«лишний человек - это звучит гордо»

 

 

Когда мы с Вагричем Бахчаняном делали журнал "Семь дней", с ним (с Бахчаняном, а не с журналом, тот закрылся несколько позже) произошла беда — острое воспаление желчного пузыря. Вагричу сделали операцию, во время которой больной орган был удален.
Вот тогда-то мы и решили объявить, что по многочисленным просьбам читателей у художника Бахчаняна вырезан желчный пузырь. Все, с кем мы делились этим проектом, находили операцию заслуженной и своевременной.
Однако, как выяснилось очень скоро, самому Бахчаняну удаление желчного пузыри на пользу не пошло. Он остался таким же ядовитым и остроумным, как раньше. А желчи даже прибавилось в его шутках. Что еще раз доказывает, как мало может сделать скальпель в деле исправления недостатков наших ближних.
Называя Бахчаняна художником, мы делаем так только потому, что не знаем, как назвать еще. На самом деле он работает не в сфере изобразительного искусства, а в жанре, который можно назвать просто "бахчанян". Он взял на себя роль сатирического комментатора эпохи. Будь это коллаж или афоризм, плакат или каламбур — все является средством для пародирования окружающей действительности. Бахчанян — это кривое зеркало, в котором жизнь отражается только в искаженном, смешном виде. Причем, ему все равно, кто в нем отразится — вожди партии и правительства, американский президент, эмигрантские деятели, известные писатели, диссиденты.
Естественно, что Бахчаняну такое постоянство не сходит с рук. Естественно, что жертвы его остроумия не прощают сатирических упражнений на свой счет. Как будто зеркало виновато, что оно кривое.
Как ни странно, гротескный мир бахчаняновских острот часто куда более похож на реальность, чем самое старательное ее копирование. Какой-нибудь каламбур, построенный на незатейливом звуковом сходстве, вдруг открывает бездну

 

смысла. Вот, например, ставший легендарным его афоризм: "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью". Шутка оказалась мрачным символом. Это уже лозунг, не менее красноречивый, чем целые тома диссидентских разоблачений. А все потому, что Бахчанян точно называет явление, присваивает ему меткую этикетку.
Далеко не всегда она справедлива. Часто, как положено гротеску, это одна, причем обратная, сторона медали. С его остротами всегда можно спорить, но, услышав их, невозможно не улыбнуться. Какими злыми ни были бы его шутки, в них всегда ость доля неприятной правды. Вот сейчас Бахчанян придумал книгу под длинным и почти знакомым названием — "Повесть о том, как поссорился Александр Исаевич с Иваном Денисовичем". Нетрудно предвидеть новую волну ненависти, на которую напрашивается Бахчанян. Такая уж у него должность.

Решив взять у Вагрича интервью, мы столкнулись с естественным препятствием. Он не столько отвечает на наши вопросы, сколько на свои. При этом постоянно острит, сбивая нас с толку. Имея с ним дело, приходится учитывать специфику жанра, в котором он даже не работает, а живет. Началась наша беседа с Ленина. Наверное, самое известное произведение Бахчаняна - плакат, изображающий вождя в надвинутой на глаза кепке. Этот коллаж, обошедший множество выставок и воспроизведенный в десятке журналов, породил волну подражаний. Опустив знаменитую Ильичеву кепку на несколько сантиметров, Бахчанян заменил один символ на другой. Вместо доброго прищура — злодейская ухмылка. Из мыслителя и революционера получился уголовник. Маленький штрих, крохотный сдвиг превратил икону в карикатуру.В этой работе бахчаняновское остранение реальности нашло наиболее яркое, четкое и публицистическое решение. Поэтому первый вопрос, который мы задали, был о политической теме в его творчестве.

 

 

 

— Что значат для тебя вожди советского народа? Почему ты уже много лет над ними издеваешься?
 

— Это мои гражданский долг. Я должен был зафиксировать свое политическое отношение к власти. Ленин и Сталин - символы советской власти. Они - сверхлюди и, естественно, что в них хочется увидеть что-то смешное. Это как в том анекдоте. Помните? Ленин стучится к Крупской. Она спрашивает: "Кто там?" - "Откройте, Наденька, это Вовка-морковка". Если бы Ленин говорил: "Откройте, это стучит Владимир Ильич", анекдот бы не получился. Человек хочет, чтобы вождь был таким же дураком, как он сам.
Ну и потом, я не могу быть равнодушным к вождям. Если ты над кем-то издеваешься, значит он тебе небезразличен. Ленин и Сталин — часть моего детства, часть моего воспитания. Я люблю вождей. Чувствую себя в контакте с ними. Если бы не было Сталина, я бы наверное, издевался над Николаем. Вождь это всегда знак времени. Мы же говорим "ленинское время", "николаевская эпоха". Вожди - как календарь. Вспомните, какое веселье было в стране в связи с 100-летием Ильича. Я тогда сделал немало предложений. Переименовать город Владимир в город Владимир Ильич, открыть маозолей, снять "Женитьбу бальзамированного" или "Вечно живой труп", построить подземный переход от социализма к коммунизму.


Еще одну идею я предложил осуществить Олегу Ефремову. Он тогда был уже главным режиссером МХАТа, и я посоветовал ему поставить в театре "Первую Конную" силами труппы лилипутов. Будённый должен был выезжать на пони.


— Что тебе дала Америка?
 

— Ничего. (Текст интервью в данном случае смягчен — авт.)
Американское искусство я знал по репродукциям. Когда на второй день жизни в Америке я попал в Музей современного искусства, все там было уже знакомым. Многие работы в репродукциях были даже лучше, чем оригиналы. Так что я не приобрел, а потерял. Раньше американское искусство было для меня неземным. А здесь я видел на улице Энди Уорхолла. Это как будто боги спустились с неба. Но на самом деле, никаких богов нет.

 

Есть заурядный человек Уорхолл, который ходит с вещмешком по улицам Нью-Йорка.

 

— А свобода?
 

— Может быть, свобода и не нужна. Эрнст Неизвестный еще в России однажды сказал, что свобода нужна слабым людям. Очень умно, по-моему. Нужно сопротивление. Нужно с кем-то бороться. А с кем бороться в Америке? С долларом?
ЦРУ — не КГБ, их не видно. В России я знал, что кому-то нужен. Когда я работал в "Литературке", все призывали друг друга быть осторожными: кругом стучат. А я говорил, что здесь можно болтать все, что угодно. Ни одно слово не пропадет даром. Кто-то ведет дневник, хронику.

 

— Так ты ничего не приобрел в Америке?
 
— Несколько фраз. Архипелаг ГУД-ЛАК. ШАТ-АП Руставели. Паблик Морозов. Не лыком shit. Или из незаконченного — врет, как сивый мэр..., ни богу свечка, ни черту Коч.
 

— Хорошо, ну а что ты думаешь о нашей эмиграции?
 

— Разное Для нас Америка - это бутербродина. Есть здесь и духовно больные. Кто-то носится как дурак с писаной торой. Однако многие чувствуют себя хорошо не в своей тарелке. Хотя им и приходится осваивать учебное пособие по безработице.

— Зачем же мы приехали?
 

— Мотив эмиграции - тоска по ностальгии. Мазохизм. При этом не стоит забывать, что любовь к матери-родине — это эдипов комплекс.

— Чем же тебе все-таки не нравится эмиграция?
 

— Художники - мал мала меньше. Скульптура покрыта мраком Неизвестного. Сам я живу на содержании у формы. Но больше всего мне не нравится сама эмиграция. Для меня это трагедия, тупик, дальше ехать некуда. Из Харькова маячила Москва. Из Москвы - Париж, Нью-Йорк. Была перспектива. Ведь считалось, что на Западе будет справедливость. А здесь все, как в России.

 

 

 

— А что бы ты сделал, если бы стал президентом эмиграции?
 

— Я бы говорил правду — не все в России плохо, и не все в Америке хорошо. И дал бы возможность говорить другим. Лимонову, Синявину. В эмиграции нет свободы. Попробуй напечатать в эмигрантском издании критическую статью против этого издания.

 

— Почему ты всегда в оппозиции? Почему ты выбрал себе такое язвительное поле деятельности?

 

— Я не хочу идти в ногу со всеми. Ни здесь, ни там. В эмиграции царит такой же истеблишмент, как в России. Здесь Максимов, там Маковский. Мне всегда был чужд человек, который руководит.

— Поэтому ты нападаешь на Солженицына?
 

— Я ни на кого не нападаю. Это вы мне придумали кличку "главный хулиган эмиграции". А Солженицын — это еще белая ворона в черной сотне. Крутится, бедолага, как белка в "Красном колесе".
Солженицын нужен эмиграции так же, как и Лимонов. Сейчас он — поп-звезда, один из самых знаменитых русских людей в мире. Поэтому о нем и говорить интересно.


— Ну хорошо, Бог с ним. А что ты думаешь о русской прессе?
 

— Ее явно недостаточно. Надо открывать новые издания. Как хорошо было бы иметь журнал для русских гомосексуалистов под названием "Гэй, славяне!". Или христианскую газету "Прости, господи". Или печатный орган антисемитов "Жидьё-битьё"...
 

— Кстати, как ты относишься к евреям?
 

— Как ко всем другим. Это Эренбург, кажется, сказал: позвольте иметь евреям, как любым другим народам, своих уродов или подлецов. Нельзя относиться как-то к целой нации. Что делать, если и Глезер и Эйнштейн - евреи?

 

— Ну, а есть ли у тебя что-нибудь святое?
 

— Не-а. Разве что мой кот. Ему восемнадцать лет с хвостиком. А почему вы не спрашиваете, над чем я сейчас работаю?

— Так над чем?
 

— Над средством от комаров и меламидов.
 

— Ты хотел бы что-нибудь сказать читателям "Панорамы"?
 

— Куйте железо. Пока!

 

Как видит читатель, беседовать с Бахчаняном непросто. Святого у него действительно немного. Юмор его черен, сам он беспощаден и ради красного словца не пожалеет и отца. Кроме того, он обладает одним крупным недостатком — говорит, что думает. И по ту, и по эту сторону границы. Этот порок здорово мешает общежитию. Людей, страдающих таким недугом, любое общество считает лишними.
Впрочем, сам Бахчанян полагает, что лишний человек — это звучит гордо.


 

 

назад
дальше
   

Публикуется по изданию:

Константин К. Кузьминский и Григорий Л. Ковалев. "Антология новейшей русской поэзии у Голубой лагуны

в 5 томах"

THE BLUE LAGOON ANTOLOGY OF MODERN RUSSIAN POETRY by K.Kuzminsky & G.Kovalev.

Oriental Research Partners. Newtonville, Mass.

Электронная публикация: avk, 2006

   

   

у

АНТОЛОГИЯ НОВЕЙШЕЙ   РУССКОЙ ПОЭЗИИ

ГОЛУБОЙ

ЛАГУНЫ

 
 

том 3А 

 

к содержанию

на первую страницу

гостевая книга