|
Из сборника "Смертельный рост"
К СЛОВУ
Брось меня, уже светает.
К окнам вороны слетают.
Заморожен взмах ресниц,
Заморочен с небылиц.
Мне уже тебя не бросить.
Это пара горлиц просит
В одиночку крох любых.
Не очнусь
от слов любви.
И не вдруг писать заброшу,
Днем из окон видно больше.
Всюду правда — шторы нет,
Мы в ночах, как взгляд извне.
Будят стекла, люди слышат.
Кто спешит, кто спит, кто пишет.
Равнодушье знать не хочет,
Есть ли жизнь за многоточьем...
12.2.76
* * *
Прибой седин,— ревущей
пены лет.
Усталость рук — гнетущей
ивы плеть.
Пологий лоб — плетущий
бредень дед:
улыбкою изморщитъ ловчий след
ладоней, сведущих в смоле,
тельняшкой об обмылки
век тереть
в теченье между пальцев света.
Ком чешуи кольчужной, горб в спине,
резвясь, рванут,
потянутся, уснут
средь молодого лета.
1.6.76
ЧЕЙ
Реку увели, не сосватав,
в прохладной шубейке ночей,—
под горкой журчит виноватый
ручей-голышонок.
— Ты чей?
Под звездной охотой подскочит
с растяжины карагачей
к каракулю тучи по-волчьи
ободранный месяц:
"Ты чей?"
Половче у ближней кошары
щенок от чабанских харчей,—
на выдумку дачника:—Шарик!..—
чихает в авоське:
— Ты чей?
Известность ли к чести оркестра?—
"заводит" шальных скрипачей
от рук "усверкавший"
маэстро:
"Ты чей же, ты чей же,
ты чей?.."
Соседский ничей мужичишка,
мудрец загулявших речей,
уж тычет култышкой в
мальчишку:
— Очнись, полуношник.
Ты чей?
14.6.76
* * *
В медовые сны...
Хоть улыбка хохочущей маской
в гипсе луны
каменеет,
я не знаю острастки
от светлой вины,—
не посмеет
жуть краски,
где медовые сны
как терпкие слезы вина
пламенеют.
Не до крепкого сна
в золотом опьяненье
весны.
Ах...
медовые сны...
то Она
в золотом обрамленье
уснула, бледна,
и агаты ночи
зло укрылись в углах
от смертельной луны —
не от глаз,
где медовые сны.
Не от нас
колдовские ключи.
21.6.76
ВОСКРЕСЕНСКИЙ ЗВОН
Вознесение —
возвращение —
тягой взлета нимб не ревущий —
ног оплывших с плеч свечи капают —
взмах толпой
обнять всемогущей.
Вальс от тени
отвращенья,
мир такущий, ах, гроб настенный, гвоздь
с ночной бабочкой рук, свет шляповый,
не плясать же вплоть до изнанки в горсть.
В медолобой позолотице —
купол
луковой безголовицы,
там сквозящий звон — короб нищего,
крест заветрится
мукомолицы.
Хоть задрать на тот платьем хвори
голубиный двор при заборе.
Воротить на ток семя вышнего —
соло девушка веет в хоре.
Перемесится,
перевесится
тестом первенец — не пригнуться,
под поношенный плат горошковый —
упасть и в
голосок затянуться.
С чрева лестницы
на седьмом месяце
в футляр черный... как фальцет... снести...
переложится корка с крошкою
в троепалую длань пречистости.
Седобабая гололедица
под сплетеньем солнечным
вцепится
в ноги, в голос, в луч, словно в троицу,
отпеваючи перекрестится.
Рай ли нимба — дух одуванчика в тухлом взоре?
Но от неба ключ на запоре.
Догорит
свеча — изготовится
и замком гремит хромой сторож.
26.6.76
АРХИПЕЛАГ
— Кровинушка!..— речной пожар
в земной голубизне...
По пяди чувств — сердец материки.
Когда мажор их рек — в пульсации: "Жи-ви!" — истоки
музыки — найдут до мужества ума — аорты,
о мудрости взревут тогда извивистые строки
спеленутых поэтов, скинутых за борты
заботных люлек — пучить пузырьки.
Какие благодатные аборты!—
с плавучим шлаком родины гостей
мешать землетрясения страстей...
Где дремной бодрости моргают мотыльки,
глядится логово воды во скопище тупой горы,
могучий лев, сложивший бурю морды,
мурлычет сыть,— и в небо прут пары;
приемыши растут из той дыры,—
ручистых чувств бьют оземь ручейки...
А если миф добра без фирменного грифа
кого б в творенье света посвятил,—
усохших русел течь -- пустынная молитва —
снесет искру на океан светил.
Щекочет эмбрион и рвет материки!
Водицей. Островок
шестого чувства,—
цвет рек растопит тромбы Антарктиды;
ступай к горе,
стеснительное русло,—
мужает ум — Атлант без Атлантиды
пяти лучей сжимает
кулаки.
1.7.76
В ДОЖДЬ
Мир-шут грим слез пощечиной на лик намазал,—
под колпаком ажурного стекла
дурашлива гримаса.
— Ужели не журит, мой лужистый чудак, за мокрый шик шутиха?
— Ах, как я одинок!..
Но тихо, тихо, тихо, тихо, тихо...
2.7.76
РЕКВИЕМ СЕРДЦУ И МОЗГУ
Памяти отца
Они устали
строить клетки...
Распались, не слезая с полушарий,
как расставались отчужденно ночи
с теплым, белым телом предка,
качая солнце и луну
нам центробежной помпой,—
но дни теней своих короче
на закате,—
ну...
и захлебнулась жизнью эта лопасть —
аморфной бомбой...
"Прощевайте...
нету мочи".
Навсхлип чернеющая пропасть
жевала сердце райских яблок как фильер.
Желтело утро, день седел
ночной сиделкой у зеркал,
прикрыв очки окна газетой.
Мираж анестезии видел очи
слезящейся, блуждающей кометы
по кубу — лабиринтами лекал,
где своды потолков — колокола —
тряслись, как в схватке родовой, смертельны.
Лишь —"Прощевайте..."— как скала
в провалах стула и постели.
А руки яблоню трясли,
и звезды
не защищали впредь гнезда
надкушенной луны,
как осы.
Часы росли,
минуты разрывались,
как поезда —
с рыданьями родных.
Года ушли, мгновенья прощевались...
Горело солнце в 45 свечей
забытой грушей,
и грызлись атомы вощеной клети,—
сквозь сон ничей
цедились в чрево земляные души...
там зарождались дети.
12.8.76
ДУМА О ПРОСТРАНСТВЕ И ВРЕМЕНИ
Луны шезлонг. Расплескан светом Я.
Часов разлук в зерцальных мыслях нет...
...Видит стареющий месяц
В луже — резвится младенец
Времени, в матери ждущей
Брызг перевернуты души
К ситному хлебу.
Млеком в висок
Сыплется с неба
Вечный
песок.
Купол высок точных минут.
"Не тяни рук, не ломай ног.
Океан глубок, не мочи
рук".
Даже в лужах луну кто-то перевернул.
Поле прожито.
Парус и плут
В звездное
жито
Выплещет внук.
Стоя на сточной горе поколений
Над поголовьем, мы из последних
Скоплений —
вдвоем
О дно горло дерем...
Тик сердца в гонг так в сверке с солнцем лет...
Сомкнёмся вдруг. Храни земля
Тебя.
27.8.76
ПОРТРЕТ РОСТОВСКОГО НИЩЕГО
Цедил он душный
застойный лимонад —
остатки "Пчелки"...—
черт тщедушный,
бутылку сунувши в клеенчатую сумку
и хлеба корку — чем богат,
фуражкой из зеленого сукна
загнав глаза, как блох,
под челку.
Ходил желвак,—
как будто хрумкал
фураж казенный;
целил к нам —
как вздох
больной, оставивший стульчак,
вопросом жизненным пронзенный,—
душонкою, знать, парень стержневой.
Засадою — кафе...
И, сыпля мох,
ползун замшелый, ползал по кратчайшей
на полусогнутых в мешке от галифе,
к зигзагам нашим трясцею рычаг
живой
и паровозный
тянул, навязчив,
пресекал на взлете дуги отвращенья
прямой наводкой —
"Дай на водку".
А френч навозный
такой болящий...
как будто просящий прощенья
жары — за валенки,
людей — за сталинку.
Но красный хрящ пизанской
башней нависал
к багрянцу губчатого икса —
вурдалак,
бормочущий о крови партизанской,
пролитой им за...
Плевалась золотая фикса.
Забрызгавшись, брюзжал
дурак,—
лежал
как тень
фиксаж на бронзовом лице.
Мне памятен тот день
как сон о подлеце.
...Глушил я сладкий
болотный аромат
ростовской "Пчелки",
переложив командировочные в плавки —
как временный советский эмигрант —
проходом в зэковском поселке.-
5.9.76
БРАВАДА О СЕРДЦЕ
Средь зимней акварели
служили в тире ветряки,
простреленно — не ветрами пестрели.
Над ними, крыльям вопреки,
все утки опрокинуто летели.
И падал лев. Хоть царственно рычи,
но сердца круг на рычаге — горячен.
Лишь стыл
и лился плач свечи,
потехой двухкопеечной оплачен.
И, словно жезлом войско, инвалид
взводил сердца на бойню костылем,—
железка не
горит и не болит,
агонизируя совой и мотылем.
Всем выстрелам — пари из десяти. —
Куда спешить, душою отдыхая? —
Не падает ветряк
и... без пяти
минут речная иль ручная стая.
Серчал мороз. Шмыгнул тут воробей
над паром ртов под калорифер — как украл
душок тепла.— "Убей его. Убей..." —
Упал и встал, упал и встал. Упал.
Десятка — в сердце,— остряки!
На ниточке висит.
Служили в тире ветряки...
Железка... а болит.
19.9.76
ВИДЕНИЕ ОДИНОЧЕСТВА
Разбилась колесница Ра,
колеса закатились за вчера...
Лишь солнце бьет оземь
Закатную дрожь:
Ядреная осень —
Злаченая ложь.
В следы — как в калоши —
Лишь зим конокрадь
На дрожжах пороши
Взойдет холодать.
Но сон хороводит
На вояжах ветров —
Лишь в теплопроводе
Окружья следов.
И в фокусе ночки
Заносит зима
Привязанность — к точке...
Лишь сводит с ума.
...В крик вздрогнул под рукой своего прах —
дыханье лошадиное в утрах.
4.10.76
* * *
Кто не был бедным?
Был белым снег,
а осень желтой.
Был первым смех.
А плач последним
чьим златом колко в пятерне
уже протягивают мне...—
Тот не был бедным.
Стыл белым стих,
а рифма — желчью
беленых пихт,
где Дом Советов.
Ах да, так значит — долг велик,
не умирай, седой старик.
Ты не был бедным.
19.10.76
* * *
Лазурный взгляд пылинкой пьян,
Пятнисто пялит из румян
Палитры солнечной потек
Глазастокрылый мотылек.
Не поленится томный взор
Слетать на древний поздний двор,
Где под поленницей
трава
Бедна, как верная вдова.
И ночь бревенчато длинна
Колтун плести из паутин,
Лишь вечно свесилась луна
Сыпучим коконом седин.
Ажурный взгляд как пылью полн,
Слипаясь, пятясь от себя,
Прозрачный взмах повис в петлях
Листочным оком, истощен
и точен сглаз,
пучок
из ног,
из глаз
крючок,
чем окрылен,
Малюет люльки в мотылях
В избе-умишке дурачок.
21.10.76
МЕФИСТОПОЛЬ
..."что бы делало твое добро,
если бы не существовало зла,
и как бы выглядела
земля,
если бы с нее исчезли тени?"
/М. Булгаков.
М. и М./
За стеною — город
Городится гроздьями
Дребезжащих окон,
Высвеченных грозами.
Как
немою музыкой,
Выхвачены светом,
С поздним громом умерли
Двое этим летом.
Точно
спьяну, город
Кренится колосьями
На стеблистой кладке
Ливней; окна, вылиняв,
Вылили в
асфальтовый
Студень — боли вымя.
Где-то смертью мастера
Стало смерти имя.
За
строкою — город
К полустанкам движется,
К полоумной правде,
К полнолунью с
ведьмою.
Подноготным стилосом
Сыты души, сыты...
Строя лунку, падает
Солнце
Маргариты,
За стеной — с Голгофой
Астероид носится,
Смотрит Мефистофель,
Как, сносясь, возносится
Со стеною горе.
3.2.77
РЕЗИНОВАЯ ПЧЕЛА
Гигантская средь мух, чей дребезжащий
кончается завод между витринных стекол,
она зеленая лежит летяще,
как, собирая серу, выдохлась и сдохла.
Вот пробка воткнутая в попку — ай, не жалко —
раздумью крыльев над нектаром вздуться.
Поверить только бы, ведь и купить
найдутся,
чтобы в корытце с плеском утопить русалку.
12.2.77
ПЕРЕПУТЬЕ
Не возбрани мне выбора, страна,
Любить, страдать и ненавидеть.
В любой страде мне выход, но не выйдет —
Условный он и безусловная она.
Не возомни неверности, жена,
Страдальцев в нас завидят слитно.
Эстрадный жест
невежд пред правдой стыдной —
Условный он и безусловная она.
Не возлюби из близости, струна,
Путей высоковольтные границы.
Так смех бежал до
каменной столицы —
Бессловный он и славная она.
13.2.77
АЛХИМИЯ КУИНДЖИ
Мадам, не трогайте луны — сорвется.
Обиженно под пальцем изогнется,
А под рекой, кругами под рукой,
Так бритвы срез не серебрится.
Вам, что в седле,
Что в нимбе, над селом не прокатиться
Дымками от избы к избе в покой —
На дармовой метле.
Не приценяйтесь — вдруг взорвется.
Здесь Русь. Столь зла, сколь кровь зальется.
От званных звонов — по овражью — вой!..
Тикайте-ка в аптеку и на ранчо
Чихать от стуж
В расчет на доллары. Да свят, обманчив
Червленьем в зелье душ, тот ракурс, как зимой,
Что просветляет глушь.
Одна дорога.
На Лысую гору ведет —
Видна,
До поворота ждет
Глаза —
Бедна,
Течет
И рвется
В логах,
Где долго
Бога
Ждет —
Одна
Дорога,
Где лихо лиху господин
Мужик сказал,—
Ну, сатана,
Пади!
Ну, трогай! —
И конь упрется
В города,
Где каждый —
Гид —
Вам скажет дважды
У самых масляных картин,
Что мысль художников — одна...
— Товарищ, вам,
да-да, да-да,
не портьте вид
и отойдите,
вы здесь родились не один.
А мысль художников, мадам,
о нашем солнечном сожитии.
— Ха, жизнь — одна,
как та луна,
одна под солнцем сторона
видна.—
Связал
Товарищ гражданин.
Пропел.
И выше
Куинджи
Взял.
Не досмотрел.
20.2.77
ДАЧА
Так дом забит
И будто бы избито
хозяйски двери накрест
На крест
набиты
Забыли жить
Уж может лезть
и ржавый гвоздь
и гость
без ржания
клещей
Насквозь
лежанием
подуло от вещей
Чей быт
оставлен
адрес
сторожить
Убит
И кем-то
явно
рано
ничей
кругами вскопан сад
И ряд
монеток
блестит как злато
звеня когда-то
при поиске ключей
24.4.77
ВЕСНА ВЕЧЕРНЯЯ
Когда у деревьев, как зубы, режутся листья,
и старой женщине подслеповато
приветлив
весь мир — как взаимная исповедь,—
перестала ворчать на целующихся
детей,
тогда на скамьи у подъездов, как сплетни,
лишь опускается шорох
сплетенных дождей.
И улица отхаркивается от смога,
что чахоточная тощая девка,
нагулявшая с ветром не много —
лишь приблудного пса на свое поруганье;
тогда шелудивый дубок — уж не древко
под флагом выброшенной газеты, а земли придыханье -
в ожидании пальбы падающих желудей.
Тогда молодая цыганка ворует
упавшую простынь с балкона на мокрые почки
сирени, лишь ветер на шторах взволнует
лишь кровь голубую, экрана — не лица,
лишь пьяный плебей на газоне — цветочки,
когда, как на тоге, на простыни белой — патриций.
И ягодиц не натрет о панель иступленный
в подъезде битлак под заплатку на джинсы!—
подумает тот в телевизорной дреме,
когда пятернею хватают за сердце
любимой гитары, визгливой девицы...
дождливо... балкон — не трибуна для лекций.
Гармонии нравственность снится.
24.7.77
МОНОЛОГ УСТРОИТЕЛЯ
Думал нощно — построить дом,
чтоб тепло сторожили стены,
только голод собачьим
огнем
продирал взгляд заботою денной.
Думал, счастье — набить живот
и забыться с женой в постели,
сократив пятилетку на год
в счет копилки двух дней из недели.
Думал, лежа,— не жечь газет,
обрести на талон культуру,
но жене — что мушкет,
что паркет,
что утрами натерт... Ну и дура!
Думал — тепленько станем жить...
в голубой, что в камин, с ознобом
сон в экран
тянет ноги сложить.
Не хватает нутра -- сыт по небо.
25.10.77
* * *
Произнесешь свое великодушье
в бокал вина
и выцедишь до дна...
И душу жадностью осушишь.
5.3.78
ИЗ ЛETA
Б.В.
И был за детством долгий день.
Мне птиц как не были раздоры.
И первый коршун,
словно тень,
упал на сердце. Эти горы —
предгорье седины моей.
Там яблонь райских гости редки,
там гложет яблочко с
червей
над книгой горестные ветки.
Там кровью свечек бил шиповник —
по мне, чуть горец, безбород,
ссадил с седла
жену, любовней
переведя кобылу вброд.
Что мне!— где щепочная лодка,
в которой плыл старик Харон?
Река дерет насильно
глотку.
Там холмик детских похорон.
Как на помин овцу зарежет
отец — научит сыновей.
Я счастлив, там бывая реже,
где цвел сверчок — что соловей.
2.5-78
ПАСТОРАЛЬ
Какая мелочь великая,
Какая семейная радость —
Занравиться женщинам, мыкаясь,
Им
мужа досталось.
Какое молчанье пропетое,
Какая живучая старость —
По нраву лишь, следом за ветрами,
От стада отсталость.
Какие бойни отхожие,
Какая крови попарность —
Направиться дрожью подкожной,
Чтоб кроме осталось.
Какой же он, хлеб, прожеванный,
Такая ж сельская жалость —
Нарваться на нож мужиченка, пошел бы...
Да баба вмешалась.
2.5.78
УХОДЯЩЕЙ
Остаток наскучивших дней —
Остаток восторгов тобою.
Остатку болезни — злей,
Боязней быть судьбою.
Суди меня по себе —
Сухим отразишься смехом.
Слушай советы людей,
Будешь слезой
всех их.
Забудешь меня будить,—
Мне ж заложило ухо.
Больше проси любви
В зеркало, где
старуха
Стоит в бигуди, как елка
В конфетах за детский стих.
В иглах за игры, только
Жаль мне их.
Год пробежал, словно денежки,
Узел простынь поднял.
Легче лежать в одежде
Человеко-дня и просторней.
Остался с тенью наложной
Тела тайный сон.
Поспеши дольше,
Чем могу быть
потрясен.
4.5.78
ВЕТЕР-МАТРОС
В.Б.
Ветер, шатающий доску забора
будто болящий зуб,
в эту ущербину, разве для вора,
что твои плечи несут?
Рею времени для подсолнечных
И безвременья ремешок,
Шею мыльную и не то еще,
Да
и серого неба мешок.
Ветер, качающий доску забора
будто без мачты бриг,
в этот в пыли, точно в порохе, город
что за дела привели?
На мели хлебать время-зрелище,
По глубинке выть у витрин,
Бездыханно влечь рыбой
шепчущей
Время-торжище из людин.
Ветер, срывающий доску забора,
словно теченьем
весло,
в это, пред течью, дыхание моря
что ж твой ушел альбатрос?
В море серое
серого ворона,
в небо донных молчаний,
где рыдает в запое матрос
вдоль дождливых
заборов,—
со-крушенье, как насморк, зарыто
тех в грязи угасающих гроз.
В тех
забоях глухому отчаянью
нет по росту корыта.
22.5.78
|
