РЕЙН У ГОЛУБОЙ ЛАГУНЫ
"В кровосмесительном огне
Полусферических закатов..."
/Е.Рейн/
Тесен мир. В декабре 1967 года поэт Евгений Рейн выступил со статьей о
комиссионках "Сокровища на экспорт? И да, и нет." /Литгазета, №41/. Под
этой рубрикой, со статьей "Выгодно всем" /ЛГ №52 за 27 декабря 1967,
стр. 12/ в полемику с ним вступил "студент МГУ Джон Боулт", ныне -
директор Института Современной Русской Культуры у Голубой Лагуны,
профессор Джон Э. Боулт, и мой непосредственный друг и начальник.
Полемика касалась вывоза русских художественных ценностей за кордон и,
таким путем, сохранения их /против чего и возражал, и не возражал Рейн/.
В своей статье проф. Боулт дважды упомянул Рейна. Начиналась она
словами: "Мне, английскому коллекционеру, было очень интересно прочитать
статью Е.Рейна..." И кончалась словами: "Все-таки хорошо, что Е.Рейн
написал об этом." После чего, к статье капиталистического студента
редакция добавила следующее:
"Теперь, когда уровень жизни в СССР
повысился и у всех стало больше денег и свободного времени, надо
подумать серьезно о судьбе русской старины."
Этого профессор /а тогда еще студент/
Дж. Э. Боулт не писал. Каким бы "либералом и радикалом" он не был в те
юные годы, а до такого идиотизма он не мог додуматься. До него
додумалась "Литературная газета", привычно использовав преимущества
однопартийной-одноцензурной советской печати: Боулт и посейчас
возражает, но где это напечатано?
Кстати /о певчих/: этими же
преимуществами пользуется и антисоветский журнал "Континент" во главе с
бывшим советским писателем Максимовым: тиснули меня - без спросу и не
то, - а возражения - не печатают. И ни одна русская газета за рубежом
/из солидарности с антикоммунистом Максимовым/ его не печатает: г-ну
Седыху - не нравится "тон" возражения, княгиня Шаховская с Рыбаковым -
просто его не замечают, вот, поди и доказывай /на свободном Западе/, что
ты - не верблюд.
Так что, к сведению Жени Рейна:
оппонент его ничего такого не писал.
В отношении же "культуры прошлого" -
Советы и без помощи иностранцев обогащают Запад /себя и Запад/. Торгуют
полотнами Кандинского, Петрова-Водкина, сейчас вот Филонова
законсервировали /ясно, что на продажу/, другу Советов Арману Хаммеру -
Малевича подарили, в венском магазине на Потсдамштрассе - валютными
иконами торгуют, так что ясно, что самодеятельность им ни к чему.
Рембрандта из Эрмитажа - уже которую картину вмазывают, а за частные
дореволюционные собрания я и не говорю, а сколько их было.
Поэзией /кроме Евтуха и Вознесенского/ они не торгуют, но поэзия сама
уходит на Запад. К Голубой Лагуне. Так мы встретились с Рейном во второй
раз. Или...
/из письма Рейна/ - "... мы оба десятилетиями жили рядом, на
Галерной-Красной. И все-таки были незнакомы..."
Да, на Галерной... "Ведь под аркой, на Галерной / Наши тени навсегда...
/Ахматова/. На Галерной жили: художники В.Левитин, А.Васильев, А.Белкин,
Е.Рухин, Г.Израилевич, А.Маслов, архитектор В.Стасов, поэты А.Пушкин,
А.Блок, Е.Рейн, В. Ширали - некоторого количества, да еще и помню не
всех. Галерная, где-то и была центром Петербургской культуры - и
Сенатская рядом, на которую вышли "декабристы 1975 года - Юлия
Вознесенская со товарищи, и были войска, и вязали - кого перед выходом
на Сенатскую, кого после. Рабы Галерной - это ли не симптоматично?
|
Мешаются в голове мысли, имена, годы. Пишет Рейн: "... ты должно быть слышал обо
мне, и даже видел как-нибудь. Я и слышал и видел..."
"Слышишь ли ты меня, Женя?"
"Слышу..."
Годами варились в одном соку,
тысячекратно встречались, а дороги - не пересеклись.
Гордин-Бродский-Виньковецкий-Шарымова-Лившиц-Мейлах-Лён- Лимонов-Алейников-Люда
Штерн-Понизовский-Джон Боулт - мало?
Были ли мы знакомы? Да, были.
Гришка-слепой бредил этими строчками, вынесенными в эпиграф, Боря Тайгин
перепечатывал-переплетал красненький сборник, Рейн своим - с тех пор знакомым -
почерком его правил, и считываю сейчас со слепых микрофильмов знакомые и любимые
до одури строчки, не понятые тогда и вдвое, вчетверо любимые теперь.
"Младенчество, Адмиралтейство..."
"О Господи, льдинами, льдинами..."
"Я жил по этим лагерям,
По этим дюнам пионерским..."
"Когда я студентом, студентом..."
"Крестовский и Петровский..."
На Петровском выросла моя четвертая
жена, в Доме ветеранов сцены, в Александровский сад вывозили меня в
колясочке и его гравировал мой отец - последняя его работа, до ухода
добровольцем на фронт, у Адмиралтейства я катал на саночках мою
единственную дочку, как же не быть - с Рейном знакомым?
А не любил я Рейна за его любовь к Бродскому. Ревновал.
Рассказывают: в Союзе писателей, году
в 62-м, поэт-романтик Марк Троицкий /знаю его с 60-го года, 2 метра с
сантиметрами росту/ ударил по голове Женю Рейна. Кровь. Увидев кровь,
кровь учителя, Бродский хлопнулся в обморок. А Рейн, нет, чтоб кровь
унимать - Осю в чувство приводить начал.
Сейчас Рейн любит и меня. Но не как
поэта. А как составителя двух антологий. Дягилевым обзывает. Опять
ревную. На сей раз - уже к "alter ego". Дягилев - стихи писал?
Несерьезно. Еще не люблю - красавчика
Наймана. Всегда называл их - "Найман по Рейну и Рейман по Найму". Всегда
были моими врагами. Наймана и до сих пор не могу полюбить.
Рейна же - любил всегда. Перекатывал
во рту, как сладкий голышок, его вкусные /и страшные/ строчки, его "О":
"О милый, милый...", "О Господи...", которое у Бродского выродилось - в
псалОм: "Прости, о Господи, мою витиеватость..." Фиг с ним, с Бродским.
Надоел.
Поэт Евгений Рейн. "Двух столиц неприкаянный житель..." Как писать о
нем? Что выразить, помимо любви? Попробую постранично. По строчкам
любимым.
Рейн жизнелюбив. Что роднит его с
Ерофеевым. С Господом, с Телом и Кровью Его - говорят оба:
"Вот, Господи, розовое крепкое за
рупь тридцать семь..." /Веничка/
"Или голос небесный - "отведай
Колбасы, это тело мое." /Рейн,
1961/
"И весь в синих молниях, Господь
ответил..." /Веничка, 1967/
"Наши завтраки - наше спасенье..." и:
"Вознося к небесам бутерброд." /Рейн/
А - бутерброды у Венички? Почему -
колбаса, а не "хлеб" - причастием? Причащались, по скудости жизни -
колбасой, ветчиной. Матушка заманивала меня на кладбище Пискаревское,
навестить могилку отца - "двухрублевым бутербродом" /французская булка и
50 грамм ветчины/. И этим я причащался, раз в месяц, на могилке. Не
богохульство это, что бы там ни говорил Яша Виньковецкий, а "Тайная
вечеря":
"Нарежем на дорогу колбасу..." /Рейн/
А - Веничкин разговор с ангелами? А
"Вымя есть, а хересу - нету?" /его же/.
Этих людей я люблю. Рабле и Гашека, Шарля де-Костера, Веничку Ерофеева,
Рейна. Можно быть гурманом и христианином, каковым был - Дюма. Рейн из
этих.
Но:
"Выучил дюжину учеников,
Шесть негодяев, шесть мучеников..."
Это вероятно, о Бродском и Евтухе -
оба ему обязаны. Рейн - в ЦДЛ /вместе с Левой Халифом/, но:
"Тайной надежды надежный оплот -
Наше подполье.
В этой норе нарастает броня."
Не наросла. Не на Рейна. Добрый он.
Звонит вчера московская писатесса, Евка Брудно из Нью-Йорка, помимо
сообщения, что за утконоса замуж вышла, до Жени Рейна разговор коснулся.
И она его знала. "Он, говорит, самый добрый. Он, говорит, любит поэтов
просто за то, что они - пишут!"
Это точно. Рейн - добрее меня. Суди
по этим моим предисловиям - то одного понесу, то другого. Рейн никого не
несет. Рейн любит.
Рейн видит этот страшный мир /"Сосед
Котов", "Рынок подержанных вещей"/:
"У одного вертяся выпал
Слепой вампир из-под полы..."
"И отдает свои рассказы
Двухспинный парень за обед."
/1962/
А сравните - внучек Митрича, в
поезде, у Венички! Я и перечитывать боюсь, но помню, что образ был -
такой же, кошмарненький.
А - комнаты у Рейна /"Дом" Уфлянда,
барак Холина/ и, наконец, "Монастырь" - это же, наряду с "Соседом
Котовым" - "Квартира №6" Горбовского! И не "заимствование", а -
параллель.
Комната - келья. И это опять не
богохульство, в России это единственное место, сакральное, где можно с
девушкой наедине побыть /Ср. "Пещеры в Лавре - номером гостиницы для
нас. Богохульство." В моем "Гратисе", 1973/. Алжирское вино, отдельная
колбаса, отдельная комната - вот символы "причастия" для нас.
И возьми стихи Коли Рубцова /"В
гостях"/, и возьми предисловие Сюзанны Масси к Глебу Горбовскому в
"Живом зеркале" - возникают одни и те же, до боли знакомые, реалии.
И сам стих - становится
"материальным". Возьми у Рейна - "Собственность Г.М.Наринской", у Анри
Волохонского - "А этот стих я подарил Алле Скоринкиной" - стихи - наша
единственная валюта.
Чем платит Ширали за свои победы и
обеды? Стихами.
И вот поэт. Друг Бродского и Евтушенки, Учитель их.
"Что будет с книгой стихов - не знаю.
Пять лет она лежит в издательстве готовая и полуодобренная и ни с
места."
/из письма Рейна от
20.7.76/
Первая книга.
"Сокровища на экспорт?" А куда еще? В "издательствах" гноить? По 20 лет?
|