(продолжение, назад)

 

От Дара вновь к его ученикам. Любой психиатр подтвердит, что полное психическое здоровье это редкая (экзотическая) форма психопатии. Нормальный психопат может проявлять свою природу разнообразными способами. Я, например, наедине с друзьями, литературой, музыкой и алкоголем, немного маниакален, т.е. в меру возбужден (иногда чрезмерно, но редко). А наедине с собой (обычно после предыдущей «встречи») столь же депрессивен. Более-менее срединное состояние – в моменты физической работы, в дороге, у телеящика и т.п.

 

Что до чувства самолюбия, то оно, конечно же, у меня присутствует, но я не превращаю оное ни в орудие борьбы, ни в театральное действо (ни в топор, ни в тогу с котурнами). Я его кормлю и насыщаю путем расширения собственного кругозора. Всегда можно что-то новое узнать, овладеть какими-то ранее непаханными мной «пластами» и «полями», после чего – «гордо» отдыхать. И никому убытку, и нос в табаке.

 

Разумеется, у каждого по-своему. Вот Гена Трифонов: тот свою агрессию избывает в остроумных сарказмах – иногда обидно, иногда пошловато, нередко повторяясь, но почти всегда бесшабашно и весело. И это, в принципе, нормально: ни тебе презрительной «тоги» на «котурнах», ни томагавка за пазухой [1], ибо последние – результат отклонений, как в проповедях Олега Охапкина, в аутизме Васи Филиппова и в болезненной, завистливо-недоброй, бухгалтерии и подозрительном прищуре почвоёба Любегина (да и неназванного здесь ряда иных деятелей). Объективизм в таких случаях не работает, что-либо доказать им невозможно. Попробуйте сами логически убедить невротика не делать чего-то, «не верить, не бояться, не просить»… Единственно возможный с ним вид диалога (не превращающегося в поддакиванье монологу) это диалог двух женщин, просто фиксирующих свои личные предпочтения, как единственно верные, и на том успокаивающиеся. «Мне всё по… Мол, я так вижу!». Вот, что не требует доказательств.

 

Да ведь это – логика поэта! Поэт всегда немножечко беременен, то есть феминен в своей логике, ибо «чуйствует» язык – сам по себе амбивалентный, андрогинный. Детская и кухня вместо кафедры, и цирк на месте кирхи. В этом есть высшая логика, замеченная давным-давно наукой: вспомним Гёделя и Витгенштейна с их лингвистическими играми и неполнотой формальных систем.

 

Мнение Любегина о книге «Дар», конечно, продиктовано весьма знакомыми партийными чувствами и частными принадлежностями. Сожгли враги родную хату, в которой вечно нет воды!.. Пострадал человек, понимаю. Хотя… не пробей его Дар в советскую литературу, не пропиши в Ленинграде, не перезнакомь со всей лит-элитой и соц-братвой, как некогда Емельянова, так бы и кантовался по сих пор в своей колхозной деревне, а не в Союзе Писателей России. Может быть, это и для всех было бы лучше. Но, что вышло, то вышло и уже само не уйдет… Забавно другое: то, что некоторым кажется «разоблачением» сионистских хитрых «штучек», в психейной извратности еще немалой форы даст этим «штучкам». Такое вот гомеопатическое лечение.

 

И все же… Претензии претензиям рознь. Что касается «клеенной» книжки, то можно было бы, конечно, подождать, когда «бабульки» поднакопятся для твердого переплета и крепкого шитья. Но тут уж бабуля Ася, пенсионерка, могла и не дождаться; так что в этом «аксепте» Леша может сам себе пришить нешутейно кое-что к кой-чему…

 

Форма обложки, рисунок Валентина Левитина, это уже более понятный повод для спора, хотя и бесперспективного. О выборе цвета я уже говорил, а предметность… Тут может быть миллион вариантов и каждый вправе сказать, что его – самый эстетически закономерный. Нужно ли сюда заранее вписывать какую-то особую кодировку, выстраивать конспирологию, искать здесь «заговор мудрецов»? Мы не искали, но если уж надо, то вот, пожалуйста: бутыль и бокал на фоне газетной страницы как бы намекают на прозрачную форму и изысканное, выдержанное содержимое прозы Дара (спустя четверть века после его смерти) на фоне сиюминутной, отцветшей и уже никому неинтересной злобы прошедших дней.

 

Что еще? Какие еще были придирки? Нет, некоторые заставляют задуматься. Поскольку идеал все равно недостижим, то критика, даже злобная, помогает в чем-то лучше разобраться, дабы что-то более не повторять, а в чем-то еще лучше укрепиться.

 

К примеру, мнение Любегина о том, что Дар сам себе противоречит, не только привлекает большее внимание к авторскому диалектическому стилю, но и заставляет искать ответы в истории литературы. Скажем, в поисках параллелей мы можем обратиться к размышлениям об эпистолярном жанре старой знакомой Дара, Лидии Яковлевны Гинзбург, в ее статье о письмах другого знакомого, кумира и учителя – Бориса Пастернака. Особенно актуальными мне показались рассуждения Гинзбург о разностилевой форме пастернаковской переписки и упоминание о его акцентированном авторском самоумалении.

 

Тут можно вспомнить рассказ Дара (из письма Кузьминскому) о формах самопредставления его старших друзей, Ахматовой и Пастернака (первая, в отличие от второго, нередко «пережимала» в данном плане). А также собственные его сомнения в своем таланте («Маленькие завещания», письма к Асе). И это не всё. Литературная память идет еще дальше, и мы можем начать разговор о письмах Сенеки, об «Исповеди» Августина и о платоновых диалогах, где Сократ выступает как мудрый «незнающий», что в свою очередь отсылает нас к древнейшему архетипу «незнайки» и к «простецам» различных культур, от восточной традиции до европейской (юродивые Др. Руси, Св. Франциск, «Простец» Николая Кузанского и т.д.). Здесь же и линия российской истории – «кающиеся дворяне», Толстой, Блок с его преклонением перед «стихией»…

 

Но самую интересную параллель я обнаружил в одной книжке по современной западной психологии. Оказывается, тамошняя профессура (если не ошибаюсь – гг. Мичем, Китченер и Арлин) пришла к выводу, что помимо очевидных категорий образования и интеллекта психологи вправе говорить еще и о понятии мудрости. Она характеризуется прежде всего как сознательный поиск своих ошибок и недостатков, а также как сомнение в общепризнанных истинах, пересмотр их. Иначе говоря, известное высказывание Дара «Вот и старость пришла, а где же мудрость?» это и есть высшее, парадоксальное, выражение последней.

 

Так что спасибо тебе, Леша, на злом слове [2]. Не все дозволено, но кое-что бывает полезно…

 

А вообще-то есть какие-то вещи, которым нельзя научиться. Во всем нашем поколении никто не способен похвастать таким ренессансным типом личности, чтобы, как Дар, не зависеть от личной идиосинкразии: не только чужих принимать, преодолевая собственный эгоизм, вкусовщину и жизненную философию, но и сытых-благополучных жалеть…

 

Из посланий от ККК:

 

…те, кого я люблю (там) – сидят в говне, по кухням и дурдомам (охапкин, шир, эрль), кого НЕ люблю – говном по поверхности (белкин, богомолов, овчина, дрыгонощенко, шварц, клоп-стратон…) [3]

 

морды бить – и так кулаки в мозолях…

армалинский-пельцман… «ученик» сосноры

этот гондон и сексуально ушибленный – тиснул апокриф «записки пушкина», копрофилически-омерзительный

проф. зильберштейн, по свойственному академикам идиотизму – принял поделку конца 19-го – за самого армалинского-пельцмана, о чём и сообщил в «огоньке»

уёбище был страшно рад, и посвятил себя – «парапушкинистике» и сайту «храм гениталий» (мерзко-любительскому)

тип чудовищно ущербный, противный – но какое-то время общались

и от самого г-на арм.-пельца пахнет не родным, но знакомым говном

говно сорокина – куда аппетитней

правда, я предлагал всё сорокинское говно – материализовать и скормить ему с ложечки…

 

……………………..

 

Опять отвлекусь от писем Кузьминского в связи с именем одного из героев. Неожиданно получил я «мыло» от самого г-на Армалинского (в миру – Миши Пельцмана), в Сети именуемого также «Спамером Всея Руси», и хотя и обитающего в Штатах, но печатающегося по обе стороны океана, а в Интернете создающего упомянутый ККК «храм гениталий» и издающего порножурнал «Генеральная эротика». Оказывается, Армалинский, просматривая зорким взглядом Всемирную паутину, наткнулся на мое имя и вспомнил, что некогда перед эмиграцией присутствовал на моем чтении (в Лито при заводе ЛОМО, которое вел Давид Дар). Предложил «возобновить дружбу», несмотря на то, что лично мы не были знакомы. Я быстро понял, почему его называют «спамером», когда прочитал огромную книгу отзывов на пушкинский апокриф. Любая ругань, требования суда Линча, все, что угодно от как можно большего количества людей – это наилучший пиар и реклама для потенциальных покупателей. Армалинский далеко не глуп, а цинизм его, эталонный, вполне может быть назван предельною честностью (по меркам нынешних лет). Своего рода толстовство… не то, которое про непротивление, а то, про которое балакалось как о срывании всяческих масок (и шмоток) и зеркале революции мондиального непотребства.

 

Мы не сошлись в цене. Я, как честный халявщик, пожалел пяти баксов на его Пушкиниану, а он, с аналогичной рациональностью, не пожелал прислать мне «по дружбе» электронный ее вариант [4].

 

……………………..

 

И вновь о литературе из уст ККК:

 

эрлюша – это наше многое (если не всё)

олежек и шир [5]. вышли в тираж и глухую шизу

кривулин покойный – постарался поднасрать всем и вся

но земля ему пюхом – хорошего больше плохого сотворил

…………………….

 

для меня – ремизов-розанов, белый-весёлый, замятин-колбасьев, ну «серапионы», чаянов, а не булгаков…шкловский, пильняк (дос-пассос стэнича)  и т.д.: орнаменталисты, конструктивисты, анархисты, формалисты…

…………………….

 

галерея анны – в центре сохо, огромный лофт

учинил там читку – от олежки григорьева и глебушки до холина-сапгира, эрля, ширали, гаврильчика и закончил уфляндом

перемежая каждый короткий текст по памяти – «переводом» онаго на … ток-писин, африкаанс, японский, китайский, диалекты замбии, занзибара и уганды из своей книги «вазамба мтута» – изъяснив, что перевод – для туземцев и иностранцев

публика реагировала адекватно, охуевая

всего минут на 15, после чего, спускаясь со сцены – поскользнулся на своих подковах (шемякинские кожаные полусапожки) и ёбнулся, картинно

с грохотом, но ничего не повредив

снимали 2 киногруппы…

из одежды была чёрная ряса, с чёрным крестом «за покорение кавказа», 1864, и огромная чёрная текинская папаха

после чего ко мне приеблась обниматься и благодарить на ломаном русском – преклонная внучка барона врангеля, тася, что ли – таша!

я ей объяснил, что дедушка одевался также, но она поправила: с газырями («но почему он носил казацкую форму, он же был не кавалерист?», вопрошала меня)

то меня внучки крузенштерна достают (на первом моём чтении в америке, на голосе, в 76-м) – ксюша крузенштерн-петерец, преклонная: перекрестила, поцеловала в лоб – «если б вы ещё по-русски писали…» – на мой «биробиджан», на всех сибирских и лагерных диалектах

теперь вот – врангеля

бывал у меня и внучатый племянник бадмаева, и внучатый же племянник капитана мосина («трёхлинеечки»)

и праправнук мичмана чирикова – палку мне медью оковал, и первый крис малайский подарил…

…………………….

 

шлю вам себя-Будду и себя-папуаса вместо приезда меня тут дёргает вдова... Бродского посетить фестиваль в Линкольн-центре в январе
придётся подняться

получил ещё 5 папуасских нахуйников – будет с чем выступить в январе!
………………………

 

это ося, вздев на нос очки и в кожаных нарукавниках – отрабатывал как бухгалтер свою денежную повинность перед итээрщиной («это мы читать не будем… это вам неинтересно… записок не посылать…не аплодировать…»)

я же, напротив, исполняя свои папуасские поэмы (а пишу я, к слову – на диалектах замбии, занзибара и уганды, на японском, на манси, на нео-меланезийском жаргоне ток-писин – это малый перечень), и одеваться вынужден соответственно

я итээрне с 1962-го года не служил, напротив, использовал эту публику – для публичного оболванивания и оглупления её

что доставляло мне чисто эстетическое удовольствие – видеть их хари по окончании перформанса

задумчивые и тупые, и – грустные…

а уж моё явление на балу в честь бурлюка…

я, между прочим, родился 16 апреля – в один день с чарли чаплиным и ник-пахой акимовым, двумя великими комиками

так что облик мой вполне должен соответствовать – не публике, а читаемому

сейчас, быв приглашён вдовой и.а.(иа-иа), лауреата, на празднование культуры подполья в линкольн-центр, где лившиц-лосев с гандельсманом (и двумя америкашами-лауреатами) будут исполнять хорово аннушку и осю (маришу и осипа то ж) –

учиню чего на чтении там (лишь в папахе и бурке, патронташи, увы, потеряны в 96-м, а маузер в деревянной кобуре в линкольн-центр не пронести, при нынешнем контроле, не говоря за неподъёмный «максим»…)

а потом – в кафе «боуэри» – сделаю мормонско-папуасский вечер, из костюмов меняя только – украшенные ракушками нахуйники, закупил тут полдюжины редкостной красоты (покамест они висят на ёлочке, за неимением рождественских игрушек)

именно ими – буржуазию и публику я в отверстый рот ебал

моим ученикам нравится

и баста

зима у нас мягкая, но снежная: завалило по яйцы и по уши

а и так голос начал по утрам чудовищно садиться, сиплю-шиплю, отказался тогда от вечера на 60-летие

впрочем, предлагавший феликс комаров – в своём ресторане «москва» (ювелирщик, ролльс-ройсщик, по слухам – казначей япончика и по совместительству капитан ФСБ) – для начала хотел брать входные, по 20

затем – я требовал разгрузить от бочек с солениями его телегу в центре кабака, поставить туда мой пулемёт «максим», нанять трёх голых блядей – жёлтую, чёрную и белую, исполнять стриптиз, а по случаю потери голоса – обвешаться магнитофонами, как патронташами – и включать их по очереди

6(12?) магнитофонов по двадцатнику, да бляди по 200 в час – таких расходов феликс понесть не мог, наоборот, рвался взимать – вечер я отменил

буржуазия меня не любит

равно и я её [6]

а вы говорите…

в остальном же у нас всё тихо, красота лесная неоперабельная, снеги белые, 4 голодных кота мявчат на улице (в дом не идут: дыкие), птички харчаются, рыбки в аквариуме играют

в доме тепло, народец прёт косяком и стаями

я нашёл невероятный суданский «тройной» нож, в змеиной шкуре, заказал (заодно и марроканский, гулять так гулять), тщетно базарю с австралией за роскошный пенданг – хотят каким-то интер-чеком, а у меня нет

так и живём

чего и вам желаем

ваш ККК-Миклухо-Маклай

……………………………..

 

Из рецензии о вечере в Линкольн-центре: Татьяна Волошина «Мы наш, мы новый миф построим»:

 

<…> поражал официоз вчерашних непослушных… Лишь маргинал Рубинштейн откровенно жаждал выбраться покурить… Анабиозу слушателей несомненно способствовали диковинные переводы, с маниакальным упорством зачитываемые после каждого стихотворения бывшим главным поэтом Америки Марком Стрэндом… Рейн, похоже, к этому привык, и сам перед очередным стихотворением охотно пояснял, что именно художник сейчас захочет сказать народу («ну, это про то, как советские суки меня не печатали, а я за это каждый день ходил в кафе «Метрополь»). <…> Мы-то знаем, что у нас была великая эпоха. Мы-то, несмотря на чувство неловкости, всё равно любовно разглядываем непристойные жесты Кузьминского… Мы счастливы, что они НЕ умерли вовремя, мы и сегодня обналичим просроченный вексель их вчерашней славы <…>

………………………….

 

ККК:

 

ну, и устроил я им анархическую проходку на сцену – в текинской самодельной папахе, белой квадратной бурке и чёрной рясе с портупеями, и с ревущим негритянским «бумбоксом»-магнитофоном, под вариации «яблочка» (пополам с «гренадой»)…

каково было после меня лёве рубинштейну перебирать свои карточки (я назвал его «учёным хомячком», но возлюбил) – ему виднее

что-то там вякал дрыгонощенко, экс-винничанин, своими сделанными под перевод верлибрами, а закончил всё – юз алешковский – своими «окурочком», «лесбийской» и «фонариками» глебушки…

вот я и шутил – над буржуями и евреями, над свинофилами-почвенниками, над семимужней горькой вдовицей ахматовой (вкупе с хором «сироток»), и даже – что было куда опасней – над «афроамериканцами», в просторечии зовомыми неграми

ничего, скушали, и даже денюжку сирую заплатили – на «рюмочную» и кофейню «моцарт» на бродвее вполне хватило

а на жизнь я всяко, не стишками зарабатываю

не как бродский, преподавая цветаеву – не секущим по-русски (в основном, «прыщавым» – по набокову) стюденткам загородного колледжа…

…………………..

 

ККК об энциклопедии «Самиздат Ленинграда»:

 

…и надоело копаться в этой авгиевой куче «самПИЗДАты»

заслуги г.л.ковалёва – приписаны чорт те кому (по сенильности ли бореньки тайгина, или – скорее – по наглому невежеству составителей-экспертов); меня им трудновастенько отодвинуть от изрядного участия в оном – хотя б.и.иванов и тщился <…>

ВЫВОД? пустили четырёх козлов в огород… попастись на соросовской травке

посправлялись (по случаю) у двух-трёх пастухов из соседних деревушек, кто ещё там и где был-встречался

прошлись по оглавлениям и справочникам-публикациям, и выдали на гора – свои недюжинные знания о «самиздате»

а читатель (лох и совок, начиная с мадам прохоровой) – поразится недюжинности эрудиции и объёмом цыфирной продукции –

вот они, полвека подпольного существования, вполне немалой культурки

и пообещают – издание исправленное и дополненное, которое то ли будет, то ли нет

подкинет братик прохоровой, или дядюшка американский, сорос – ещё на пару лет, на зарплатку, на травку сочную и зелёную

но никто им не надаёт – по шеям и по вшивым выям, скушают, как кушал совпис при совке

народец у нас не брезгливый

и свято чтящий печатное слово

а хочется, обо всём об этом – непечатным… [7]

…………………………………..

 

А с 10 на 11 ноября 2005-го неожиданно умер Гран, Борис Кудряков [8]. Видимо, он нечто предчувствовал еще весной, когда просил меня отсканировать и сохранить свои последние изотексты. Я не раз уже писал о нем как о личности, но особо не заморачивался с оценками творчества [9]. Оригинален, талантлив – и достаточно. Но сейчас, судя по тому, сколько всяшного народа побывало на отпевании и поминках (в «Борее» на Литейном) [10], начнут строчить некрологи и проч., и настрочат ведь бог знает чего… Авангардисты сами дают для этого полный карт-бланш; поди докажи, что не так. Все же не могу умолчать о некоторых моментах-мотивах, и всем-прочим-другим, кто о нем станет писать, предложил бы разработать это подробней и глубже, чем я.

 

Самое главное: в последние годы он синтезировал в едином творческом методе все свои параллельные интересы – живопись, фото, литературу. И более дробно: черно-белая фотография («изнаночный» Петербург, оригинальный портрет, натюрморт, как «смерть натуры» и летопись «бедного», ушедшего мира), живопись маслом, графика, карандашный рисунок, формально-игровая поэзия, экзистенциально-«сюрная» проза, драматургический текст («беккетоподобный», но абсолютно российский), собственно «изотекст», «изолеттризм» – серия рисунков и фотографий с сопроводительным текстом. Это – форма, но не меньшие дробность и синтетизм заметны в жанровом, концептуальном и лингвистическом планах [11]. Берг в свое время писал о критической деконструкции Кудряковым штампов массового сознания и антропологического измерения как такового. Я бы добавил к этому тему национального подсознания, в котором «синяки» и элита не шибко меж собой различаются. Но это не просто тема юнговских архетипов: не нежные юнги суть нашей ментальности, но тяжелый, застарелый дух матросни…

 

А литературная жизнь продолжается без запинки о личности авторов. Тут уже понятия морали-эстетики настолько не работают, что перестаешь понимать не только критерии, но и собственные ощущения, хорошо тебе или плохо. Вот, наконец, на старости лет, пусть и случайным образом, появилась «моя первая книжка». В эпоху, когда книгу может издать любой идиот (и счастливо издает!). Может быть, следует уже не гордиться подобной «удачей», а скрывать случившееся от приличных знакомых, тем более, что вся история с изданием смахивает (впрочем, как и всегда) на анекдот?..

 

Ознакомившись с моей историко-публицистической статьей «Виртуальная Русь» [12], на меня вышел профессор, литератор и издатель А.М. Буровский [13] и предложил сварганить по ней научно-популярную книжицу страниц – примерно так – на 400. Тут я впервые столкнулся не с привычным питерским интеллигентом-болтологом, эстетом из пропрусто-златоустой колыбели, но с практиком реального литпроцесса. Буровский имел издательство в собственном юр-лице, а также был завязан на ряд медиахолдингов, коим посредничал в поиске нераскрученных авторов. В принципе и по большому счету афера была честной: в конце концов, для многих это было всяко лучше мизерного самоиздания за свои же немизерные кровные «бабульки». Мы с Буровским вступили в электронную переписку (СПб – Красноярск) и в ответ на мою гамлетоидную мнительность он выразился с решительностью и трезвым цинизмом Ричарда III-го:

 

«Что до мемуара и "мифопоэтики"... Простите, но и то и другое – это для аудитории в 150 человек… Но почему бы Вам, с Вашим умением пи­сать, не сделать текст, который прочитают 15 тысяч человек? Есть люди, на это не способные. Или скучные, как их темы, "ученые", которые 30 лет изучают волосы в заднем проходе слонов, а ничего другого и не нюхали. Или такие же тоскливые тусовщики, которые 30 лет рассказывают друг другу, как это увлекательно – нюхать клей и убегать от КГБ. У всех, кто не входит в тусовку, естественно, скулы сводит от тоски».

 

Сурово. Сказано как раз про меня и таких как я. Однако, старые трубо­чисты сажи не боятся: [14] почему б и не повкалывать, умеючи, и на себя и на дядю? Заключили типовой (для таких лохов как я) договор (на пожарные че­тыре месяца с обещанием 7%-го роялти и санкций за опоздание). И понес­лось.

 

За это время профессор успел поменять семью и место жительства (с Красноярска на Петербург), пару недель отквартировав (с молодой женой и вещами) у меня, наговорив на пару сотен по межгороду и отблагодарив нас за все бутылкой шампанского из ближайшего киоска.

 

Тем не менее, у Буровского было чему поучиться. Во-первых, искусству штамповать популярно-скандальные книжки (запросто в месяц по кирпичу!). Во-вторых, литературному языку, понятному даже «дебилу-семикласснику»: разжевывать, упрощать, развлекать, поражать. («Не надо писать фраз вроде "греческие философы понимали устройство космоса так-то и так-то", а надо: "греки думали, что…"»). А в третьих (нет, все-таки в первую очередь) – жизни [15]. Уроки эти мне лично толку дали немного, но хоть порадоваться за других…

 

Наконец книжка – в электронном виде – была готова и даже снабжена картами, схемами и фотографиями, о количестве которых пришлось еще долго спорить, поскольку главная битва, как водится, шла за экономию и удешевление продукта. Симптоматично, что первый же мой диск с макетом был Буровским утерян (как, впрочем, и второй, причем в последнем случае вместе с верстальщиком), но еще забавней оказалось издание: книга в итоге вышла вовсе без иллюстраций, несмотря на ссылки на них в тексте. Что ж до названия… Ох уж мне этот чалдонский, буром прущий юморок! Редактору показаось весьма тонким ходом, учитывая тему критики псевдоисторических гипотез, назвать книгу «История нетрадиционной ориентации». На болотистой почве культурной столицы всё это давно уж не смешно и я не удивился словам моих знакомых, что к книжной полке с подобными изданиями они и близко бы не подошли [16]. В ответ на мои «антилихентские» жалобы Буровский при встрече (ставшей последней) сунул мне в карман несколько свернутых в трубочку купюр и исчерпывающим тоном отсёк: «А что ж вы хотели? И я так начинал!..».

 

Давно уже не те года (и внутри и снаружи), чтоб строить гримасы на романтический лад, но никак не избавиться от напрашивающихся помимо воли аллюзий. Вся жизнь моя питерская, по Барду стратфордскому ­– театр. Кукольный – да, но с буквоборческим замахом (с кабукистым «Но» no associations!). Сначала низовой (поклон Бахтину) трагифарс хипповой безотцовщины, потом – подъем на плато зрелой чеховской пьесы (семейное бытие в равномерном кругу прозы житейской и философской), и вдруг – как всегда неожиданно – обрыв и обвал. Болезнь и смерть Риммы привела меня к драме пресловутого Лира и дурному циклу судьбы – родственным дрязгам и возврату к изначальной коммунальной жизни младого Непрухи [17]. Лишь былой энергетики, креативного зуда от мистера Тестостерона не удалось полностью склонировать-запараллелить. Правда, в определенном смысле я стал моложе самых молодых. Во всяком случае на лит-тусовках почувствовал себя с нуля начинающим автором, чьи ненапечатанные (в года совейского подполья) вещи прежде, чем оказаться на страницах нынешних маргинальных журналов, обязаны были пройти сквозь цензурное сито местных молодых дембелей. Впрочем, изображать карнавального салабона сегодня даже среди юродов не принято.

 

К своей удаче отнесу лишь встречу с Любовью – вдовой, прожившей как и я более 30 лет в счастливом браке [18]. Остальное покуда еще не «молчание», но уже и не «песнь песней»…

  

Долдонит колокол, свистит шрапнель, скрипит весло Харона. Вот и Кадя Бартов уже откинулся с корабля дураков-словолюбов [19]. Прямо как у Николая Васильича: А уж упал с воза Бовдюг. Ощущение общности нарастает вместе с библейским чувством тщеты. Хоть и не гнутся, но всё ж понемногу «гинеют» казаки дискурса. Остается только зубрить и готовить прощальную фразу: Да пребудет вечно русская литература! [20]

 

Каждые похороны – репетиция собственной отложенной смерти. Неизбежность агонии протагониста, героя (а то и режиссёра) премьеры, не отменяет детской надежды, что может как-нибудь рассосётся, что может быть там удастся занять место в зрительном зале, оказаться в роли театрального критика… [21]

 

Жизнь – короткие перебежки от воронки к воронке. Проворонив данное (Фюзисом, Тюхэ и Яхве) целое бытие, стоит ли плакать о недодаденном – невыданных со стороны зажравшихся «свайнов» премий Белого-Букера-Нобеля!?.