ЛЕНИЗДАТ О ФЕМИНИСТКАХ:
Сочинители грязного пасквиля, именующие себя зачинателями «феминистского
движения в России» и редакторами «первого свободного женского альманаха»,— некие
Ю. Вознесенская, Т. Горичева, Т. Мамонова и Н. Малаховская.
Биографии их пестры. Ю. Вознесенская когда-то училась в Ленинградском институте
театра, музыки и кинематографии, откуда была отчислена за хулиганский поступок.
Она отделалась довольно легким наказанием— годом исправительных работ. Потом Ю.
Вознесенская пробовала писать стихи. Не состоявшись как поэтесса и вообще как
литератор, она обратила свой «гнев» на всех и вся — и на советский правопорядок,
и на Союз писателей, и даже на бывших друзей, пытавшихся помочь ей. В конце
концов от словесной хулы нашего строя она перешла к изготовлению и
распространению антисоветских пасквилей. И опять же суд гуманно отнесся к ней,
дав минимальный срок наказания, хотя на этот раз с лишением свободы.
Вознесенская не образумилась. Она начала искать родственных ей по духу людей, а
точнее, таких же, как и сама, клеветниц на советский общественный строй. Так она
подружилась с Горичевой, Малаховской и Мамоновой, которые тоже считали себя
непризнанными гениями, нигде не работали, вели праздный образ жизни. И конечно
же, мечтали громко заявить о себе. Самовлюбленный и эгоистичный «квартет» взяли
на примету приезжающие в СССР под прикрытием туристских виз эмиссары
антисоветских организаций, таких как Народно-трудовой союз, Русское студенческое
христианское движение (РСХД). Нашли с ними общий язык и поднаторевшие на
идеологических диверсиях против СССР сотрудники радиостанций «Свобода», «Голос
Америки», «Немецкая волна».
Теперь не только о Вознесенской, но и обо всей компании на Западе заговорили как
о «загубленных социалистическим строем талантах», щедро раздавая им титулы
«видного философа и феминистского теолога» (это о Горичевой), «романистки и
очеркистки» (о Малаховской, не написавшей ни одного произведения, тем
более романа), «известного художника» (о Мамоновой, чье художническое творчество
дальше незрелых проб кисти так и не пошло). Особых похвал удостаивалась
Вознесенская. Она их заслужила: не побоялась уголовной ответственности за
враждебную социализму деятельность, представила за рубеж «дневник жизни» в
исправительно-трудовой колонии, напичканный небылицами, имеющими особый спрос на
антисоветском рынке.
«Дневник жизни» Вознесенской пришелся по душе тем, кто специализируется на
идеологических диверсиях против СССР, а в психологической войне, неофициально
объявленной социалистическому строю, руководствуется такой, например,
инструкцией ЦРУ: «...поощрять людей к тому, чтобы свои личные интересы они
ставили выше общественных, усиливать их интерес к частной жизни, дабы уменьшить
их участие в решении коллективных и национальных задач, распространять
скептические настроения в отношении политических целей и идеологии местных или
центральных властей (если они не отвечают целям США), раздувать разногласия и
раздоры, вносить дезорганизацию и сумятицу в поведение людей».
В одной из весточек с Запада Вознесенской сообщили, что по ее «дневнику» будет
снят телефильм, что эту «прекрасную идею» высказал не кто-нибудь, а
административный директор хельсинкской комиссии конгресса США Альфред Френдли.
Чтобы Вознесенская сполна оценила интерес американца к ее дневнику, цитировались
и его слова: «Америка не читает книги. Зато вся Америка смотрит телевизор. А уж
после фильма издатели сами прибегут».
Телефильм был поставлен по всем канонам режиссуры антисоветских акций. Кроме
профессиональных актеров роли в нем исполняли два бывших ленинградца, уехавшие в
Израиль «для воссоединения семьи» и оказавшиеся за океаном. Оба они хорошо знали
Вознесенскую, числились в ее друзьях и единомышленниках, в былые времена
участвовали вместе, с ней в пьянках, до которых несостоявшаяся поэтесса была
большая охотница. Однако не это обстоятельство определило выбор их на исполнение
главных ролей в антисоветском шоу.
По замыслу его постановщиков, Кузминский и Левин привносили в фильм своеобразный
«шарм»- в рекламе и рецензиях непременно подчеркивалось, что они такие же, как
Вознесенская, «жертвы советского режима», обратившие взоры надежды на страну
«всеобщего благоденствия» и «равных возможностей». При этом, разумеется,
умалчивалось о том, что Кузминский за несколько лет проживания в США не нашел
постоянной работы, что ни музей, ни частные лица не купили ни одного из его
художественных творений. Публикуя взятые у него интервью, американские газеты
старательно обходили такой деликатный вопрос, как материальное положение Кузминского. Да и сам он старался держать марку, ни разу не обмолвился о
разбитых своих надеждах в «свободном мире», о полном отчаянии, доходящем порой
до мысли покончить с собой. Об этом знали только он да жена Эмма, сделавшая
такую приписку к его бодренькому письму Вознесенской: «Не верь, Юля, ему,
хорохорится он, изображает из себя оптимиста. А сам пребывал в полном маразме
почти полтора года... Я уже не чаяла, что вернется к жизни, собирался покончить
с собой... Я прибегала в обед проверить, не болтается ли на крючке...»1.
Естественно, что и о Левине американская пресса предпочитала сколько угодно
распространяться как о «жертве советского режима», ни слова не говоря о том, на
какие же средства он живет в США. В противном случае пришлось бы признать его
жертвой капиталистического мира, человеком, потерявшим родину и получившим
взамен право полуголодно существовать,
клевеща на нее.
Реклама сделала свое дело: телефильму дали «зеленую улицу» в самое зрительское
время, о нем упомянули даже солидные буржуазные газеты. По этому поводу Кузминский восторженно писал Вознесенской:
«Фильм прокрутили. Вторые сутки звонки со всей Америки и даже объяснения в
любви... Словом, 60 минут такого крутяка, в таком захвате — такого я еще не
видел... Даже если больше ничего не сделаю, место в истории обеспечено. Рядом с
тобой».
Восторг Кузминского можно понять. Сидевший, по его собственному выражению, без
единого цента в кармане, он наконец подзаработал как исполнитель роли в фильме.
Удача взбодрила его, побудила другими глазами посмотреть на Вознесенскую, которую он никогда не считал творческой
личностью, а тем более поэтессой. До демонстрации телефильма он категорически не
советовал Вознесенской «подаваться» на Запад: «Пропадешь, птичка, ни за грош:
какая из тебя поэтесса!» В другом письме Кузминский приводит более развернутые
доводы: «Поэты здесь вообще народ одноразового пользования, читают в основном
сами для себя. Если соберется человек двадцать — уже аудитория. Так что как
поэтессе тебе не фонтан... Разве только примкнешь к лесбиянкам, у них это
называется «женщины в борьбе за свободу»... У здешних эмансипаток ты не в
почете: ты в «дневнике» о женщинах дурно отзываешься, пишешь, что они —
декоративный пол. А они тут требуют равноправия. У них много проблем...»
После
телефильма тон его писем стал иным: «Чем черт не шутит, авось и проклюнешься
здесь. Бросай все и приезжай...»
Спустя месяц Кузминский сменяет «авось» на твердое убеждение: «Ты, птичка,
трусиха. Наслышалась про нас разного: и то, что лижем зады тем, у кого деньги и
злость на нашу матушку-Россию, и то, что грыземся меж собой... Все это так, но,
поверь, жить с умом можно везде. А ты ведь не дура, ты баба с характером. На
черный день у тебя деньги в банке, а там присмотришься, найдешь заработок по
своей линии...»
Вознесенская была от счастья на седьмом небе. О заработке «по своей линии» — за
антисоветскую стряпню она давно мечтала. И вот на горизонте замаячило реальное
воплощение этой мечты. Наконец-то она получит не символические гонорары от
каких-то там эмигрантских изданий, вроде энтээсовского журнала «Посев», не
дешевые «презенты» от зарубежных эмиссаров, а солидную сумму в инвалюте. Уж
ей-то отлично было известно, кто, за что и какими сребрениками платит. Цепко
помнила она и слова своего заочного благодетеля Альфреда Френдли: «После фильма
издатели сами прибегут».
---------------------
1. Цитируемые в этой статье письма и
документы изъяты при арестах Вознесенской и Лазаревой.
Что да - то да. Письма, найденные при шмоне - мои, и приписки - мышиные вычетом
последнего: "Ты, птичка, трусиха." - это еще, может, и я писал, но далее - уже
явно не я. "Матушкой" - я называю матушку, но никак не - Россию. Это уже стиль,
скорее, Синявина. Можно, конечно, и архивы поднять, ведь все письма храню, в
копиях - но лень. - ККК
Из США в адрес
Вознесенской приходили утешительные известия. Беспробудный пьяница и заматерелый
циник Кузминский сообщал: «Твоя капуста (две трети) лежит в банке неколышимо, я
так хотел, чтобы не пропить часом (под две подписи только выдают!). А у меня
агент вертится, шустрит, когда и добудет денег, только когда? Пиво-то надо завтра
покупать...»
А про пиво - это уже точно я. Мой стиль, и лексика, опять же. "Агентом" же моим
- была лесбиянка-поэтесса Фрида Верден, но денег она так и не добыла. А Юлиины
деньги - мы выдали взаймы на театр Игорю Дименту, но он так и не раскачался.
Деньги, естественно, переслал Юлии по ее выезде. Следующее же письмо -
адресовано вовсе не Мамоновой, стану я этой выдре прыщавой писать! А Юлии.
Разобраться не могли, пидеры гнойные, вистуновы-свистуновы! Речь идет о статье
Джона Боулта, вернее, о двух его статьях - о Виньковецком и Элинсоне, которые я
закомпановал, переправив на Хэлен Буркхарт, сумасшедшую техасскую
художницу-музыкантшу, и дал Джону. Профессор Боулт читает и говорит: "Что-то
очень знакомое..." Еще бы, говорю! Вот они, профессиональные профессорские
статьи, за которые тут деньги платят. Но "продавать ее в печать" - я и не
намеревался. "Арт Ньюс", правда, напечатал бы - знай они, кто такая Безумная
Хэлен. И очень статьей этой горжусь! - ККК
Один из зарубежных адресатов Мамоновой писал: «Пыталась отговорить тебя от
контактов с «Посевом», но ты настаивала, и я сдаюсь». Бывший знакомый Мамоновой,
оказавшийся на Западе, ссылаясь на свой личный опыт, учил «делать деньги» так:
«Написал я тут статью вчера. Вернее, не написал, а состряпал. Взял две статьи
моего директора, перемешал хорошенько, заменил «он» на «она»,— читает сегодня
Джончик, и глаза на лоб лезут: что-то знакомое!.. И такую же пулю надо выдать о
русской кухне и об экономике. Напечатают!»
А про кухню и экономику - только "мулю", а не "пулю" /надо знать русский язык,
господа сов. журналисты!/ - действительно, заказывали. Для техасского кухонного
издания, какая-то старая мымра собирала статьи о национальных кухнях. Но
"деньги делать" - я не учил, поскольку сам не умею. О чем, правда, упоминает и
Свистунов: всех обвиняет в продаже Родины, а я ее - только пропил. Все у
него "получают американские деньги", все - кроме меня. Я, правда, почему-то стал
"художником", но откуда ж ему знать, что я поэт? В КГБ, полагаю, с моим делом - его
не знакомили, а только с Юлииным и феминистками.
А что о них я еще худшего мнения, чем г-н Вистунов
- так об этом см. в антологии. Но я их крою - не за советские или американские деньги, а просто так,
из нелюбви, скажем. А вот г-да Вистуновы, множественные...
|