же разряда. Там, где в экскурсоводческой на шкафу - стоит бюст Достоевского, работы Неизвестного /опять информация Гума! Я там трезвым не особо чтобы бывал, потому и не помню/. Притон подпольных жителей, еще живых...
 

        А молодых - то ли в природе нет, то ли - скорее - "элита" не допущает, и это знакомо: ранги, ранжиры, местничество...

        Всё то же.

 

СИНОДИК. КОММЕНТАРИИ ДЛЯ МАЛОСВЕДУЩИХ И НЕСВЕДУЩИХ.



СЕДАКОВА Ольга. Московская поэтесса "с внешностью Ахматовой и такими же стихами", объект стихотворных посвящений для многих ленинградских поэтов.

ПРИГОВ Дмитрий. Московский поэт и художник, концептуалист. Публиковался на Западе в журнале "А-Я" и изданиях Карла Проффера /"Ардис"/.
ЛЕН Владислав Константинович. Московский поэт и ученый, мой Сальери и побратим. Выпустил в Вене альманах "Бронзовый век", совместно с Роз-Мари Циглер. В основном представлял себя. Попутно и других.
КУБЛАНОВСКИЙ Юрий. Из Рыбинска. Был встречен на Западе, как ведущая фигура в современной русской поэзии /см. его интервью в НРС и "Русской мысли"/. Отставной СМОГист, ученик поэта Александра Величанского.
БРОДСКИЙ И.А. Классик, В России, вычетом переводов и стихов в "Костре" и "Ленинских искрах", практически не публиковался.
МОРЕВ Александр. Поэт, художник, прозаик. Покончил с собой несколько лет назад. Небольшая посмертная публикация в журнале "Аврора".

ГОРБОВСКИЙ Глеб. Русский советский поэт. Член СП.

КУШНЕР Александр. Русский, но не очень советский поэт. Член СП.

СОСНОРА Виктор. Русский антисоветский поэт. Член СП.

КУЗНЕЦОВ Вячеслав. Просоветский, но не поэт. Член СП.
ЭРЛЬ Владимир Ибрагимович. Поэт-абсурдист, теоретик. Под редакцией Эрля и Михаила Мейлаха - на Западе выходят полные собрания обэриутов Хармса и Введенского.

ШВАРЦ Елена. Самая талантливая поэтесса Ленинграда, монстр и алкоголичка. Публиковалась на Западе в журналах "Эхо" и "Ковчег".
ШИРАЛИ-ЗАДЭ Виктор Гейдарович. Самый элегантный лирический поэт Ленинграда. На родине опубликован один сборник, "Сад", года 4 назад.
ОХАПКИН Олег Александрович. Самый плодовитый поэт Ленинграда. На родине опубликованы отдельные стихотворения /в сокращении/.
ИГНАТОВА Елена. Самая толстая поэтесса из неофициальных. Христианская тематика.

СТРАТАНОВСКИЙ Сергей Георгиевич. Сын переводчика Геродота. Поэт.

БЕШЕНКОВСКАЯ /МАТКИ/ Ольга. Единственная из перечисленных не вошедшая в антологию "У Голубой Лагуны", но упомянутая в романе "Хотэль цум Тюркен" /неопубл./

ШНЕЙДЕРМАН Эдуард. Поэт, литературовед, друг покойного Коли Рубцова и мой.

НЕСТЕРОВСКИЙ Владимир Мотелевич. Поэт-хулиган, люмпен-интеллигенция. Монстр.

КУПРИЯНОВ Борис Леонидович. Самый любимый ПОЭТАМИ в Ленинграде поэт. Живет в Сарском селе. Ученик Т.Г.Гнедич. И мой.
ДРАГОМОЩЕНКО Аркадий. Лучший поэт Винницы и один из первых в Ленинграде. Работает дворником.
КРИВУЛИН Виктор. Нынешний мэтр ленинградской поэзии, мой ученик. Печатался, в основном, заграницей и, по определению Наталии Горбаневской, "за храбрость" - см. ее письма ко мне во 2А томе /в печати/.
ТРИФОНОВ Генннадий. Замечательный лирический поэт, гомосексуалист /пэссив/, отсидевший 5 лет в жутких лагерях за ... совращение. Ученик и друг Д.Я.Дара и мой. Сейчас его активно переводят и пропагандируют в Беркли /Калифорния/, Канзасе и на Кристофер-стрит.
 

Все вышеперечисленные поэты приводятся - текстами, статьями и фото - в антологии "У Голубой Лагуны", под редакцией К.К.Кузьминского и Г.Л.Ковалева /см./.
 

 


 

Юрий Колкер
ЛЕНИНГРАДСКИЙ КЛУБ-81
 

        Я никогда не был членом содружества ленинградских писателей, столь неудачно названного Клубом-81; но возникло это объединение у меня на глазах, и поскольку на Западе все еще недоумевают относительно его природы, то мне и кажется небесполезным поделиться моими наблюдениями и соображениями.
        Идея клуба (или даже профессионального объединения неподцензурных писателей, которых в этом городе десятки, если не сотни) давно носилась в воздухе, а с конца 1980-го, после подавления машинописного литературного журнала Тридцать Семь и обыска у одного из его редакторов, поэта Виктора Кривулина, сделалась предметом диалога с охранкой. Рассказывали, что гебисты, потребовав от Кривулина прекращения журнала, предложили ему в качестве альтернативы нечто вроде дискуссионного клуба, а он, будто бы, отказался. Достоверно известно, что 7 декабря 1980-го, телефонным звонком на Запад, Кривулин декларировал создание в Ленинграде Свободного культурного цеха, существующего на правах профсоюза, - а также и то, что цех этот был всего лишь декларацией и реально никогда не существовал. Затем идея была подхвачена крутом составителей и авторов журнала Часы. (Это машинописное издание, начатое около семи лет назад, продолжается и по сей день вышло более сорока книг журнала объемом в 400-500 страниц, содержащих решительно все мыслимые в журнале разделы.) Между литераторами и гебистами начались телефонные разговоры и полуофициальные встречи. Я тогда служил сменным мастером (потом - кочегаром) на Первом Октябрьском участке Адмиралтейского предприятия Теплоэнерго-3, проще говоря: треста котельных, и среди моих сослуживцев постепенно оказалось несколько литераторов, известных в Ленинграде и на Западе. Один из них, Борис Иванов, был всецело поглощен идеей объединения, он же был в числе первых парламентеров и затем в группе учредителей Клуба-81. Позже он отрицал какую-либо инициативу сверху, называя Клуб победой общественности над КГБ; но мне запомнилось другое: рассказ о звонке из КГБ — в котельную к Иванову. Впрочем, я не был свидетелем ни этого, ни других таких разговоров, слышанный мною рассказ мог быть неизбежной данью литературной легенде, а самый вопрос об инициативе перестал казаться мне важным после достижения договоренности между сторонами. Разрешение было дано, Клубу отвели для собраний лекционный зал музея Ф. М. Достоевского (позже - еще и большую пустовавшую квартиру по улице Петра Лаврова, 5), а в качестве куратора над этой небывалой организацией поставили научного сотрудника Пушкинского Дома, доктора наук и члена Союза писателей, Юрия Андреева, тут же прозванного Андропычем, человека вполне ничтожного, о котором вскоре стало известно, что он - инструктор ЦК КПСС по литературной части. Был составлен список из примерно 80 предполагаемых членов содружества. На организационное собрание пришло человек тридцать. Инициаторы выдвинули обширную культурную программу, далеко перекрывавшую область собственно литературы; например, предполагалось прослушивать и обсуждать классический джаз: среди людей, близких к инициаторам, были литературный критик и пианист-виртуоз. Был зачитан проект устава Клуба, любопытный документ, проникнутый духом компромисса, полный унизительных двусмысленностей и недомолвок, — но в котором, однако, вполне открыто формулировалось требование отказаться от зарубежных публикаций. Пункт этот был для меня неприемлем, но несравненно больше меня задело то, что активисты, как вскоре выяснилось в кулуарах, вовсе не считали его для себя обязательным. Обсуждалось и было отвергнуто предложение просить приравнять участие в Клубе к общественно полезной деятельности: некоторые опасались, что Клуб может стать еще одной бюрократической препоной типа Союза писателей, способной и вовсе поставить вне закона авторов, желающих остаться в стороне. Слушая прения, я пытался понять, что мне и другим может дать этот клуб в творческом отношении, и не находил ответа. Доводы в пользу легальных собраний и выступлений, о возможных в будущем публикациях, не убедили меня. Чтения в частных квартирах привлекали меня больше, чем в казенном месте: публиковаться, хоть и крайне трудно, но можно в России, — при этом литератор сохраняет гораздо больше свободы, осуществляя обе свои потребности в обход советской власти, а не в силу объявленного соглашения с нею. Постепенно я уверился, что истинными мотивами инициаторов Клуба были, с одной стороны, дурной коллективизм, желание заседать и председательствовать; с другой стороны, коллаборационизм, признание пусть лишь временно совпадающих, но все же общих с режимом целей. Мне же он был всецело и окончательно чужд.
        Отношение мое к Клубу определилось не сразу, до организационного собрания я был сторонником объединения, видимость общественной деятельности в безгласной стране заворожила меня. Несмотря на мой отказ подписать устав, я еще некоторое время продолжал получать по почте приглашения, и два-три раза побывал на собраниях Клуба. В эти редкие посещения в конце 1981-го, вместе со стихами Елены Игнатовой и прозой Наля Подольского (вскоре получившего за нее прокурорское предостережение), мне запомнилось и другое: покровительственный, начальственный тон членов правления Клуба в обхождении с рядовыми участниками, и у них же - занятная смесь подобострастия и дерзости перед Андреевым; до сих пор вижу поэта А. Драгомощенко, с искательной улыбкой и в полупоклоне пожимающего руку статному, молодящемуся, излучающему спокойное достоинство куратору.
        Следующая запомнившаяся мне встреча происходила уже не в музее Достоевского, а в одной из котельных, бывших до недавнего времени местом работы и эскапизма для многих неподцензурных авторов. Борис Иванов и поэт Сергей Стратановский собрали здесь тех, кто не пожелал вступить в Клуб. Таковых, кроме меня, оказалось пятеро: поэты Тамара Буковская, Елена Пудовкина, Владимир Ханан, Олег Охапкин и Владимир Эрль; присутствовал также литературовед Иван Мартынов, уже потерявший к тому времени статус советского ученого, но к участию в Клубе не приглашенным. Целью представителей правления было переубедить нас. Помню долгие и бесплодные споры, сцены нетерпимости и непонимания. Пятеро остались при своем; поэт Олег Охапкин подписал устав и быстро сделался одной из наиболее заметных фигур в Клубе.
        Последний раз я участвовал в акции Клуба как слушатель и зритель. В конце 1983-го удалось, наконец, провести публичное выступление поэтов содружества. Центральный зал Дома писателя был переполнен, публика толпилась на лестнице. Я не имел пригласительного билета и оказался внутри буквально чудом. Там мне дали отпечатанную типографским способом программку, в которой значилось: выступают члены литературного объединения Клуб-81... Лишь человек, долгие годы наблюдавший местную литературную жизнь, мог оценить, сколько уничижительного смысла вложили организаторы в эту казенную реплику. Уже начав действовать, Клуб долго не имел имени. Никакими усилиями не удалось заставить Андреева ввести в название слово писатели или хотя бы литераторы. Итогом препирательств явилось странное, ничего не значащее сочетание, отдающее площадью и балаганом. Одно забавное происшествие показывает, что Андреев защищал здесь не только партийную, но и народную точку зрения. Однажды, в вестибюле музея Достоевского, посетитель спросил, здесь ли выступают писатели; гардеробщица решительно возразила ему: нет; посетитель предъявил приглашение.
        - А, эти-то, самодельные? Здесь, проходите, - был ответ.

        Итак, в программке нельзя было употребить слово поэты, и непосвященный не знал, будет он слушать стихи или прозу. Но словосочетание литературное объединение было уже не вынужденной уступкой бытующим нравам, а просто плевком в адрес выступавших: так или иначе известных авторов, пишущих не первое десятилетие, в возрасте около и даже старше сорока, приравняли к членам рассеянных по городу любительских кружков, посещаемых юнцами и пенсионерами и доставляющих легкий хлеб их руководителям, членам Союза писателей. Едва сообразив все это, я увидел, как Андреев выводит на сцену своих подопечных: Ольгу Бешенковскую, Елену Игнатову, Елену Шварц, Сергея Стратановского, Олега Охапкина, Виктора Кривулина, Эдуарда Шнейдермана, Виктора Ширали, Бориса Куприянова, Владимира Нестеровского и Аркадия Драгомощенко. Здесь их ожидали новые унижения. Куратор решил предварять каждое выступление краткой характеристикой автора. Обнаружилось, что благообразный сотрудник Пушкинского Дома плохо владеет словом и не понимает стихов, но очень хорошо знает свою роль: все представляемые (лучше знакомые аудитории, чем ему) оказались у него людьми хоть и не бездарными, но все же еще далекими от подлинного профессионализма. Но этого мало. По мере того как поэты, один за другим, заканчивали свои выступления, я увидел, что читают они не лучшие и, в основном, старые свои вещи. Выяснилось это по окончании вечера: Стратановский, а за ним и Игнатова, не дожидаясь моего вопроса, рассказали мне, что было решено читать лишь из сборника, составленного в Клубе в 1981-м и теперь проходящего шлюзы Горлита. Книга эта и по сей день ожидается. Выйдя на улицу, я вздохнул с облегчением и очень захотел забыть поскорее этот грустный спектакль.
        Из моих наблюдений не следует, что среди членов Клуба-81 нет людей талантливых и добросовестных. Таковые есть — как есть они и в Союзе писателей. Человек, не мыслящий себя вне России, не может уклониться от коллаборационизма, вынужден и той или иной степени сотрудничать с режимом. Но писателю следовало бы сознавать это, стараться свести соучастие к минимуму и уж во всяком случае, не искать с ними сближения и диалога. Что же касается властей, то с их стороны Клуб-81, конечно, никакая не уступка, а всего лишь попытка селекции писателей - для последующей трансплантации части второй литературы в первую, быстро теряющую читательское доверие.

 

        "22", №39, Израиль

 


 

И пишет мне Лён:
 

    Итак, как мы живём? - любознательно для вас много больше, чем нас - всё одно в ваших делах мы ни хуя не понимаем /"почему русские ссорятся?"/, а вы в наших - о-хо-хо! Так вот, организовала в Питере "контора" /сами они свою ГэБуху теперь так называют/ "клуб поэтов в музее Достоевского /теперь директриса их уже выперла - в пизду - поэтов и особенно поэтесс/, чтобы, значит, все на виду были, альманах пообещала - один в 10 лет на 100 гавриков и - Боже! что тут началось! - куда до них Максимову с Горбанихой. "В начальники" - Боря Иванов, песок сыплется, с "часовщиками" по головам, без Кривулина -шустряги - седьмой брак оффициально зарегистрировал, уже разводится, детей наплодил, полквартиры у бедалаги оттяпали - поэты никак не могут "клубить", старушка Лена Шварц - на подхвате, Дорогомощенко - на сцене, толмачём, по-аглицки, но и начальником тоже, я уссался со смеху, когда недомерок-Стратановский подошёл ко мне процензурировать мои "тексты" перед выпуском на сцену, а Б.Иванов - с меня "честное, благородное" слово взял, что "Четыре пролетарских басни: горькую, бедную и голодную, но толстую" читать не буду - так ведь всё равно через день на меня в московскую "контору" пришла телега из питерской! "Всё "интриги, интриги!" - говорит старушка-уборщица, переведённая из одного клозета в другой, и гаврики по указке пишут какие-то верноподданические письма, кто-то /Эрль/ их не хочет подписывать, его изгоняют, принимают новенького, составляют оглавление альманаха, 7 раз пересоставляют и т.д., и т.п. Охапкин - совсем уже болен, "твоя" Зузанна пытается его подлечивать, как я понял из его нечленораздельной уже речи, обещаниями. Боря Куприянов, вросши в семью, бросил писать - нельзя поэтам бросать! - Пить. Вожусь много с Соснорой - мы с ним плотно сошлись после твоего отъезда: ты, конечно, уже слышал о его клинической смерти в августе 82 г. - 21 день в реанимации, рекорд в Тартусской клинике - я туда приехал, увидел его, высушенного и в седой щетине, не узнал, но чуть не рехнулся! Выходила его третья жена, из лито, хорошая девушка Нина. Выходила и ушла. Но её судить не за что. Сейчас Соснора - глухой, катаракта, послеоперационная грыжа - нужны две операции. Хочу ему к 50-летию отжалеть полностью выпуск "Бронзового века", но вряд ли кашу сварим - больно хилый работник, да и далеко, в Питере, хотя стихи пишет. И - отличные!
    Единственно, кто меня радует в Питере, так это - Белкин, Овчина и Петрачёк-толстячок! - весёлые, сытые, пьяные. Лудят что-то всё время. Продают. Ходят по жидким четырём консульствам - их только и приглашают. Да ещё Дышло, который выкарабкивается из инсульта посредством молодой жены. Да Игоря Журкова, не помнишь ли такого?
    В Москве - климат получше. В прекрасной форме Сапгир. Айги - на седьмом небе от счастья. Холин не пишет, растит 10-летнюю дочь. Величанский года три тому написал необычную книгу стихов "Росстань", - истинно фольклорную, по его счёту, интересную, и занялся переводами /прозы/ по договорам и, по-моему, усох: деньги пошли, пить бросил. Но, я думаю, всё это временно. Алейников, как всегда, пьян и терроризирует аборигенов, не важно каких - криворожих, так криворожих, кривоколенных, так кривоколенных! Из бахытян скукожились остатки - Гандлевич да Сопрович, но попивают и по-старинке пописывают. Последний, получив в июне второй отказ, написал "венок сонетов" и теперь собирается рожать. Боле всех шустрят "концептуалисты", догоняя упущенное в 60-е - в начале 70-х время, но до Севы Некрасова, который дальше пишет, им не достать.
    В обеих столицах появился молодняк, и довольно крепкий. У меня шайка - "список действующих лиц", у Кари Унксовой - вот кого надо напечатать!- начинали было "НЛО", но эти пожиже. В Питере Колкер /только что свалил в Израиль/ и др. составили ещё одну антологию "Острова" - порядка ста поэтов. Да в Москве сейчас - сотни две. Но прозы хорошей - мало: Владимир Казаков, да Игорь Шевелёв /моя находка!/, да аз грешный /пишу новый роман "Девушка русской литературы", непереводимого "Иноходца Мишу Барышникова" перевожу на английский в Оксфорде/. Плюс Ерофеев, который уже писать не будет, сочиняем "Манифест русского недоромана". Хорошо бы Сашу Соколова подключить - мой дружок-математик Миша Ершов - сейчас в Австрии - был его однокашником. Очень мне Соколов - в жилу.

    Ну, хватит трепаться на кухне. Целую тебя и Мышь.

    Лён.

 

ЕМШАН КОЛКЕРА


 

Надо же процитировать-представить и автора статьи "Клуб-81", написанной кондовым советским языком и опубликованной в Израиле, в журнале "22", упоминаемого Лёном в письме - Юрия Колкера. Который составил антологию в 100 поэтов.

Поэта Колкера, рожд. 1946 г., Ленинград - в России не знал. Думал, что это композитор. Композитора тоже не знал.
Однако, встретились. В сборнике "Встречи, 1985", Филадельфия, куда меня, промежду старичков и баб, зачем-то засунул Миша Крепс. Я правда не сопротивлялся. Там и Коржавин, и Лия Владимирова, и Елагин, и Борис Филиппов - все мои любимые поэты. У Филиппова - обнаружил текст "Отгул шагов..." - это у него про собор, а не про отпуск за переработанное. Но он по-русски - с войны не говорит.

Колкер же говорит по-русски. И даже пишет.

Текст его озадачил меня, уже первый же: выражением "сильнее, чем емшан". Не найдя емшана ни в словаре Ожегова, ни в Дале - кинулся звонить Козловскому, который выпустил четырехтомник "блатной музыки", а сейчас выпускает словарь жопников, где активно цитирует меня /точнее, из антологии/, но Чалидзе ему урезал. Не это, а цитаты. Но все равно Володя увял. Что такое "емшан" - он и отродясь не слышал. А больше звонить было некому. Кроме меня, Седыха и Козловского - никто в Америке русского языка не знает. Они его преподают. Косцынский же помер. А Флегон - далеко, в Англии, да и человек, говорят, нехороший.

Колкеру я писать не стал, не зная адреса, но текст привожу:
 

Конец июня, зной и лень,

Густеет синева,

И в полночь на Иванов день

Цветёт разрыв-трава.
 

Найти её! Зажать в горсти

Разящее быльё,
Былое вырвать прочь! Прости,

Отчаянье моё!
 

Вот разрешение оков,

Свободы дивный клад!

Неразделённая любовь

Утрачивает яд.
 

Трава прекрасна и горька,

И от сердечных ран

Целит вернее, чем строка,

Сильнее, чем емшан.
 

Беру, поправшую поправ

Минутой торжества,

Из всех отечественных трав

Тебя, разрыв-трава.
 

Да, с емшаном он меня достал! Теперь у всех спрашиваю. У израильтян не спрашивал только. А может - иврит? Но Сайз, "пиша о Киеве", месяц глаз не кажет. У кого бы?

 
назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 5Б 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга