По рассказам, микрофильм романа не то Довлатова, не то Марамзина был вывезен в матке французской туристки, и он /Довлатов или Марамзин/ всем этот микрофильм с гордостью показывает.
        На фотографиях Бродского в этом томе изображен Бродский за писанием стихов, в Ленинградском аэропорту перед депортацией на Запад. Стихи он переписывал для Виньковецкого, по его просьбе и, по-моему, ту самую знаменитую "Цинтию" за которой охочусь не первый год, но тут подошел провожающий в форме и дописать не дал. В остальном же Бродский бумажек не вез: не дозволено. На таможне он мерзко хихикал, тыкал пальцем себя в голову и цитировал Гейне: "А вся контрабанда -она со мной, / В моей черепной коробке!"
        Вслед за Бродским, ту же цитату повторял и я, уже в июле 1975 года, на той же таможне. И действительно, многое из этой антологии - выехало в моей голове, скажем, том-другой, не больше. Есть вещи, которые даже я запомнить не в силах, например стихи Охапкина. Поместительной же матки для всех пяти томов антологии, да еще тома прозы, да еще некоторого количества моих собственных произведений и черновиков, не говоря за тысчонку-другую фотографий, не нашлось, природа не придумала, поэтому пришлось обратиться к людям.
        Дипломатам я не верю: надуют. Профессия у них такая. И даже если, скажем, он культурный атташе, то это не значит, что он имеет отношение к культуре. Прошлый /пред-предыдущий/ культурный атташе, которого мы ласково звали в Ленинграде "Сукин сын" - а фамилию лучше не называть, чтобы не портить отношений с новой родиной - по профессии был моряк и специалист по советской экономике, и он этого не скрывал, но выпить с ним было приятно. Ему я обязан тем, что целовался с самой Элизабет Тэйлор, у него на квартире. Однако обещанный чемодан с рукописями он взять забыл, не явился /а я-то трудился, взвешивая на теткином безмене пуды рукописей, чтобы было не более одного, как договорились!/, передал меня следующему атташе, а тот, 4 года спустя - тоже меня нагрел: привез папочку биографий и при этом путано извинялся.
        Так что дипломаты автоматически отпали.
        Оставались голландцы. У отъезжающих в Израиль берут они частные материалы для пересылки при выдаче израильской визы. Почему этим именно голландцы занимаются, я не знаю, но такова ситуация. Поскольку выезжал я по израильской визе /2 парижских приглашения были сначала отвергнуты ОВИРом, или там КГБ, а когда я пробил две эти инстанции - мне отказали во въездной визе во Францию, французы уже - или французское КГБ? и пришлось срочно переписываться на Израиль/, троюродная сестра у меня там объявилась /а в Париже был брат, двоюродный, Миша Шемякин/, словом, в Израиль меня пускали.
        В Москву, я не дурак, взял жену, а чемодан с рукописями приехал сам, на другой день, когда я успел уже обговорить с голландским консулом мои "частные бумаги". Тут мне еще Нусберг собаку подарил, борзую, так что прихожу я на другой день в голландский переулок, волокем с женой авоськи, а я еще и саквояж, рукописи в газету завернуты, а сверху - булка. Подхожу к ментам у консульства, мне, говорю к консулу надо! А зачем, говорят? /А он мне на 11 назначил/. Я говорю -"За деньгами!" "А деньги в 2 часа выдают, а Вы пришли в 11!" /Все, паразиты, знают, и когда деньги выдают! Так что пишу без смущения, секрет это только для советских граждан - что там, в консульстве, творится./ Ну, тут я, озверев, и вспомнив свое неудавшееся актерское прошлое, начинаю орать: "Целые сутки, как идиоты, по Москве шляемся, у вас же в стране даже гостиниц нет, на вокзале ошивались, все шмотки с собой таскать приходится!" /А сам им авоську с pyкoпиcями в нос тычу/.
        "Что ж Вы, говорят, у консула не попросили направления в гостиницу?" /Для иностранных граждан, отъезжающих, значит, в России и гостиницы имеются!/ "Да вот, говорю, пол-Москвы друзей, так лето же, все на даче!" А сам чувствую: ноги - ватные, в руках - 100 друзей /титульные листы я поотрывал, с посвящениями, но все-таки/, не то, чтоб им срока, Солженицыных я не вез, но все же - неприятности! "И жена, говорю, сутки не спавши, я - знаю, почему мне в 11 велели прийти?!" "Ну, проходите!" Вошел я в подворотню, поднялся на второй этаж, а там, в коридоре, так на пол и сел: колотит.
        Ну, с консулом был разговор короткий, показал ему все манускрипты, баночка тут еще, говорю, с лекарством, и все. А рукописи, говорю - антология, ну и мои там, всякие. Взял. "В Вене, говорит, запросите - перешлют."
        Вышел я, как на крылышках, ментам язык показал и поскакал с друзьями прощаться, все были в городе, а дач у моих друзей нет.
 

        Настоящая борьба за архив началась уже с Вены. Пришел я, чин-чинарем, в израильское посольство, прошел все телекамеры, мальчики, деловые такие, меня обшмонали, трость декабристскую отняли, по яйцам металлодетектором поводили, ну и к мистеру Гореву, кто он там, не знаю. "Ну, говорю, антология там, русско-еврейское искусство /куда еще Бродского там, Наймана и еще с полсотни моих еврейских друзей отнести?/" Мистер Горев по-русски не шибко сечет, я с ним больше по-английски объяснялся, однако изрек: "Нет, говорит, есть русское искусство, и есть - еврейское, но мы благородных гоев тоже уважаем." /Это я-то - гой, с моей осьмушкой благородной соломоновой!/ "Кому, говорит, доверяете архив получить?" Ну - кому, ясно, что Эстер Вейнгер /хотя следовало бы Голофаста помнить! - см./, она мне и вызов посылала. Написал доверенность.
        Проходит месяц. Передает мне изустно директор отеля "Цум Тюркен", бывший фарцовщик с галлереи, Коля Полянский, что там, мол, неполадки с моим архивом, так не зашел бы я. Ну, я захожу. И кладут передо мной на стол - письмо Олега Охапкина, из моего архива выдранное. "А вот, говорят, объясните, что это за письмо?" Я, несколько опупевший, "То есть, как это? Меня не предупреждали, что архив шмонать будут, и вообще, при чем тут письмо?" "Нет, а Вы напишите, объяснение, мол, письмо о том-то, а в архиве то-то, со списочком." А надо сказать, что перед отъездом мы в хлам полаялись с Охапкиным, за его безобразное поведение, и он запретил мне его печатать и потребовал рукописи взад. Об этом и было письмо, хотя как они почерк Охапкина разобрали - ума не приложу, я - не разбираю. Рукописи я ему вернул , а письмо это "гишторическое" - помещу в аппендиксе. Но список всего моего архива - это было уже требование непомерное, все-таки страниц с 20 000 рукописей было, не считая прочего. Написал я требуемую объяснительную записку и потребовал, чтоб архив мне в Вену переслали, за мой счет, поскольку Эстер на письма никак не отвечала. "Да-да, сделаем." И при этом такая приятная улыбочка. Жду еще пару месяцев. Ни слова. Наконец, прихожу туда с Алешей Цветковым, поддавши. "Где архив, говорю?" "А мы его гражданке Вейнгер передали!" "Ну, говорю, суки, обшмонали, как КГБ, а теперь яйца морочите, приду, говорю, в следующий раз с автоматом, после меня арабским террористам - тут делать не хуя будет, гады!" Они что, они - дипломаты, заулыбались. А архив так и не отдали. Писал я Эстер, писал в МИД Израиля - ответа - фиг!, писал Гробману и Дару, Сотниковой и Милославскому - "У нас, говорят, бюрократия, а так - все отдали, говорят." Ну, я плюнул.
        В июне 1977 года Эстер прислала мне процентов 80, без объяснений, всё, в основном, слава Богу, мои рукописи пропали, да еще там по мелочам: Хромов, Юра Алексеев, да еще у меня нашлись с профессором микрофильмы переправленные, так что ничего. А дипломатов я ненавижу, суки, как и Шин-Бет израильский, а по русски - КГБ вонючее: методы - те же. Знакомо. Пусть подавятся.

 /документальный роман в письмах и сплетнях/

        Началось с малого. Кто-то /знаю кто, но не скажу/ еще в Ленинграде приволок мне по весне 75-го машинописную копию статьи Синявского из №1 "Континента", об анекдоте. Я впечатлился. Загорелись надежды.
        1-го июля вылезаю из поезда в Москве /Юлия билеты по блату достала/, оформлять визы. Из соседнего вагона Марамзин лезет, зайцем ехал, жену выкинули: лето, отпуска. Марамзин - дока. Тут же, за четвертной, подговорил таксера весь день по посольствам возить. И понеслось: голландцы, австрийцы, МИД и по-новой. У людей на эти скачки по три дня уходит - мы за 8 часов обернулись, за 5 минут, под завязку, в последнюю инстанцию примчались. В промежутке, пока западные дипы ланчевали /а во время ланча их не побеспокой!/, где-то в старой Москве остановились, на пустыре, отдохнуть. Сидим и за "Континент" говорим /я-то знал, что Марамзин к Максимову едет, другу своему, сотрудничать/. Говорим, чего печатать там будем, чего - не будем. Говорим об общих друзьях - Охапкине, Волохонском, Хвостенко. О Бродском говорим. Говорю о своих архивах переправляемых: все поэты Ленинграда. Поговорили.
 

        В Вене - о том же. Потом Марамзин по этапу в Италию, а я в Вене сижу, переписываюсь с ним и с Виньковецким. Максимов Марамзина в редакцию ждет, трудиться. Пишет Виньковецкий:
        "Насколько я понимаю парижскую ситуацию, надо быть в дружбе с "Континентом", организовав своего рода "разделение труда" при взаимной поддержке. Ты, сам, впрочем, в Париже все поймешь. Но придется тебе извлечь из собственных недр все имеющиеся запасы сдержанности, мудрого спокойствия и дальновидности - памятуя, что от каждого из первых шагов все зависит. Прости за назидательность тона /момент уж больно торжественный.../."
                                                                         /от 23 сентября 1975/

        Яша всегда такой, нравоучительный и мудрый.
 

        В Париж я попал на скаку перед самой Америкой, в конце января 1976. Прикатил на открытие выставки в Монжероне, с поручениями от Горбаневской. Наташа приехала в Вену где-то после Нового года с партийным заданием: бить мне морду за Бобышева /Дима категорически отказывался от участия в каких-бы-то-ни-было антологиях, и я его, озверев, выкинул./ Наташа же об этом не знала и основное возражение ее было: НЕЛЬЗЯ ПЕЧАТАТЬ ПОМИМО ВОЛИ /И БЕЗ ВЕДОМА/ АВТОРА! Через 2 недели почти каждодневного общения, разговоров о поэтах и антологии, о месте Бобышева в ленинградской школе, Наташа заявила: "Костя, я сама дам тебе Бобышева, даже если он возражает, потому что это - нужно!" /Наташа от слов своих отказываться не будет, она человек честный/. Но дело было не в одном Бобышеве.
 

        По приезде в Париж я явился с визитом /и поручениями/ к самому Владимиру Емельяновичу. Принят был в бело-голубой классицистической гостиной в его квартире на Rue Lauriston, 11 bis . Представившись и отрекомендовавшись, начал разговор о подборке ленинградских молодых поэтов для "Континента". Принято было благосклонно, подошел Марамзин и тоже подключился о необходимости. Подарены были два номера "Континента", с автографами. Предложил подборку Москвы: Лен, Губанов, Величанский, Алейников, Лимонов... "Лимонов!? Да он же кагэбэшник!" "Успокойтесь говорю, Володя, не надо так нервно, ну, поэт, ну, дурак, может, но уж никак не кагэбист!" "Нет, вы их не знаете! А они за мною - следят, вот и сейчас, из дома напротив, а у меня жена, дети! " Я говорю: "Да причем тут поэзия-то Лимонова? О каком КГБ речь?" Еле-еле успокоил господина Максимова. Сошлись пока на подборке молодых ленинградцев: Охапкина, Кривулина, Ширали, Куприянова, Чейгина, Стратановского /см. в 4-м томе/. Объем - 15-20 страниц, или печатный лист, как они его там называют. Я в Союзе не печатался, не знаю.
 

        И понеслось. С Толстовской фермы посылаю им подборку. Молчат. Пишу Марамзину /неудобно же самого редактора беспокоить, у него там диалог с Восточной Европой, дела со Шпрингером/. Получаю ответ:
        "Я ничего не знал о твоей присылке и даже недоумевал: что ж ты, вроде, не вполне серьезный человек? Обещал - не шлешь.
        Но я спросил вчера у Максимова: оказывается, он получил и отдал сразу Горбаневской. Она, по-моему, ничьих стихов, кроме своих, не любит /неправда! Любит еще Бобышева и Бродского - ККК/, но это меня не касается. Максимов сказал, что "будем печатать". Что, когда - спрашивай у него или у Горбаневской, коей можешь писать на адрес Максимова, то есть "Континента".
 

                                                                /от 24 августа 76/
 

        Пишу Марамзину:
        "Кто у вас там в журнале редактор - не знаю. Посылал Максимову, Наташе отписал попутно. Твой ответ меня не утешил. За себя бы я просто послал на хуй, за других же /в том числе и твоих друзей/ прошу вторично. Не могу же я почтеннейшему Владимиру Емельяновичу или вздрагивающей от моего лексикона Наташе в таком стиле писания писать!
        А знать не мешало бы. С поэзией у вас в журнале такое гавно - разнобой и с бору по сосенке, в то время как в России всё смотрят с надеждой на вас. Похоже, прозаики, начиная с Толстого, "стихов не читают", у Наташи же - честность, но это - не вкус. Увы.
        Пишу, не скажу, чтоб в надежде, но так, чтоб понять, на какого ... вы молитесь? Скушно все это, сир..."
 

                                                           /от 1 сентября, 6 утра/
 

        Пишет Горбаневская:
        "Костя! Прости, что долго не отвечала: первое письмо попало ко мне без обратного адреса /странно. Я человек аккуратный, КГБ? - КК/ на второе тоже просто прособиралась. Страшно много работы, так что не успеваю писать писем. И сейчас-то пишу по делу. Мы сдаем сейчас №10 Континента, в него идет большая подборка Бродского, так что вместить еще один "корпус" стихов нет возможности. Дадим твое собрание в №11, так что, не откладывая, присылай предисловие и /или это будет в предисловии?/ биографические справки об авторах. В 10-м идет неск. стихов Кривулина /не совпадающих с тем, что у тебя/ - не можешь ли ты срочно прислать биогр. справку? Прямо на мой адрес.
 

        ...

        Отношения тут у всех сложные, я немножко вроде буфера, это тоже требует некоторого напряжения душевных сил, но не быть буфером было бы еще нервнее же для меня же самой..."
 

                                                /без даты, на конверте - 6.9.1976/
 

        Пишу Горбаневской:
        "Наташа, милая, уж месяц, как мы в Техасе, отписал Марамзину, а сегодня - твое письмо ....... /личное/. Отношения тут так напрягаются, за счет расстояний, состояний и противустояний, что сам чорт не разберет, что и что. Письмо - это хорошо.
        Посылаю справку о Кривулине, надо - сократи. Лучше за счет диплома, чем "общественной деятельности" в феврале 74. Их сейчас за это трясут. Имеет смысл подчеркнуть. Кривулину не повредит - он полиомиэлитом бронированный, таких не вяжут. И то слава Богу. Хочет сваливать, опять же.
        Посылаю, опять же, образчик "предисловия" /не для печати, сдано Шемякину в евонный "Аполлон"/, в таком, примерно, стиле воспоследует предисловие к подборке. Отдельно будут "биографические справки". Не понравится - черкни "нет", напишу "по-континентовски", новомировски, огоньковски - как хошь. Предпочитаю, правда, раешник.
        ........ /личное/.
        Надеюсь, что хоть у вас неожиданных перекроек /и редакторских правок!/ не будет? Вся ли подборка идет? И опять же - что за путаница - тут Кривулин, и там Кривулин, за Иосифа я не говорю, и еще - готовить ли Москву /Лимонов, Лен, Величанский, Губанов, Алейников/?"
 

                                                             /от 14 сентября 76/

        Пишет Горбаневская:
        "Костя, милый! Пришли человеческую, кратчайшую, сушейшую биографию Кривулина - срочно. Биографии своих героев подборки - такие же! - тоже не очень медля. Надеюсь, что подборка пойдет в 11-м номере, который сдаем примерно в конце ноября. Но номера наши имеют тенденцию разбухать, и горе твоей подборки - в том, что она практически размеров прозы /выкинуть пару стихов ничему не поможет/, так что как бы не передвинулась опять из-за отсутствия места. Писать нет сил. Сижу сейчас, исполняю эпистолярные долги, пока только континентские, а еще свои личные поднимают волосы дыбом, так что я даже при своем росте дорастаю почти до потолка /впрочем, нет - я ведь остриглась - ах, ты же, наверно, видел на обложке континента/. Прости опечатки, руки уже не варят /башка - да, опечатки вижу, а пальцы как будто дровишки, спотыкаются/. А, прости, я идиотка - только сейчас увидела, что, кроме вздохов по Кривулине и Охапкине /ох, сей - такой, а той - такой/ /см. в "Аполлоне-77". По-моему, там не вздохи, а мат - Кривулин и особо Охапкин - обиделись! -ККК/, приложена нормальная справочка. Сокращу. И не надейся, что не сокращу. А может, и не сокращу. В континенте уже есть одна такая изысканная биография - Анри Волохонского - пера, я полагаю, Марамзина. Почему выскочил Кривулин отдельно? Потому что прислал с кем-то через кого-то стихи. Не совпадающие с твоей подборкой и, видимо, более новые. Прислал именно для Континента, а в случае самиздатских поэтов это просто закон - ежели не бездарь, то напечатать за храбрость."
 

                                                       /на конверте - 23.10.76/
 

        Тоже мне, критерий! Самый храбрый в Ленинграде был - Синявин. И тоже стихи пишет. Почему же в "Континенте" не печатают? Или - бездарь?
 

        От Марамзина на письмо /вышеприведенное/ ответа не последовало. И сейчас не отвечает, став редактором "Эха". Ни он, ни Хвостенко. Я, впрочем, только помощь им в подборке Горбовского предлагал, его лучшие тексты. Молчат.
 

        Пишу Горбаневской:
        "Наташенька!
        Прости меня за опоздание с ответом, но занят был выше утерянной головы. Я не говорю за лекции, просто выступления и по теле-, просто - замотался, замучился, теперь понимаю, каково вам - бабам! Затеял грандиозную работу результат пришлю тебе. В январе, полагаю.
        О "биографиях" поэтов. Покамест таковых не получил, придется по памяти. За точность ручаться не могу - но нужна ли она? Важен поэт, а не биография. Публикация же жизненно необходима, и в ЭТОМ ГОДУ, в начале будущего выпускаю антологию Петербурга здесь и авторам понадобится защита. Получил фантастические материалы, своего рода "поэтический ГУЛАГ". Печатаю самые острые стихи, поэтому лучше, если "первый удар" КОНТИНЕНТ примет на себя - меньше внимания господа уделят антологии. А она нужнее нужного.

        Итак:
        ОХАПКИН Олег Александрович. Родился в 1945 г. в Ленинграде. В детстве пел в церковном хоре. Христианин. Закончил школу и ремесленное училище. Работал: рабочим, каменщиком, геологом, в археологических экспедициях, рабочим в Эрмитаже и музее Достоевского и где попало. Занимался в ЛИТО "Трудовые резервы" у Д.Я.Дара вместе с Соснорой, Горбовским, Кушнером. В поэтике примыкает к И.Бродскому и Дм. Бобышеву. Участник нескольких конференций молодых писателей, неоднократно рекомендован на сборники. На 1975 г. имел 8 книг /неопубликованных/ и 8 стихотворений /опубликованных/. Литературный заработок на 1974-75 год составлял 8 руб. 46 коп. 4 октября 1975 года вышел из профгруппы при Союзе писателей за невозможностью жить литературным трудом. Входил и выходил /неоднократно/ в состав сборника "Лепта" /32 неопубликованных поэта Ленинграда/, предложенного вниманию Союза писателей и издательств и отвергнутого, невзирая на положительные рецензии в 1976 г.
        КУПРИЯНОВ Борис Леонидович. Самый "молодой" из неофициальных поэтов. Родился в 1950 г. Детство провел в Германии в офицерском городке оккупационных войск. Закончил среднюю школу в Царском Селе /ныне гор. Пушкин/, учился в библиотечном институте /ныне Институт Культуры/ на режиссерском отделении. Ученик Татьяны Григорьевны Гнедич, поэта и переводчика /умерла 7 ноября 76 г./. Участник конференций молодых писателей. Не публиковался.
        ЧЕЙГИН Петр Николаевич. Родился в 1948 г. под Ленинградом в дер. Сойкино. Кончил среднюю школу в Рамбове /Ораниенбаум, ныне Г.Ломоносов/. Год прослужил в армии, которую вынести не мог. Комиссовался. Работал рабочим в магазине "Старая книга", рабочим в музее Достоевского. Участник конференций, рекомендован на сборник. Не публиковался. В сборнике "ЛЕПТА" не участвовал.
        КРИВУЛИНА сокращай сама. Можешь добавить, что активный организатор "ЛЕПТЫ" и издатель религиозно-философского журнала "37" /см. статью в "Вестнике РСХД /.

        ШИРАЛИ Виктор /Виктор Гейдарович Ширали-задэ/. Родился в 1945 г. в Ленинграде на Галерной ул. /ныне ул. Красная/. Кончил среднюю школу, работал клубным работником в провинции, сторожом на лодочной станции и т.д. Публиковался в провинциальных газетах. Рекомендован всеми конференциями на сборник. Сборник не опубликован. /Сборник опубликован в 1979 г. - ККК/.

        СТРАТАНОВСКИЙ Сергей. Родился в 1946 г. в Ленинграде в профессорской семье. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Работал на заводе. Преподавал в школе. Самый скромный из поэтов.
        Вот, пожалуй, и все, Наташенька, что я могу сказать за поэтов. В дополнение имею сообщить, что кроме Стратановского, все вышеперечисленные поэты составляют, так называемую, "поэтическую элиту Петербурга" и полупризнаны Союзом писателей. На протяжене последних 10 лет всем им были неоднократно обещаны публикации и сборники, чем власти и держали их "на крючке" до февраля 1975 г. В феврале же началось движение "неофициальных" поэтов, к которому примкнула и часть "Элиты". Власти пытались выделить их в отдельный сборник, под свой контроль, но за вычетом Охапкина, Куприянова и Чейгина, на это никто не пошел. В декабре 75 г. на сборник "ЛЕПТА" была дана крайне положительная рецензия Майи Борисовой, о которой умолчали /но не Майя!/ и сборник был отдан на рецензирование Выходцеву. После чего в феврале 76 последовал категорический отказ на издание этого сборника и подобных ему. Летом этого года стихи Охапкина были напечатаны в журнале "Нева" /?/. А за Ширали, Нестеровского и Игнатову "заступился" Вознесенский в Литературке. Так продолжают делить и властвовать.
        Так-то, Наташенька!
        Готовлю им маленькую бомбочку, посмотрим, как пойдет. Обзавелся уже машинкой, но головки приходится заказывать в Париже.
        А вообще, Наташа, понял я, что надеяться можно только на самого себя - только тогда будет сделано то, что надо. А так - Шемякин поступил с моими материалами по своему усмотрению, КОНТИНЕНТ мне по эстетике не подходит /это не значит, что я не буду сотрудничать с вами, но - в каком вопросе?/, в журнале "Время и ми" Перельман сейчас моего Алика Мандельштама кастрирует /и ждать приходится, как в Союзе/, с американскими же издательствами - у меня просто ничего общего.
        Мне может понадобиться ваша помощь, но когда будет чему помогать. Через пару месяцев... Увидишь второй "Полдень". Пока - молчу.
 

        ....... /личное/.
        P.S. Прости, забыл написать предисловие. Со мною это случается. Можешь сокращать хоть на 90%, но НИКАКОЙ РЕДАКТУРЫ, даже твоей! Редакторов не выношу с детства.....
 

                                                            /14-15 ноября 76/
 

        Пишет Наташа:
        "Дорогой Костя!
        /...... строчка личного/.
        Ленинградская подборка все еще откладывается, поскольку у нас хроническая нехватка места, материала много /но - какого?! - ККК/, а подборка большая /когда приходит несколько стихотворений из России, мы их всегда всовываем, а для такой подборки приходится ждать и ждать, все время что-то срочное./ Пока я прошу тебя подготовить минимально короткие, сухие и деловые биографийки всех авторов, вошедших в нее. Думаю, что она может попасть в 12-й, а еще вероятнее - в 13-й номер /12-й у нас будет в значительной степени посвящен полякам в связи с тридцатилетием "Культуры", поэтому мало вероятности/. Во всяком случае, в принципе она, да ты это знаешь, принята.
        /..... личное/.
                            Целую Наташа.
                                                           /как всегда, без даты/.
 

        На этом прощальном поцелуе все закончилось. Насильно совать им в задний проход подборку лучших поэтов Ленинграда - мне надоело, политика редакционная - совать, что ни попадя, что из России пришло /а я что, поэтов - из Африки вывез?/ за "храбрость", посвящать целый номер польской культуре /за что и деньги платят/ и ни одного - петербуржской /и это говорю я, поляк!/, затыкать стихами дыры и прорехи в журнале - мне тоже стала ясна. Поняв, что не в коня корм и что "свиней ведь не кормят вареньем", решил вареньем их не кормить.
 

        Но тут повязали Юлию.
        Разослав письма сенаторам и прочей сволочи, решил обратиться и в "Континент". Защищали ведь членов Союза - Войновича, Владимова и Снегирева, может и за не члена вступятся?
 

        Пишу:
        "Наташенька,
        с Новым годом уже поздравлял, а сейчас, как всегда, оффициальное.
        Повязали Юлию Вознесенскую, последнего живого человека в Ленинграде. А я узнал об этом только 31-го, от матушки моей, и со скрипом. И чего теперь делать? Говорил с Амальриком, чтоб поминал ее в речах, письма там разослал сенаторам, а проку?
        Юлия ж для Ленинграда живой душой была, матерью всех поэтов. Ругал ее за плохие стихи, ссорился, а любил. Получила вызов, ждал уже, и вот те на! Ну в лагерь ее не загонят /именно - загнали, за побег из ссылки - 2 года! - ККК/, хоть дети и большие, и дурдом ей не грозит /тьфу-тьфу!/, нормальная она, но ведь это ж я ее дневник собрался выпускать и уже весь перевел, а сейчас не знаю. На "Континент" надежды у меня нет: то у вас поляки, то чехи, то герой кривоногий Кривулин /который всем зело поднасрал/, а ведь это не случилось бы /или случилось бы не так/, если бы подборка пораньше пошла. Ведь это же ее за официальную "Лепту" судили, за сборник 32-х, отпечатанный ее руками и сданный в издательство в марте 75-го /почему я на "Лепту" и упирал в предисловиях/ - без нее эту книгу бы не сделали! И все собрания - у нее на квартире, ведь самой "защищенной" казалась /не квартира, а Юлия/. А за этим еще 3 или 4 книги сделала она - ОБЩИЕ! - а Кривулин выпустил свой христианский журнальчик, так о нем и говорят /"37"/. А она - и на площадь Декабристов - первая, и Гумилева защищать - как пионер, и о могиле Ахматовой /запущенной/ пеклась, с архитекторами и наследниками договаривалась, чтоб сделать что-то, и всех поэтов, пропойц, со своих 70 рублей кормила, а они у нее в квартире душу свою поэтическую путем скандалов демонстрировали, что ж ей - в милицию их тащить? 5 или 6 лет опекала поэтов, места в городе не было более доброго, чем у нее - и при этом еще работать успевала, двоих детишек вырастила /бандиты - вроде твоих, все в рыцарей играли/. И что же теперь?
        Ведь знала, на что шла - в письмах неотправленных мне писала, которые надо сейчас публиковать /я - для американцев, а вы - ... Да и станете ли?/. Ведь вместе все начинали, в одном только мае 75-го 25 чтений 30-ти поэтов устроили -и в основном, она: поэты - то изволят быть с бабой, то в миноре, то забудут приехать, а отдуваться - Юлии. Ведь она - живая история поэтической культуры Ленинграда, добрым двум десяткам поэтов сборники сделала и перепечатала. Именно "сделала", потому что эти гении и рукописей-то своих не хранят, все, что есть - в голове. Что они сейчас, поэты, делают? На площадь пойдут? Так ведь не смогут - без Юлии! А я здесь что могу? В техасском-то захолустьи.
        Пишу - и без надежды. В журнал ваш - это письмо по стилю не подойдет, Уж больно стиль ваш - "новомировский", а иначе писать - не хочу. Даю вам просто информацию, которую вы все равно засушите, как цветочек, а Юлия - живая пока!
        Итак, преступная Юлия, помимо того, что писала стихи и прозу, сделала три или четыре антологии "неофициальных" поэтов и прозаиков, которые пошли в советские же издательства - чтобы положить конец подпольному существованию вполне лойяльных поэтов. С тем же она организовала десятки поэтических чтений и вечеров, в том числе поэтов уже умерших, и все еще неопубликованных - Леонида Аронзона /1939-1970/, Роальда Мандельштама /1932 - 1961/ и вечер памяти Николая Гумилева /пересмотренного и нереабилитированного - по мотивировке отказа Секретариата правления ЛОСП/, и помощь в организации проведения выставок "неофициальных" художников, и попытка почтить чтением стихов память декабристов 14 декабря 1975 года. Арестовывали ее неоднократно, перед 14 декабря и перед 15 апреля /Гумилев/, без санкций прокурора, "в порядке профилактики", но запугать ее не удалось. И то, что она наверняка не дала показаний против художников, написавших лозунги о свободе творчества на стене Петропавловки - обратилось в "дело" уже против нее. Я Юлию знаю, она всегда была такой. В 60-х годах ей выбили зубы в милиции, когда она защищала какую-то женщину от рукоприкладства блюстителей "порядка". Зубы она вставила, но характер не переменила. Кто же еще будет защищать поэтов, которые готовы заложить и себя, и ближнего во спасение своего гениального поэтического "я" - доносчика О., поэта, который предавал нас не трижды, а четырежды и пятьюжды - чаще, чем Петр Христа, Петра Чейгина, слабого и двуликого - а с какой теплотой и болью она пишет о них! Кто же защитит их, если не от властей, то - от самих себя, от собственной слабости?
        А кто теперь защитит Юлию Вознесенскую? Дали ей три года лагерей /но обвинение просило о высылке, поскольку - мать/ за "распространение лжи о Советском Союзе в своем предисловии к рукописи антологии поэзии и графики, в автобиографии поэта-диссидента Геннадия Трифонова /просто - поэта, тончайшего лирика, у которого нет НИ ОДНОЙ политической строчки в стихах. - ККК/ и на неофициальное интервью, данное ей художнику-диссиденту /вероятно, кретину Синявину - ККК/", как сообщает в заметке газета "Нью-Йорк Тайме" 31 декабря 1976 г. Юлия не идиотка, чтобы в антологии и книги, сдаваемые в советские издательства, включать антисоветские высказывания. "Интервью" же, отдельно - не документ. Вряд ли у человека, прожившего при Советской Власти 36 лет, могут еще сохраниться симпатии к этой власти, но одно дело - симпатии и антипатии, другое - политические высказывания. Юлия их не делала, крест святой! А если бы и сделала - то разве нет в Советском Союзе свободы слова, мнений и выступлений, и прочих свобод? По крайней мере, они утверждают обратное.
        Так вот, Наташечка, вот тебе мое письмо, вот письма сенаторам и всякой прочей сволочи, и делай ты с этим, что хошь. Я все равно ваш журнал не читаю, хотя тебя люблю. Только учти: ДЕЛО ЮЛИИ РЕШАЕТСЯ СЕЙЧАС, ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ БУДЕТ УЖЕ ПОЗДНО. Посылаю заодно фотографию заседания поэтов "Лепты" у Юлии на квартире. Оригинал вернуть обязательно - живую съем, если не вернете - переснимать некогда. Портрет Юлии не посылаю, только зирокс, у меня он вообще один, правда, есть еще негатив, но вам-то он ведь все равно ведь не потребуется.
        А вообще, Наташечка, прости, что пишу так неласково о "Континенте". Меня тут Нусберг Володе старшему /В.Е.Максимову - ККК/ пропагандирует, а зря. По поэтам я вам дам любой материал, потому что это нужно поэтам, а я себя и сам издам /когда будет время/. Потому что сейчас перевел дневник Юлии /гениальная книга, увидишь - потому что ДОБРАЯ/, издаю его в марте, заканчиваю перевод 20 поэтов Ленинграда /все, что уцелело от Израиля, а из моих ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫХ друзей так никто и не почесался - я просил Марамзина, а Миша Шемякин, говорит, Максимова, а тот - Агурского - ?/, потом статью Н.Н.Пунина о Хлебникове /100 страниц рукописи/ и тоже в переводе, потом кого-нибудь из поэтов /то ли Алика Мандельштама, то ли Чейгина/, потом прозу Б.К. /псевдоним пока рано раскрывать, но крутая, вагиновская/, потом материалы по художникам и выставкам /статья отдельно идет в "Арт Ньюс" уже переводится/, потом, глядишь, и до себя дойду. А если клятый израиль вернет антологии прозы и стариков - то нет, не дойду.
        Так вот и живем. Воюем потихоньку с Израилем за архив, готовим и переводим поэтов, пишем тексты для рок-группы /пластинку скоро пришлю/, выступаю с чтением по-аглицки и на 16 языках 17-го в здешнем кабаке поэтов /я им устрою хэппенинг!/, разъезжаю по лекциям и с ужасом жду лета и конца работы, потому что работать придется посылать Мышь.
        Если не считать горестных новостей из России, то - жить бы и жить! А то я ведь за год 5 /пять/ друзей потерял: друга моего и Димы Бобышева - убили /биолога Алика Тихомирова/, Женю Рухина - сожгли, Татьяна Гнедич - умерла, Юлия и Трифонов - в тюрьме. Кстати, посылаю копию одной из лучших вещей Трифонова. Сможете - опубликуйте. Данные - дам. Ему, самому нежному из поэтов /полу-женщина, пэссив/ дали 4 года лагерей. Четко не выдержит. Юлия - смогла бы. Кажется, он и дал на нее показания, но ему это можно простить, он не Охапкин. Вот те и Рождество Христово!
        И пришлешь ли ты мне своих стихов, новых? Трудно копирку заложить? Хотя что я говорю - на Западе копирку? А зирокс? Тебе своих не посылаю, не поймешь. Ахматова от Крученыха вздрагивала и отродясь не читала. И Пастернак тоже. Зубы у всех акмеистов и академиков вставные, и кубофутуризм - не для них. А я - ученик Крученыха, Чурилина, Туфанова, Василиска Гнедова и Чичерина. На том стоим. И Бурлюка. И главное - Божидара. И Хрисанфа. А также Довгалевского и Величковского /17 век/. И Ильи Зданевича. За Велемира и не говорю. Понятно?
        Это я дразнюсь, Наташенька. Ведь все равно "Континент" статьи о футуристах не примет, уж зело журнал благополучный. А мог бы написать! В Союзе, в "Новом мире" их тоже, скажем, не печатали. Ахматову напечатали, а Хлебникова - нет. Ну не позор ли? И здесь их не едят вонючие графини и княгини шаховские. Ничего, еще поборемся! Целуем поголовно.
 

                                                                /8 января 77/
 

        Ни слова о Юлии Вознесенской в журнале "Континент" не появилось. На письмо вышеприводимое - также ответа не последовало.
 

        На чем отношения с "Континентом" автоматически закончились.
        Или только начались.
        В конце июля 1979 года на мой адрес пришел №20-й журнала "Континент", с обратным адресом отправителя - Наталья Горбаневская, проживающей по улице Гэй Люссак, что по-английски звучит совершенно неприлично. В оном номере обнаружил 2 стихотворения /точнее, главы из "Башни"/, принадлежащие моему перу, и перевранные биографические данные о моей особе.
 

        Пишу:
        В редакцию журнала "Континент". Уважаемый господин редактор!
        Прошу опубликовать данное заявление, поскольку "недоразумение" произошло исключительно по Вашей вине. Аналогичные письма я посылаю во все ведущие русскоязычные газеты и журналы за рубежом.
 

        С приветом,
        Константин К. Кузьминский, Голова секции литпрактики ИСРК.
        /В данном случае - просто Автор./
        P.S. Прошу в заглавие, текст и подпись не вносить никаких изменений.

        P.P.S. Кроме того, ни в каких "технических" вузах не обучался. Ушел с биофака ЛГУ /специалист по змеям/ и из Театрального /искусствовед/. Информацию давал, не иначе, Бетаки. Могли бы и у меня спросить.
 

                                       Не ваш - ККК.
 

        Редактор "Нового Русского Слова" Седых, поливающий по-черному Эдика Лимонова и печатающий всякую гнусь в адрес Александра Янова, печатать протест отказался /как и в случае с Яновым/. И "Слово" и "Континент" - одна бражка:
 

        Многоуважаемый господин Кузьминский!
Получил Ваше письмо и очень сожалею, что Ваши стихи были опубликованы без Вашего разрешения. Но письмо написано исключительно резко,- такие вещи мы в газете не печатаем. /Врет, печатает и гораздо хуже - см. письма против Лимонова, Соловьева и Клепиковой, Янова. - ККК/. Однако, если Вы не возражаете, я пошлю Ваше заявление Максимову. В конце концов, протестовать нужно не у нас, а на страницах 'Континента" и "Время и мы", которые нарушили Ваше авторское право.
 

        С искренним уважением -
                                            /Андрей Седых/
 

        Ну спасибо, господин редактор! Максимову протест переслал! Будто я в первую очередь об этом не позаботился.

        А проку?

        Получаю из "Континента" следующую писулю:
 

        "Многоуважаемый господин Кузьминский!
        Опубликовать Ваши стихи мне удалось с немалыми сложностями, т.к. и гл. редактор и отв. секретарь, и большинство членов русской редколлегии /прежде всего Ваш друг И Б./ категорически возражали против публикации. /Так на хуя ж тогда вообще публиковать?! Я что - просил? - ККК/ У каждого, разумеется, свои вкусы и взгляды, но преодолеть сопротивление было нелегко. И в результате, подтверждая отношение к Вам многих людей, для которых Ваше обращение с ними заслоняет Ваши стихи, Вы пишете глупое и хамское письмо в редакцию.
        Можете быть уверены, что теперь ни "Континент", ни "Грани Вас больше не опубликуют /а я о чем прошу, чорт побери?! - ККК/, даже если бы у меня сохранилось желание содействовать Вам, поскольку я считаю вас безусловно талантливым поэтом. Но вопиющая неталантливость Вашего поведения и у меня отбила охоту что-либо делать для Вас в дальнейшем.
        С уважением /только к стихам, но не к автору их/
 

                                        Василий Бетаки

                                        /без даты/
 

        Что ж мне, с Васькой полемизировать?
        Горбаневская и Максимов не удостоили меня ответом.
        Зато я их удостоил. И еще удостою. При встрече.
 

        Итак, контактам моим с "Континентом" пришел полный и очевидный - "п....ц". И чорт с ними.
 

13-15 октября 1979,

Техас.

 /еще о кухне заведенья "Континент"/
 

        Кухонный, надо полагать, рабочий, Вася-Бетаки /муж В.Ыверни/ глаголел мне в начале 70-х: "Я, говорит, еду на Запад, чтобы доказать, что Бродский - не поэт!" "Вася, говорю, ты прежде всего докажи, что ты - поэт!"
 

        Открываем 25-й номер. Кухарка Горбаневская стряпает, скривясь от отвращения, хомаж из текстов, которые она - цитирую: "...Каюсь ... - не одолела. Даже настолько не одолела, насколько положено моими редакционными обязанностями выправлять опечатки в машинописи..." и пр.
        Ладно. В совписовской столовке "Континент" - подают иногда, чтоб "и прочих" читателей утешить, на заклание какого Лимонова, Кузьминского или Щапову. То, что к примеру, из меня приготовили холодный "диссидентский" винегрет, немытыми руками кухаря /и на вкус, полагаю, столовского разнорабочего/ - это меня уже не колышет. Я уже об этом написал.
 

        Но вот опять кривится кухонная дама: стряпать из какого-то Лимонова. Что до нее, то она бы... Цитирую: "Если бы я , скажем, заняла пост /не существующий в "Континенте"/ завотделом поэзии и печатала только тех, кого всерьез считаю поэтами. Тогда бы /о, мечта кухонной дамы! - ККК/... кроме давно мною любимых Бродского и Бобышева, недавно открытых Кенжиева и Кублановского, да меня самой, кого бы еще печатал "Континент" в последние годы?" И кокетливо оговаривается перед этим: "Было бы хуже..." Если бы она, значит. Тогда - кто?
        Да уж хуже некуда. В следующем номере /№26/ Эдик Лимонов жалуется, что неграмотная кухарка /занимающая несуществующий пост/ - умудрилась напутать даже страницы - но она ж сама признается, что "не одолела". Она ж и не читала. Так что шли, Эдичка, грамотные рукописи, чтоб не жаловаться потом.
 

        А о способностях кухарки /или, полагаю, самого "шефа"!/, просто помещаю следующее меню /из №25 и - на будущее!/:
 

        Кушайте, дорогие читатели!